Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн. Страница 54

— Если мы признаем, что нехватка оборудования стала критической, и если решим окончательно износить его, обслуживая ветку, приходящую в упадок… — Он умолк, так и не произнеся, что же все-таки произойдет.

— По моему мнению, — подхватил худой, мертвенно-бледный мужчина с аккуратными усиками, — линия Рио-Норте становится для нас финансовым бременем, которое компании не под силу, если только не предпринять определенную реорганизацию… — Не закончив мысль, он посмотрел на мистера Уизерби. Мистер Уизерби сидел, как будто ничего не слышал.

— Джим, — сказал председательствующий. — Я думаю, ты должен объяснить сложившуюся ситуацию мистеру Уизерби.

Голос Джима звучал привычно гладко, но это была гладкость ткани, туго натянутой над битым стеклом, и острые края время от времени показывались наружу.

— Думаю, все согласятся с тем, что главным фактором, влияющим на каждую железную дорогу страны, является необычный уровень провалов в бизнесе. Мы все, конечно, понимаем: это всего лишь временные трудности, но на настоящий момент ситуация на дороге достигла той стадии, которую можно назвать отчаянной. Количество заводов, закрытых на территории, обслуживаемой железными дорогами «Таггерт Трансконтинентал», столь велико, что вся наша финансовая структура нарушена. Районы и отделения, ранее всегда приносившие устойчивый доход, сегодня показывают значительные потери. Расписания движения поездов составлены в расчете на большой объем грузов, слишком большой для оставшихся троих грузоотправителей, где раньше работали семь. Мы не можем предоставлять обслуживание в прежнем объеме, по крайней мере… при ныне существующих тарифах. — Он посмотрел на мистера Уизерби, но тот, кажется, этого не заметил.

— Я полагаю, — продолжил Таггерт, и в его голосе послышались резкие нотки, — что наши грузоотправители заняли в корне неверную позицию. Большинство из них жалуются на конкурентов и предпринимают различные меры местного характера, чтобы избавиться от соперничества. Сегодня большинство из них практически стали единственными поставщиками своих услуг на рынке и все-таки отказываются понимать, что железная дорога не может предоставить последним оставшимся заводам уровень тарифов грузовых перевозок, ставший возможным только благодаря налаженному производству целого региона. Мы гоним составы себе в убыток, а они по-прежнему занимают позицию против любого… подъема тарифов.

— Против любого подъема? — снисходительно переспросил мистер Уизерби, умело изобразив изумление. — О, у них совсем другая позиция.

— Если слухи, которым я отказываюсь доверять, все же верны… — вступил председательствующий, но оборвал фразу на полуслове, услышав в своем голосе явные нотки паники.

— Джим, — любезно произнес мистер Уизерби, — я думаю, будет лучше всего, если мы не станем упоминать тему повышения тарифов.

— Я не предлагал прямо сейчас повысить тарифы, — поспешно ответил Джим. — Я просто упомянул о них для полноты картины.

— Но, Джим, — сказал старый господин с вибрирующим голосом, — я думал, что ваше влияние… я имею в виду вашу дружбу с мистером Моучем, станет гарантией…

Он умолк, потому что остальные строго посмотрели на него, в подтверждение неписаного правила: не упоминать о провале такого рода, не обсуждать таинственные и непредсказуемые пути влиятельных друзей Джима и того, почему они его подвели.

— Дело в том, — легко произнес мистер Уизерби, — что мистер Моуч послал меня сюда, чтобы обсудить требования профсоюзов железнодорожников о повышении заработной платы и требования грузоотправителей о снижении тарифов.

Уизерби говорил тоном небрежной уверенности, зная, что всем присутствующим давно известно об этом, ведь требования обсуждались в газетах уже несколько месяцев. Он понимал, что присутствующие боялись не факта, а того, что его произнесут вслух — словно факта не существовало, и только слова Уизерби обладают силой заставить его стать реальностью. Знал, что они ожидают, продемонстрирует ли он эту свою способность, вот он и подтвердил, что обладает ею.

