Николай Кузнецов - Лукин Александр Александрович. Страница 36

Во время очередного наезда в отряд Николай Иванович как-то описал Альберту Цессарскому свой самый обычный день.

Рано утром он просыпается сразу, точно от удара, и несколько минут лежит неподвижно, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Затем встает, осторожно подходит к окну и из-под края занавески оглядывает улицу. Все спокойно.

Теперь можно побриться, умыться… Он идет в кухню, старается сделать это внезапно, чтоб поймать выражение лица хозяйки – не случилось ли чего за ночь, не подозревает ли она… Потом он одевается медленно, тщательно и выходит из дому. Здесь он особенно сосредоточен – не пропустить ни одного прохожего! – не следят ли за ним, не мелькнуло ли удивление на чьем-либо встречном лице – это значит, что-то неладно в его внешности.

Потом в кафе встречи со знакомыми офицерами – обдумывание каждого слова, веселый, бодрый тон, улыбка, от которой через несколько минут сводит скулы… И огромное напряжение, когда рядом звучит русская речь, – ничем не выдать, что понимает. А все это время бешеная работа памяти – запомнить, зафиксировать каждое интересующее тебя слово, каждую подробность, из которой вырастают потом важнейшие данные.

Кузнецов понимал, конечно, сколь важна информация, которую он чуть не ежедневно отправлял или лично доставлял в отряд, и все же час от часу в нем росло чувство неудовлетворенности собственной работой. Да, он устал от разведки. Даже сознание ценности информации, полученной им от Коха, не могло перевесить глубокого разочарования от самого факта, что совершить действие ему не удалось. И в этом был ключ к разгадке его нынешнего состояния: своеобразное переутомление, разрядить, снять которое могла только активная боевая деятельность, личное, непосредственное участие в борьбе с оружием в руках.

Человек высокой выдержки и дисциплины, Кузнецов не допускал и мысли о возможности совершить хоть один выстрел по собственной прихоти (разумеется, если бы этого не пришлось сделать для самозащиты), но все настойчивее и настойчивее просил командование разрешить ему, по его выражению, потрясти немцев.

И такое разрешение было, в конце концов, ему дано. Но не раньше, чем командование, обсудив вопрос с Центром, убедилось, что для этого пришел нужный час.

Действительно, к осени сорок третьего дни фашистской оккупации на Украине были сочтены. Красная Армия наступала, и отряд, в сущности, действовал теперь не в таком уж глубоком тылу врага. Активная партизанская и диверсионная борьба в этих новых условиях приобретала особое значение. И Центр разрешил отряду, – следовательно, Кузнецову, – осуществить несколько актов возмездия над особо ненавистными народу фашистами в Ровно, не в ущерб, однако, основной разведывательной работе.

К сожалению, из списка высокопоставленных гитлеровцев, составленного в штабе, фактически выпадало имя Эриха Коха. Наместник фюрера, напуганный размахом партизанского движения на Украине, старался держаться подальше от своей ровенской резиденции и предпочитал отсиживаться в Восточной Пруссии, где пока было безопасно.

Но кроме Коха, в списке было еще несколько имен, а среди них на первом месте Даргель.

Официальная должность генерала Пауля Даргеля называлась гак – правительственный президент. Фактически он являлся первым заместителем Коха по политическим и партийным делам. Именно он замещал Коха по всем важным вопросам во время частых и длительных отлучек рейхскомиссара. У Коха было еще несколько заместителей, но с ограниченными, строго определенными полномочиями.

Населению Ровно, да и всей Украины имя Даргеля было особенно ненавистно, так как именно он подписывал бесчисленные приказы и постановления оккупационных властей, за нарушение которых в большинстве случаев полагалось одно наказание – смерть. И это была не пустая угроза. Казни не прекращались ни на один день.

В самом Ровно (главным образом на Белой улице) и его пригородах за период оккупации гитлеровцы расстреляли сто две тысячи советских людей – много больше, чем было тогда в городе жителей!

Выступая еще в августе 1942 года на совещании в Ровно, рейхскомиссар Кох цинично заявил:

«Нет никакой свободной Украины. Цель нашей работы должна заключаться в том, что украинцы должны работать на Германию, а не в том, чтобы мы делали этот народ счастливым. Украина должна дать то, чего не хватает Германии. Эта задача должна быть выполнена, невзирая на потери. Фюрер потребовал с Украины три миллиона тонн зерна для Германии, и они должны быть поставлены».

Кох приказал грабить – генерал Даргель стал главным исполнителем приказа.

Ликвидация Даргеля была поручена Николаю Кузнецову. Он представил свой план, который с внесенными в него дополнениями был утвержден командованием. Надо признать, что план был разработан достаточно детально и вполне реалистично.

Городские разведчики отряда за несколько недель тщательного наблюдения успели хорошо изучить распорядок дня и привычки правительственного президента. Генерал Даргель жил на той же улице – Шлоссштрассе, – где располагался и рейхскомиссариат. Его красивый двухэтажный особняк за № 18 отделяли от зданий РКУ какие-нибудь триста-четыреста метров. Как правило, генерал ездил по городу с большой скоростью в длинном черном «опель-адмирале» с номерным знаком «Р-4», но обедать домой ходил всегда пешком, для моциона, и ровно в два тридцать. («Хоть часы по нему проверяй», – рассказывали разведчики.)

Разумеется, в отличие от рядовых служащих Даргель не просто шел домой наскоро поесть. Его прогулка сопровождалась определенным ритуалом. Вначале на улице появлялись личные телохранители генерала: жандармский фельдфебель и гестаповец в штатском. Охранники внимательно и придирчиво проглядывали Шлоссштрассе, выверяя, нет ли на ней подозрительных лиц. Убедившись, что все в порядке, гестаповец возвращался обратно к РКУ, докладывал, и лишь тогда из ворот выходил Даргель, поворачивал направо и шел к своему дому, неторопливо, размеренным шагом, не обращая внимания на почтительные приветствия прохожих.

Следом за генералом – в двух шагах – всегда шествовал его адъютант, майор с ярко-красной кожаной папкой в руке. Это была вполне достаточная примета, к тому же Кузнецов лично видел однажды Даргеля (весной, на параде по случаю дня рождения Гитлера, когда тот выступал на митинге вместо отсутствовавшего Коха) и был уверен, что сумеет опознать его в лицо.

Уничтожить Даргеля командование поручило Кузнецову, Николаю Струтинскому и Ивану Калинину, Струтинский уже не раз бывал в Ровно в форме немецкого солдата, хорошо изучил расположение улиц, к тому же умел превосходно водить машину, как разведчик был смел и решителен. Бывшего военнопленного Ивана Калинина включили в число участников операции потому, что только он мог достать необходимый для этого автомобиль. Дело в том, что Калинин, давно уже сотрудничавший с разведчиками и, разумеется, не раз проверенный, работал личным шофером ровенского гебитскомиссара доктора Беера и имел свободный доступ в гараж. Господин гебитскомиссар, конечно, и не подозревал, с какой целью был заимствован 20 сентября 1943 года его светло-коричневый «опель» с номерным знаком РКУ.

К операции, получившей кодированное название «Дар», Кузнецов готовился тщательно и хладнокровно. В успехе ее он был уверен, не сомневался и в том, что ему и его товарищам удастся благополучно уйти от погони.

Но все же он оставил в штабе отряда письмо в запечатанном конверте, которое просил вскрыть только в случае его гибели.

Вот что писал Николай Иванович Кузнецов, еще не зная, что ему придется совершить:

«25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.

Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа – германского тирана на Украине Эриха Коха.

Теперь я перехожу к действиям.

Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.