Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 16
Сеня еле дождался, пока мать отведет Настю спать. Он не сердился на девушку: понятно ведь, что не со зла бросается, а от нервов. Но когда у самого на душе кошки скребут – только чужих истерик и не хватает...
Так что лучше уж прийти на сочинение одному, без Насти, а то будет изводить его всю дорогу до универа.
...Сеня упоенно вдыхал запахи московского утра, слушал, как шуршат вековые липы. Да, Москва – хороша, но только по утрам, когда вокруг – ни людей, ни машин.
«Не поступлю – и ладно. – настраивал он себя. – Вернусь домой, поцелую бабулю, обниму деда. И пойдем мы с ним на рыбалку – далеко пойдем, до самого Геленджика...»
Сеня покружил по кривеньким московским переулкам и вышел к Пушкину. Охранявший поэта милиционер посмотрел на Сеню удивленно, сделал движение навстречу: документы, что ли, проверять будет?
– Сочинение сегодня. Не спится... – отчитался Сеня.
– А, абитура, – мент тут же потерял к нему интерес.
«Метро уже открылось. Прокачусь-ка я до Кузнецкого... – решил Сеня. – В пирожковую. Она с семи, вроде, начинает работать. Кофе, конечно, там гадкий, с молоком, но зато никакая бабка Шапокляк волком смотреть не будет!»
Только в пирожковой, дымной от подгоревшей выпечки, Сене удалось, наконец, прийти в себя. Он выпросил у толстой подавальщицы настоящего, не испорченного молоком, кофе.
– Сочинение сегодня пишу, – жалобно обратился он к тетеньке. – Всю ночь не спал... Волнуюсь.
Магическое слово «абитура», кажется, действовало даже на грозных работников сервиса.
– Живи, птенчик, – разрешила ему толстуха.
И щедро бухнула в мутный стакан целых три ложки кофейного порошка.
Пироги ему тоже достались самые лучшие: с капустой. Сеня сидел у грязного окна, вгрызался в свежайшую выпечку, экономно, по глотку, цедил кофе и совсем не думал об экзамене. Вспоминал море, деда, моторку, бывших одноклассников... Очнулся только в девять – во время как пролетело! Вроде всю ночь готовился и все равно опаздывает!
Сеня вскочил.
– Ни пуха, ни пера тебе, парень! – ласково громыхнула вслед подавальщица.
В аудиторию, где писали сочинение, он влетел последним.
– Почти опоздали, Арсений Игоревич, – попеняла ему узкогубая тетка, проверявшая документы. – Еще три минуты – и не пустила бы.
«Ах ты, гестаповка!» Сеня промолчал. Тетка оглядела аудиторию:
– Вон за ту парту. В третьем ряду.
Как тут все серьезно! Он-то думал, что народ рассаживается, как хочет. Ну и ладно, ему же спокойней – Настька ныть в ухо не будет.
Настя оказалась неподалеку – в том же ряду, шестая. Сеня мимолетно взглянул на нее: бледная, под глазами – тени, губы дрожат. Снотворное (или что там ей бабка дала?), очевидно, не помогло.
Не прошло и пяти минут, как в аудиторию торжественно вплыл декан. Разорвал конвертик, огласил темы... Ничего страшного. Лермонтов, Достоевский, Горький и свободная: «За что я люблю свой край». Эх, написать бы ее! Про Южнороссийск, про море, про настоящих друзей! Но репетиторша, Вилена, строго предупредила: «За свободную тему браться не смейте. Выше „тройки“ не поставят. Считается, что ее пишут те, кто не знает литературы.»
Дурацкие правила. Но что поделаешь, если здесь по таким играют.
Сеня решил остановиться на Достоевском. Выбрал Федора Михайловича из чисто практических соображений: больше всего цитат помнил. И критику – тоже. Да и Вилена упоминала, что за «Преступление и наказание» абитуриенты берутся редко – так что будет приемной комиссии приятное разнообразие.
Сеня быстро, минут за двадцать, настрочил план... Просмотрел: логично, полно, солидно... Будто и не было бессонной ночи. Не иначе, кофе в пирожковой оказался волшебным. Что ж, пора приступать. Он потер руки, подул на ладони... Интересно, а у Настены как дела?
Сеня обернулся. Настя, ссутулясь, сидела за своей партой. Глаза блестят слезами, губы прыгают. И – не единой строчки. Чистый лист бумаги.
– Настя! – одними губами произнес Сеня.
Она услышала, вскинула на него жалобный взгляд. Также неслышно ответила:
– Не могу! Не помню!
К его парте уже спешил надсмотрщик-старшекурсник. Сеня паинькой склонился над своим сочинением. «Да что мне Настя? Она и так выкрутится. У нее вон – вся юбка в „шпорах“. Бабка специальные карманы под оборки пришила».
Сеня бодро написал вступление. Нужная цитата из самого Бахтина всплыла перед глазами четко, страничкой из книги. Сеня даже шрифт и переносы увидел.
Ладно, приступаем к раскрытию темы. Но прежде он снова взглянул на Настю. И снова увидел абсолютно чистый лист бумаги. И дорожки слез на ее щеках. Вот дура-то, прости господи! Она же все знает не хуже него! Просто мозги со страху заколодило. Ну и что, так и будет до конца сочинения сидеть?
Придется спасать. Сеня дождался, пока жандармы-старшекурсники отвлеклись: какой-то дурачок додумался достать «шпору». Пока происходило ее торжественное изъятие и выведение наглеца из аудитории, Сеня выронил лист бумаги. Лист спланировал как раз к Насте – зря, что ли, в детстве самолетики с балкона пускал? Сеня пошел подбирать и прошипел:
– Просись в туалет. В кабинке доставай шпору и читай. Все сразу вспомнишь. Поняла?
– Молодой человек, в чем дело? – к нему уже спешила строгоглазая наблюдательница – та самая, что проверяла документы на входе в аудиторию.
– Ни в чем. Бумажку уронил.
– Постойте, не садитесь...
Тетка заглянула в Сенину парту, просветила взглядом его костюм, приказала:
– Снимите пиджак.
Сеня вспыхнул. На языке завертелась грубость. Абитуриенты смотрели с интересом. Кажется, они жаждали крови.
Тетка явно наслаждалась своей властью. «Ладно, властвуй... до поры!» Сеня молча снял пиджак, продемонстрировал подкладку, рукава.
– Садитесь, – неохотно разрешила гестаповка.
«Что, съела?» – внутренне усмехнулся Сеня. Все, теперь за работу. Краем глаза он видел, как Настя, под конвоем двух студентов, идет в туалет. И как минут через десять возвращается: радостная, с просветленным лицом. И ее лист бумаги начинает покрываться знакомым бисерным почерком... «Ожила, слабачка», – порадовался Сеня. И забыл про нее – думал только о том, как раскрыть тему. И не вогнать куда-нибудь лишнюю хищницу-запятую.