Туарег - Васкес-Фигероа Альберто. Страница 45

И автомобиль, дающий возможность разъезжать повсюду без видимой надобности, превратился, как он мог заметить, в самую настоятельную из таких потребностей. Юным кочевникам, в отличие от их родителей, уже не приносило удовлетворения долгое – по нескольку дней и недель – путешествие по пустыне: без спешки и нетерпения, с сознанием того, что пункт назначения находится в конце пути и пребудет там веки вечные, как бы медленно ты ни передвигался.

И вот теперь, по странной иронии судьбы, он, Гасель, столь ненавидевший и презиравший предметы и испытывавший такое отвращение к любым механическим средствам передвижения, лежит здесь, возле одного из них, от которого зависит его жизнь и жизнь его гостя, и проклинает себя самого за невежество и неспособность пинками заставить его бежать по равнине к свободе, до которой рукой подать.

Рассвело. Он разогнал гиен и шакалов, однако грифы продолжали слетаться дюжинами, заполоняя небо кружением смерти, раздирая крепкими клювами тела двух человек и одного животного, которые всего лишь за сутки до этого были еще полны жизни, и криками возвещая миру о том, что здесь, на краю хамады, на самой границе «пустой земли» Тикдабры, человек вновь явился виновником трагедии.

– На этой самой койке, на которой ты сидишь, и примерно в это же время, когда все спали, твой муж перерезал горло моему капитану и тем самым еще больше усложнил себе жизнь.

Лейла инстинктивно порывалась было встать, однако сержант Малик эль-Хайдери с силой надавил ей на плечо, принуждая оставаться на месте.

– Я не давал тебе разрешения двигаться, – заметил он. – И тебе следует свыкнуться с мыслью о том, что в Адорасе до тех пор, пока не пришлют нового офицера, ты не можешь совершать никаких движений без моего разрешения.

Он пересек комнату, уселся в старое кресло-качалку, в котором покойный Калеб эль-Фаси просиживал часами, читая и раскачиваясь, и медленно оттолкнулся от пола, не сводя с девушки взгляда.

– Ты очень красивая, – сказал он, и в его голосе прозвучала хрипотца. – Самая красивая туарегская женщина, какую я когда-либо видел… Сколько же тебе лет?

– Не знаю. И я не из туарегов. Я акли.

– Акли? Дочь рабов! – воскликнул он. – Надо же! Этот туарег наверняка от тебя без ума, если взял в жены рабыню. Меня это не удивляет… Судя по всему, ты хороша в постели. Ты хороша в постели?

Ответа он не получил, да, можно сказать, и не ждал. Поискал сигарету в верхнем кармане рубашки, щелкнул зажигалкой, некогда принадлежавшей капитану, и не спеша закурил, наслаждаясь дымом и разглядывая девушку, которая в свою очередь смотрела на него с вызовом, гордо выпрямившись.

– Знаешь, сколько времени я уже не видел обнаженной женщины? – спросил он с горькой улыбкой. – Нет, ты не можешь этого знать, потому что даже я сам сейчас этого уже не помню. – Он кивком показал на старый календарь, висевший над кроватью. – Вот эта толстая шлюха, а ей, должно быть, уже лет сто, – это все, что у меня было, и я часами разглядывал ее, удовлетворяя себя и мечтая о том дне, когда повстречаю настоящую женщину. – Он вытащил грязный платок и вытер пот, который лился градом по его шее. – И вот ты здесь, как в моих мечтах, даже лучше и моложе, чем в моих мечтах… – Он помолчал, а затем спокойно, не повышая голоса, но твердо добавил: – Раздевайся.

Лейла не пошевелилась, словно не слышала, и только в глубине ее огромных черных глаз промелькнул страх, а пальцы слегка вцепились в грубую и грязную ткань тюфяка.

Малик эль-Хайдери выждал несколько секунд, докурил сигарету и осторожно положил окурок на пол под кресло, чтобы придавить его во время раскачивания. Потом поднял голову и взглянул на Лейлу в упор.

