Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 61

Она подбежала к нему. Хотела, кажется, броситься ему на шею, но он стоял как истукан, даже рук к ней не протянул. И она словно осеклась. Остановилась в двух шагах. Ее глаза наполнились слезами.

Пассажиры электричек и скорых поездов на бегу с любопытством смотрели на эту сцену: кажется, свидание – но какое! Во-первых, с утра, а, во-вторых, что за странные люди встретились! Она – красотка, явно из высшего общества, одета богато и во все импортное. А он – то ли колхозник из глубинки, то ли бывший зэк: ушанка, ватник, сапожищи. Стоят как истуканы друг напротив друга, и девушка почему-то плачет.

– Поедем, – сказала она сквозь слезы и взяла его за руку. Его ладонь оказалась совсем не той, что была ей знакома: громадная, шершавая, мозолистая.

– Поедем ко мне. – повторила Настя. – Никого нет дома.

– А где Николенька?

– На даче. С мамой. А муж в командировке. Я одна.

Она потянула его за руку, и Арсений позволил ей себя повести.

– Я только проездом, – процедил он наконец заранее заготовленную фразу. – На денек. Вечером в Южнороссийск.

Она удивленно глянула на него, но ничего не сказала.

Они вышли на Комсомольскую площадь. Площадь опять поразила Арсения – обилием людей, толкотней и новыми зданиями.

Настя вела его за ручку, как маленького.

– Метро же там, – уперся он, вдруг демонстрируя забытые навыки столичного жителя.

– А мы не на метро поедем, – весело сказала Настя. Настроение ее неожиданно переменилось, она стала радостной и деловитой.

Она подвела его к белой машине. Ключом открыла перед Арсением дверь. Усадила его на пассажирское кресло. Обошла авто, заняла водительское место.

В автомобиле пахло чем-то необыкновенным, головокружительным – наверное, ее духами.

– Плохо, что белая машина, – озабоченно сказала Настя. – Зимой очень пачкается. Но других не было. В Союзе надо лопать, что дают.

«У нее совсем другая жизнь, – подумал Арсений. – И мне в ней нет места».

– Ты умеешь водить? – спросил он.

– Уже умею, – засмеялась она.

Достала из-под сиденья радиоприемник, вставила его в гнездо. Включила. Откуда-то сзади донеслась мелодия. Арсений вздрогнул. Песня оказалась точно та самая, что он слышал посреди заснеженной улицы в Соликамске:

В этом совпадении заключался, возможно, какой-то знак. Какой-то символ.

Чтобы не зацикливаться на этой мысли, Сеня спросил:

– Кто это поет?

– «Наутилус Помпилиус».

– Кто? – не понял он.

– «Наутилус Помпилиус». Новая группа. Кажется, из Свердловска. Или из Ленинграда. А ты никогда ее не слышал?

– Да нет, слышал. – мотнул головой Арсений. – Но только один раз.

Она запустила движок и лихо вклинилась в дорожное движение. Количество машин вокруг них поразило Арсения.

Из радио приемника донеслась новая песня:

Москва казалась сейчас Арсению – после пермских лесов, колонии, Соликамска – столицей мира. На него наплывали громадные здания. Вокруг суетились машины. Когда авто тормозило на светофорах, водители-соседи непременно оглядывали через окошко Настю, многие шоферы улыбались или делали приветственные жесты.

– Женщина за рулем – в Москве это чудо, – пояснила, нахмурясь Настя. – Не то что в Лондоне или Париже.

– А ты была в Париже?

– Нет, мне... – она осеклась. Поправилась: – Мне рассказывали.

Арсений понял, что она первоначально хотела сказать: «Мне Эжен рассказывал».

Они сидели рядом, были наконец вместе – но изо всех сил избегали говорить о главном. Потому что слишком многое для них сейчас было главным: их общий сын, и Настин муж, и Сенины бабушка с дедушкой, и чудесное освобождение Арсения, и его дальнейшая судьба...

Впрочем, ехали они недолго. Пронеслись по бульварам, пересекли улицу Горького – и вот Настя уже паркуется у хорошо знакомой кирпичной многоэтажки на Большой Бронной.

Охранник в подъезде проводил их любопытным взглядом.

– Он на тебя настучит, – сказал в лифте Арсений, уставя глаза в пол. Никуда больше смотреть ему не хотелось. Рядом ослепительная, словно небожительница, Настя, а кругом – зеркала. Они отражали красивую женщину – и небритого заскорузлого хмыря в телогрейке.

– Не имеет значения – настучит, или не настучит. – строго сказала Настя. – Женька... и мама... они... они слишком долго заставляли, меня молчать! А теперь – все. Хватит.

Она отворила замок и впустила его в квартиру.

– Давай, бросай свой сидор. Снимай телогрейку, сапожищи. – проговорила Настя. Она решила взять с ним теперь юмористически командный тон. – И топай в ванну.

– Я ненадолго, – пробормотал Арсений. – Вечером в Южнороссийск поеду.

– Да-да, – рассеянно согласилась Настя. Если б он в этот момент смотрел бы на нее, то увидел бы, что она закусила губу и глаза ее стали грустно-растерянными.

Арсений прошлепал по давно знакомому коридору в ванную. Она показалась ему образцом роскоши и комфорта: зеркала, мягкие полотенца, пузырьки с иноземными надписями.

– Вот станок, шампунь, крем для бритья, полотенце, халат. – распорядилась Настя. – Я удаляюсь.

...Он вышел через полтора часа – в халате, розовый, благостный.

– Садись есть. – без затей пригласила она его. На секунду ему показалось, что не было более трех с половиной лет разлуки. Все выглядело, будто бы они по-прежнему жили вместе в Измайлово: он пришел с работы, а она усаживает его ужинать. Но это ощущение быстро прошло – от мысли, что у нее есть муж. И у них с Настей – есть сын. Сын, которого Арсений ни разу не видел.

Настя сидела напротив и внимательно его разглядывала: коротко стриженные волосы. Две жесткие складки у рта. Сильно раздавшиеся плечи. Мощные руки.

– Мне надо быстрее все закончить в Москве. – проговорил он, погружая ложку в огненно-красный борщ. – Уеду в Южнороссийск.

На глазах у нее выступили слезы.

– Тебе нечего делать в Южнороссийске.

Он непонимающе глянул на нее. Настя выдохнула и решительно продолжила: