Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина. Страница 72

Ничего!

Пусть себе злится, пусть подталкивает аккуратные бурунчики волн к подножию каменного его трона, пусть брызжет соленой искрой и отступает, бессильный.

Брунмиги умеет ждать.

В тот, самый первый раз, когда ему случилось выйти в море, он всю дорогу просидел на драконьей голове, все любовался ленточкою горизонта, которая манила корабль, да не давалась. Он видел солнце и как оно тонет в самоцветных глубинах, и жар его зажигает волны красным, желтым, белым. Он видел, и то, как утонувшее солнце вырывается из водяного плена и карабкается на небо, вбивая стрелы-лучи в неподатливый небосвод. И тот, израненный, сочится перламутровой кровью… он видел облака, бессчетные, кучерявые, что византийские овцы. И гневливые тучи-ведьмы. Он считал громы и молнии, уже без прежнего страха, ведь рядом был тот, кто сказал, что в молниях больше нету силы.

А сила в руках.

Варг носил два клинка, с которыми управлялся столь же ловко, сколь управлялся со словами и травами, с туманами и рунами, с дозволенной волшбой и черным сейдом.

Его почитали великим. Его боялись.

Его попытались убить, прикрывшись, словно щитом, именем Распятого. Только бог вновь оказался бессилен. Много крови тогда пролилось. И радовались морские волчицы свежему мясу. Долго видел Брунмиги треугольные их плавники… а Варг печалился.

Теперь и море лишилось свободы.

Потом были города. Сменялись один за другим, равно вонючие, полные суматошного, гнилого люду и оттого сами прогнившие. В этих городах сохли травы, иссыхали люди. Ржавели сталь и совесть. Умирала честь. В них вдруг становилось много больных, убогих, изъеденных снаружи или изнутри, оттого отвратительных. Ими полнились окрестные кладбища, и земля жирнела, а огонь под котлами Варга всегда имел пищу. И сам Брунмиги не оставался голодным…

Славное было время.

О нем вспоминал Брунмиги, глядя, как скользит по-над волнами белокрылая орлица. Она спускалась к воде, сливаясь с собственной тенью, и тут же взлетала, выше и выше, теряясь на сером небе. Орлица звала, и горек был ее клекот.

Лишь ветры отзывались охотно.

Ледяными были. Мерз Брунмиги. Замерзал.

И когда совсем было замерз, горизонт подался вперед, треснул и выпустил всадника на черном коне. Быстро бежал конь. Громко звенели железные поводья, расстилалась по ветру грива.

Пылью тянуло. Дымом.

Брунмиги поднялся, хотя онемевшее тело требовало лишь покоя. Но у тролля получилось выпрямиться.

— Хозяин, — сказал он, протягивая руки к железному стремени, шипом выраставшему из конского бока. — Хозяин…

— Здравствуй, Брунмиги, — Варг остановил коня перед камнем, и вышло так, что конская голова оказалась аккурат перед троллем. Он мог бы потрогать короткую шерсть, изрядно поеденную молью, и нарядный налобник с вышивкой из глазных зубов. — Не получилось?

— Не получилось. П-простите.

Конь грыз удила, и рыжая от ржавчины пена падала на гранит. Всадник, приподнявшись на стременах, огляделся, и лицо его было страшным, неподвижным. Брунмиги знал это выражение, пусть и видел его всего однажды.

В тот год они шли по Аппиевой дороге, чьи камни были старше Варга, и даже самого Брунмиги. Камни эти изрядно истерлись за прошедшие годы, и стали молчаливы. А может виной тому был город, к которому они вели, и тень, над городом лежавшая.

Сам он, нарядный, блистающий славой и золотом, глотал людей, коих было множество, одинаковых, что снаружи, что изнутри.

— Не отставай, — велел Варг, и Брунмиги поспешил пристроиться в след. Брунмиги было душно и страшно. Люди толклись, говорили, обменивались пинками и благословениями. Тянули изъязвленные руки за милостыней, пялились неживыми глазами. Норовили ухватить, остановить, совали кости и волосы, куски пергамента и восковые комочки с ногтями…

— Что это за город? — осмелился спросить Брунмиги, когда Варг пересек ворота. И получил ответ:

— Дом Распятого, — Варг, втянув душный воздух, в котором изрядно было смрада, добавил. — Построенный на волчьем следе. Выйдет ли из этого толк, а?