Ситуация давала право на выражение протеста, но его не последовало, никто ему не ответил. Тогда Джеймс Таггерт сказал отрывисто, нервно, но не сумев скрыть неуверенности:

— Я не стал бы преувеличивать важность Баззи Уоттса из Национального совета грузоотправителей. Он поднимает много шума и устраивает дорогие обеды в Вашингтоне; нет, я не стал бы принимать его слишком уж всерьез.

— Ну, не знаю, — протянул мистер Уизерби.

— Послушайте, Клем, мне известно, что на прошлой неделе Уэсли отказался встречаться с ним.

— Это верно. Уэсли — очень занятой человек.

— И я знаю, что, когда десять дней назад Джин Лоусон устроил большой прием, там были практически все, а Баззи Уоттса не пригласили.

— Это так, — миролюбиво признал мистер Уизерби.

— Поэтому я бы не слишком считался с мистером Баззи Уоттсом, Клем. И я не буду об этом волноваться.

— Уэсли — человек непредвзятый, — произнес мистер Уизерби. — Человек, приверженный долгу перед обществом. Ради интересов страны в целом он обязан рассматривать все предложения. — Таггерт выпрямился. Из всех признаков опасности, известных ему, такое развитие беседы было наихудшим. — Никто не в силах отрицать то, Джим, что Уэсли чувствует большую ответственность перед вами как просвещенным бизнесменом, информированным консультантом и одним из своих ближайших личных друзей.

Глаза Таггерта быстро стрельнули в его сторону: дело шло все хуже.

— Но никто не может сказать, что Уэсли стал бы колебаться перед необходимостью принести в жертву собственные чувства и дружеские связи, когда речь идет о благосостоянии общества.

Таггерт по-прежнему казался безмятежным, он никогда не позволял страху отражаться на выражении своего лица. Джим в панике боролся с мыслью, не дающей ему покоя: он слишком долго сам был тем самым «обществом» и понимал, что означает, когда этот магический, святой титул, которому никто не отваживался противостоять, произнесенный заодно с «благосостоянием», передавался особе вроде Баззи Уоттса.

Он поспешно спросил о другом:

— Вы же не полагаете, что я ставлю свои личные интересы выше общественных, не так ли?

— Конечно, нет, — мистер Уизерби почти улыбнулся. — Определенно нет. Не вы, Джим. Ваши понимание ситуации и честное отношение к общественному благу слишком хорошо известны. Вот почему Уэсли ожидает, что вы всесторонне рассмотрите сложившееся положение.

— Да, конечно. — Джим оказался в ловушке.

— Итак, рассмотрим дело с позиций профсоюзов. Допускаю, вы не можете позволить себе поднять заработную плату, но как тогда им существовать, если стоимость жизни подскочила до небес? Им же нужно есть, не так ли? Это касается всех — и железнодорожников, и… других. — Мистер Уизерби говорил тоном спокойной рассудительности, старательно обходя иные аргументы, скрывая истинный смысл своих слов, и без того понятный всем окружающим. Он глядел на Таггерта, словно подчеркивая важность не произнесенных им слов. — В профсоюзах железнодорожников почти миллион членов. С семьями, иждивенцами и бедными родственниками — а у кого нынче нет бедных родственников? — их число возрастает до пяти миллионов голосов… э-э… я хотел сказать, человек. Уэсли приходится помнить об этом. Он должен учитывать их психологию. И затем, не забывайте о людях. Ваши тарифы были установлены в те годы, когда все делали деньги. Но при теперешнем положении дел стоимость транспортировки стала непосильным бременем для всех. Люди кричат об этом по всей стране, — он взглянул на Таггерта в упор. Он даже не смотрел, а почти подмигивал.

— Их ужасно много, Джим. По многим причинам они сейчас не слишком счастливы. Правительство, сумевшее понизить тарифы, получит благодарность многих людей.

Молчание, послужившее ему ответом, походило на столь глубокую яму, что, упади в нее что угодно, никто не услышал бы звука удара о дно. Таггерт, как и все остальные, понимал, по какому бескорыстному мотиву мистер Моуч принесет в жертву свои личные дружеские связи.