– Послушай! – сказал он. – Есть два способа решения подобных вопросов: по-хорошему или по-плохому. Лично я предпочитаю первый, поскольку он всегда увлекательнее для обоих. Ты идешь мне навстречу, и мы приятно проводим время. Я, со своей стороны, тоже иду тебе навстречу и делаю твое заключение более сносным. А если ты будешь упираться, я все равно добьюсь своего силой, и к тому же меня совсем не будет волновать, что с тобой будет потом… Или что может произойти с твоей семьей… – Он многозначительно улыбнулся. – Двое из сыновей твоего мужа просто красавчики… Смазливые подростки! Ты обратила внимание, как на них смотрят некоторые из моих парней? Они ведь тоже уже не один год томятся здесь, в заточении, и по меньшей мере восьмеро из них будут просто счастливы, если я закрою глаза и позволю им сегодня ночью, когда все уснут, заняться парнишками…

– Ты свинья.

– Не больше любого другого, кто провел столько времени, сколько я, в этой проклятой пустыне. – Он перестал раскачиваться и отклонился назад, глядя в окошко на высокие барханы, со всех сторон обступившие оазис. – Отсюда все выглядит по-другому… по мере того, как годы проходят, а ты теряешь надежду на то, что однажды тебе позволят вернуться… Когда понимаешь, что уже никто никогда не испытает к тебе интереса или сочувствия, перестаешь испытывать интерес или сочувствие к остальным. – Он вновь повернулся к ней. – Мне ничего не дадут. То, что я сам не возьму, никто мне не предложит, и уверяю тебя, что, как только ты попадешься другим на глаза, они тоже попытаются это сделать… Раздевайся! – повторил он. Теперь это был уже приказ.

Лейла колебалась.

Хотя она пыталась сопротивляться и все ее существо восставало против мысли о подчинении, девушка знала – еще когда впервые увидела старшего сержанта Малика эль-Хайдери, – что он способен на все. Даже позволить своим людям развлекаться с сыновьями ее мужа, которых тот ее приучил любить как своих собственных.

Наконец она очень медленно встала, скрестила руки, ухватилась за подол своего простенького платья и, сняв его через голову, кинула в угол. Ее упругое, молодое, темное тело с маленькими грудями и крепкими ягодицами полностью открылось его взору, и сержант Малик долго смотрел на него, не переставая раскачиваться, словно ему хотелось продлить это мгновение насколько возможно, мысленно получить удовольствие, оттягивая момент, когда он тоже разденется.

Солнце было уже высоко, запах мертвечины стал невыносимым, а грифы превратились в тучу, сражаться с которой было бесполезно.

Сначала он заметил столб пыли, поднявшийся на западе: тот быстро приближался. А когда залез в джип и попытался разобраться с механизмом пулемета, готовясь защищаться, увидел серое, массивное пятно – еще одну машину, двигавшуюся с юга: та была медленнее и тяжелее, а ее крохотную башенку венчала легкая скорострельная пушка.

Острое зрение тут же ему подсказало, что бессмысленно и пытаться противостоять такому оружию. Единственным утешением служила мысль о том, что он одолел пустыню пустынь Тикдабру, а поражение потерпел исключительно из-за верности своему гостю.

Гасель взял винтовку и отправился к краю хамады, не прячась за камнями и зарослями травы. Абдуль эль-Кериб оставался у него за спиной, вне пределов досягаемости для пуль.

Он приготовил винтовку и стал ждать, прикидывая, когда джип окажется на расстоянии выстрела. Однако в тот момент, когда он уже прекрасно видел солдат и колебался, наводя оружие, стрелять ли ему в водителя или же в того, кто собирался нажать на гашетку пулемета, вдали раздался взрыв, в воздухе просвистел снаряд – и машину разнесло на куски прямым попаданием. При этом она резко остановилась, словно разбившись о невидимую стену.

Одно искореженное тело отнесло за сорок метров, другое разорвало на клочки – ничего не осталось, словно его и не было, – а джип за считаные секунды превратился в груду дымящихся обломков.

Гасель Сайях, имохар Кель-Тальгимуса, известный как Охотник, застыл на месте от изумления: возможно, впервые в жизни он оказался не в состоянии понять, что творится у него перед глазами.

Наконец он медленно обернулся ко второй машине, танкетке-гусенице, которая, как ни в чем не бывало, продолжала двигаться вперед и затормозила метрах в двадцати от той точки, где сходились вместе хамада и «пустая земля».