Брунмиги не ответил, потому как испугался. Он помнил боль и горечь, помнил тяжелую тень креста и переменившихся людей, которые лишили его дома. В этом месте — узких улочек, спутанных, как волосы шлюхи — чужой Бог был особенно силен.

Должен был быть.

Его кресты возвышались на крышах домов, его лица украшали стены храмов. Его люди, многочисленные, едва ли не многочисленнее крыс, сновали везде. Но все были словно слепы.

— Что мы тут делаем? — шепотом поинтересовался Брунмиги у ворот, украшенных крестом. Распятый взирал на гостей безразлично, как если бы тоже был слепым.

— Ищем хозяина.

И Варг с особой своей улыбкой, которая означала лишь презрение к видимому им, надел рясу. Он носил ее честно, пропитываясь монастырской вонью. Он стирал колени о камни храмов. Он принимал вино и хлеб, не находя в них вкуса крови и плоти.

Великий город сгнил изнутри. Каменное яблоко, изъеденное жадными червями людских пороков. И человеки, уже сами ощущая трупный смрад, искали виноватых. Стон и скрежет зубовный расползались над землей. И Варг, помешивая варево чужих порченных душ, спешил помочь.

— Если этот их бог есть, то пусть придет. И мы сразимся, — сказал он как-то, хотя Брунмиги давно уже не осмеливался тревожить Хозяина вопросами.

Но время отмеряло дни. И слова, брошенные ветру, прорастали бурей. Она, зародившаяся далекими громами, набирала силу и спешила к хозяину. Несла ему рыжие костры и простоволосых женщинам, на кострах горевших. И женщин других, свирепых, как собаки, что спешили подбросить в костер гнева. И слабых мужчинам, которые жались в тени жен своих, гнули шеи и спешили молитвой искупить собственную слабость.

Варг встал на пути бури. И дал им надежду. Он говорил и его слушали.

Он приказывал — исполняли.

Он стоял над ними, но они все, как один, верили, будто бы он — такой же.

— Спаси! — молили, протягивая руки, ловя кривыми пальцами жар костров, глотая дым и вонь жженых волос, вдыхая мясной запах. — Спаси! И помилуй!

Брунмиги видел искаженные лица, жадные, жаждущие, как видел и презрение в глазах Варга. И не понимал, зачем ему все это?

— Теперь нет более преград. Да начнется пир, да явится веселие! — Варг всегда начинал с этих слов, и люди принимали их с благодарностью.

Костер вытягивался до небес. Трещала и разламывалась плоть. Горела кровь. Шипело мясо.

— Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни.

И Варг глотал воздух и пепел, а толпа падала на колени.

Брунмиги следовал толпе.

— Зачем вы пришли сюда? Чего вы ищете? Бога? Тогда смотрите! Смотрите хорошенько, вот уже небеса почернели. Солнце багрово, как запекшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней и целых утесов! О, Италия, пройдут казни за казнями. Казнь войны — за голодом, казнь чумы — за войной! Казнь здесь и там — всюду казни! Вот ваша судьба…

Слезы и стенания заглушали слова, но ненадолго. Варг продолжал, возвышаясь над всеми.

— Вы боитесь? Чего вы боитесь? Боли? Смотрите.

Он шел к костру и становился пред огнем, чтобы искры падали на волосы, на лицо. И толпа замирала в благоговейном почтении.

Они считали Варга святым. Ему же просто не страшно было пламя.

— Вы боитесь нищеты? Голода тела? Но разве сравнится она с нищетою духа и его же голодом? Не он ли терзает вас днем и ночью? Не он ли зовет?

Варг расправлял руки и обнимал огонь, а тот падал к ногам, простираясь ниц.

И все видели то ужасное, что скрывалось внутри огненного цветка.

— Живите так, как живете вы. И вскоре у вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых! Их будет столько в домах, что могильщики пойдут по улицам и станут кричать: «У кого есть мертвые? У кого есть мертвые?» — будут наваливать на телегу до самых лошадей и, сложив их целыми горами сжигать…

Даже мертвец, обвисший на цепях, скукоженный, отвратный в обличье своем, слушал Варга. И приводил послушать иных мертвецов, число которых множилось день ото дня…