Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 91

– Ах, это вы! – воскликнул пораженный и слегка смущенный хозяин. – Простите. Сколько лет прошло!... Да и виделись мы с вами, право, мельком. А книгу вашу я прочитал. Тогда же, как вы мне принесли. В первую же ночь. Исключительный документ, знаете ли!... Редкостной мощи!... Спасибо, спасибо вам за эту работу!... – Григорян приподнялся и через стол пожал Боровко руку.

– Спасибо, конечно... – сконфуженно пролепетал старик. – Да я ведь не об этом... То есть и об этом тоже, но... – Он замолчал, но потом справился все-таки без всякой помощи Григоряна со скачущими мыслями и продолжил: – Дело в том, что рукопись я вам как раз одиннадцатого марта передавал. И в этот день человека того убили. Капитонова Егора Ильича. И жену его зарезали... И меня теперь спрашивают: ваше алиби на тот день. А я ж не могу сказать им, – Боровко дернул головой, под «ними» имея в виду следователей из КГБ, – что мы в тот день как раз с вами встречались... Ведь им же ничего нельзя говорить! Ни в чем признаваться! Им только одно «а» скажешь – они ведь тут же обязательно и про «б» спросят... И выведают... Им палец в рот положишь – а они всю руку отхватят... Я, предположим, скажу, что встречался тогда с одним человеком – а они сразу: а с каким-таким человеком?! Значит, мне придется называть вас! – с ужасом проговорил Боровко. – Что я с вами встречался! А ведь вы тогда в ссылке были. Вы в Москву нелегально приезжали!...

– Ох, да какие пустяки! – воскликнул диссидент. Он был тронут до глубины души преданностью старика. – Да кого это сейчас волнует – нелегально ли я тогда приезжал?! Четыре года ведь прошло! Да что им сейчас за дело до этого!... Не те у них заботы. Им бы, «гэбешникам», сейчас своих бы пересчитать!...

– Да? – радостно просиял Боровко. – Можно все рассказать? Правда?... Но все равно: я должен был у вас спросить... А потом: допустим, скажу я им, что мы, значит, в тот день с вами встречались... А они спросят: а зачем встречались? Почему встречались? И что?... Мне им про рукопись рассказывать?... А ведь это, наверно, до сих пор для них тайна. И до сих пор, для меня – уголовная статья...

– Ну зачем же: раз уж начали рассказывать, то все до копейки рассказывать? – вскричал Григорян. – Не надо им ничего про рукопись говорить!... Скажите им: были, мол, у меня в гостях. Я сам вас пригласил. Сидели мы с вами весь день здесь в квартире, чаи распивали... Спросят, зачем я вас пригласил, так и скажете: прослышал, мол, сам Григорян, что Боровко в сторону диссидентства склоняется, вот и пригласил, чтоб о ваших идейных устремлениях выведать... Да только, мол, не подошли вы мне – слишком вы спокойный человек, слишком любите свою Родину... С тем, скажете, со мной и расстались.

– И вы подтвердите? – с облегченной улыбкой, да даже сквозь навернувшиеся слезы спросил старик.

«Все-таки он помешанный», – подумал Григорян, а вслух ответил:

– Да конечно же подтвержу! Все подтвержу!... Можете не сомневаться!

– И это не повредит вам? – обеспокоено спросил Боровко.

– Да нет же, нет! Теперь – не повредит нисколько. Да если бы даже и повредило – неужто я бы не подтвердил? Неужто бы допустил, чтоб вас вот так, без вины, осудили?!

– Спасибо, – пролепетал сквозь слезы старик. – Спасибо вам, Александр Рафаилович. Вы благородный человек. Спасибо, спасибо вам.

– Да что вы, какие пустяки, – растроганно и смущенно проговорил Григорян и подумал: «Какой преданный и чистый человек!... Готов был за меня на муку идти, в тюрьму... Жаль только, что он не совсем в себе – нельзя его использовать на полную катушку в борьбе против Советчины... А, впрочем, может, и он когда-нибудь на что-то сгодится...»

– Значит, алиби теперь у меня есть? – еще раз пролепетал сквозь слезы старик. – И я могу пойти и сказать им?...

– Ну, конечно-конечно. – заверил диссидент. – Нисколько не сомневайтесь. Я уже говорил: я все подтвержу... Может быть, хотите чаю? – спросил он, уходя от ставшего совсем неприятным разговора. – Или спать вас уложить? Места еще есть.

– Нет-нет! – засобирался Боровко, вскочил. – Я и так... И так уже злоупотребил... вашим гостеприимством... Я пойду... Пойду, на вокзал, пешочком... Здесь недалеко. А скоро электрички пойдут...

– Ну, не стану вас удерживать, – с облегчением произнес Григорян, встал и протянул Боровко руку для прощального пожатия.

Арсений вернулся домой глубоко заполночь.

Настолько поздно, что ни метро, ни автобусы уже не ходили. Возвратился в Москву из Богородского на последней электричке.

Брать такси на вокзале было чистым безумием – не найдешь, а даже если найдешь, никаких штанов расплатиться не хватит.

Пройдя пару кварталов от Павелецкого вокзала, он поймал-таки машину на Садовом кольце. Уговорил таксиста – тот со скрипом, за «два счетчика», согласился рулить к нему в глушь, на Краснодонскую улицу.

Когда во дворе он рассчитывался с «шефом», бросил взгляд на собственные окна. Ему показалось, что они светятся. «Что за чушь... – устало подумал он. – Примерещилось. Или Настька утром позабыла свет погасить».

Но когда он открыл дверь своим ключом, кто-то бросился к нему из тьмы прихожей.

– Гад! Убоище! Где ты шляешься! – прокричал навзрыд женский голос, а потом на него обрушился удар в плечо, а следом – ощутимая оплеуха.

– Тю! Настька! – подивился он и крепко схватил ее за руки. Ее ударчик оказался будь здоров: аж в голове загудело.

Она дернулась, высвобождая руки – и Сеня сгреб ее в свои объятия. И тогда она прильнула к его груди и бурно разрыдалась. Ее тело обмякло.

Арсений стоял, осторожно поглаживая Настю по спине, защищая ее кольцом своих рук от всех бед и напастей. Он понимал: у нее что-то случилось. Что-то трагичное для нее самой – но, возможно... Возможно, радостное для них обоих. Иначе бы... Иначе бы она так поздно здесь не появилась.

Арсений осторожно повлек Настю в комнату. «Не сюда», – прошептала она. Он открыл было рот спросить почему, но с порога глянул и все понял: на его кровати спал Николенька. Спал глубоко и безмятежно. Лицо сына разрумянилось, но ручки были выпростаны из-под одеяла и сжаты в кулачки.

Арсений не стал спрашивать: «Ты ушла от него?» – хотя этот вопрос вертелся у него на языке, но он боялся спугнуть свою удачу, свое счастье. По-прежнему держа Настю в объятиях, он отвел ее в кухню. Усадил на табурет.