Десятое Правило Волшебника, или Призрак - Гудкайнд Терри. Страница 97

Серебристая рука осторожно поглаживала сзади по его плечу, словно подбадривая в мучительной борьбе за жизнь. Лицо, наблюдавшее за его усилиями, выглядело печальным и полным сочувствия.

– Дыши.

Ричард кивнул, сжимая кулаки и задыхаясь от обжигающей прохлады ночного воздуха.

Он откашлялся бледной красноватой жидкостью со сгустками крови, имевшей металлический привкус. И сделал очередной вдох, давший ему силы выдавить наружу еще больше жидкости, жгущей его легкие. Некоторое время он лежал на боку, попеременно вдыхая воздух и исторгая с кашлем текучую жидкость.

Снова вдохнув, пусть и прерывисто, он перевалился на спину, в надежде, что окружающий мир от этого прекратит вращаться. Он закрыл глаза, но стало только хуже, потому что к вращению добавилось ощущение, что его переворачивает, словно он скатывается по склону. Его живот скрутило на грани извержения содержимого.

Он открыл глаза и в темноте уставился на раскинувшиеся над ним ветви с листьями. В пологе над головой он различал в основном кленовые листья.

Созерцание листьев – хорошо знакомых талисманов – улучшало его ощущения. В лунном свете он разглядел и другие по форме листья. Чтобы отвлечь рассудок от боли и тошноты, он заставлял себя определять все листья, какие мог различить. Вот небольшая группа сердцевидных листьев липы и, чуть выше, ветка или даже две, похоже, белой сосны. А вот, правда, на заметном удалении, торчат пучками листья дуба, наряду с елью и пихтой. Хотя вблизи преобладали кленовые листья. И при каждом дуновении ветерка он слышал характерный мягкий шелест листьев трехгранного тополя.

Помимо боли, затрудняющей дыхание, Ричард отчетливо осознавал, что вообще с ним самим что-то не так. Это касалось чего-то самого основного, врожденного.

И это не ушиб или какая-либо травма в обычном понимании, но каким-то образом он знал: что-то оказалось ужасающе повреждено. Он пытался точнее определить ощущение, но так и не смог выделить точное место. Это было чувство внутренней пустоты, гнетущее, не имеющее отношения к знакомым ему эмоциональным проявлениям, таким как необходимость разыскать Кэлен, или к тому, что он сделал, отправив д’харианскую армию в свободный поход на земли Древнего мира. Он попытался сопоставить ощущения с другими, пугающими, о которых ему рассказывала Шота, но все было не то.

Скорее, это было чувство тревоги, пустоты внутри него самого, ощущение, о котором он мог сказать лишь то, что никогда не испытывал ничего подобного раньше. Вот почему он оказался так взволнован и обеспокоен, пытаясь идентифицировать свои впечатления: это было совершенно незнакомое состояние. В нем словно бы отсутствовала некая важная составная часть, о которой ему никогда еще не приходилось задумываться и никогда не доводилось идентифицировать как особый элемент, как особую часть себя, теперь оказавшуюся потерянной.

Ричард чувствовал себя так, будто больше не был самим собой.

И тут ему на ум пришла рассказанная Шотой история про Бараха и написанную им книгу «Тайна могущества боевого чародея». Ричард удивился: уж не внутренний ли голос пытается подсказать ему, что такая книга способна помочь ему в подобной ситуации. И затем был вынужден признать, что проблема, похоже, как-то связана с его даром.

Размышления об этой книге заставили Ричарда задуматься, зачем Шота рассказывала ему о его матери, о том, что мать не одна погибла в том пожаре? Зедд заверял, что обследовал обуглившиеся остатки дома и не нашел никаких других костей. Как такое могло быть? Или Зедд, или Шота, но кто-то из них должен оказаться неправ. Но Ричард не мог поверить, что такое может быть.

Ответ пульсировал где-то в самой глубине сознания, и, несмотря на все старания, его не удавалось извлечь наружу.

Ричард ощутил муки одиночества и тоску по матери. Это было то самое чувство, что время от времени посещало его на протяжении жизни. Ему хотелось знать, что сказала бы она по поводу всего произошедшего с ним. Ведь у матери не было шанса увидеть его повзрослевшим, увидеть его мужчиной. Она знала его только ребенком.

Он был уверен, что его мать полюбила бы Кэлен. Была бы счастлива с ним и очень довольна такой невесткой, как Кэлен. Она всегда хотела, чтобы его жизнь сложилась хорошо. И для него не могло быть жизни лучше, чем жизнь с Кэлен.

Но теперь жизни с Кэлен у него нет.

Но просто жизнь у него еще оставалась, и при данных обстоятельствах ожидать большего было чрезмерным. По крайней мере он мог действовать, пытаясь реализовать собственные мечтания. У мертвого же нет никаких мечтаний.

Ричард лежал на спине, восстанавливая ощущения и самообладание, подставляя ветру свои пылающие мышцы. Он был настолько слаб, что едва мог шевелиться, а поэтому и не пытался этого делать. Вместо этого, пока он лежал, восстанавливая силы, он старался разобраться во всем, что случилось прежде, пытаясь сложить в голове цельную картину.

Он был на пути назад, в Цитадель, вместе с Никки и Карой, когда на них напали. Это был зверь. И Ричард мог ощущать его ауру, источавшую зло. На этот раз он явился в форме, несколько отличной от всего, что доводилось видеть прежде, но такова и была природа зверя: принимать самые разные формы. Единственное, на постоянство чего можно рассчитывать, что зверь будет продолжать преследовать его до тех пор, пока не убьет.

Затем он припомнил борьбу с ним. И его рука потянулась к ноге, туда, где одно из щупалец ухватило его так крепко, что в тот момент показалось, что нога ободрана до кости. Бедро было распухшим, и прикосновение к нему вызывало боль, но, к счастью, обошлось без открытой раны. Он припомнил, как отрубил несколько лап у этого существа. И припомнил Никки, пытавшуюся воспользоваться своей силой, и что желал в тот момент лишь одного – чтобы она прекратила это, поскольку все это обязательно пройдет через сильфиду, так что часть той силы, что она использует против зверя, обрушится на сильфиду. Он подозревал, что эта сила никак не подходила для субстанции сильфиды, и магия Никки могла убить и саму сильфиду. И, вполне определенно, магия никак не навредила зверю – по крайней мере настолько, чтобы хоть как-то задержать его. Конечно, эта сила оказалась заметно ослаблена все той же сильфидой.

Он вспомнил, как от него оторвало Кару. Вспомнил, как подобным же образом, грубо и резко, оказалась отстранена и Никки. Вспомнил, как зверь пытался разорвать его на части. И вспомнил, как ему удалось-таки, совершенно неожиданно, вырваться на свободу.

Но затем случилось нечто такое, чего он так и не понял.

Едва он высвободился из хватки зверя, его тут же потрясло незнакомое, болезненное ощущение, прорывавшееся из сердцевины его существа. Оно отчетливо отличалось от боли, которую вызывало колдовство Никки – или еще какая-либо когда-либо ощущаемая им магия.

Магия…

Едва сформулировав эту мысль, он осознал, что прав; это ощущение, казавшееся совершенно незнакомым, было как-то связано именно с магией.

И хотя он высвободился из хватки зверя – и непонятно даже, где находился зверь в тот особый момент, – все внезапно изменилось.

Из-за неожиданного воздействия неизвестной силы его легкие оказались заполнены субстанцией сильфиды. Такой «вдох» вызвал у него приступ паники.

Ричард вспомнил подобное ощущение, испытанное им в молодости. Он и несколько мальчишек ныряли на дно пруда, соревнуясь, кто соберет больше галек. Их полуденное купание, прыжки в воду с ветви дерева, нависавшей над небольшой, но глубокой заводью, взбаламутили илистое дно. Ныряя в мутной воде за галькой, Ричард потерял ощущение направления. Ему уже не хватало воздуха, когда он налетел головой на толстый сук. Совершенно не ориентируясь, Ричард решил, что удар о ветку должен означать, что он уже вынырнул и врезался в одну из ветвей, уходящих под воду. Но оказался он совсем не на поверхности. Эта отвалившаяся ветка лежала на дне. И прежде чем сообразил, что делает, он «вдохнул» грязную воду.

Ричард находился недалеко от берега и от своих друзей. Это было ужасающее переживание, но оно все же закончилось, и он довольно быстро пришел в себя, получив урок впредь относиться к воде с бульшим вниманием.