Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна. Страница 83

– Я проиграл бой, – признался он. – Несмотря на то что Хлор нарушил закон, за ним осталась победа.

– Ерунда. Ты отличный боец. Если бы у него был тупой меч, ты бы поднялся и выиграл поединок. Он-то падал два раза. А ты – только один. Ты бы победил.

Элий криво улыбнулся.

– Смотрю – ты разбираешься в правилах.

– Я в то время была в тебя влюблена. Твое фото висело над моей кроватью, – призналась она и – как показалось Элию – покраснела.

Но блики воды из бассейна отбрасывали на ее лицо колеблющиеся зеленоватые тени, и Элий не мог сказать точно, не ошибся ли он.

– А сейчас уже не висит? – спросил он насмешливо.

– Нет, почему же… – она смутилась еще больше. – Но на заседания сената детей уж точно не пускают.

– Ты уже не носишь буллу, – заметил Элий, стараясь перевести разговор на другую тему, чтобы не длить замешательство. – И значит, уже не ребенок.

– Ага… не ношу, – поддакнула она. – Мне пятнадцать.

Она выглядела моложе, и Элий подумал, что она специально прибавила себе год. Впрочем, нынешний Римский закон о браке был весьма либерален в отношении возраста. В четырнадцать девочка могла вступить в брак с согласия родителей, если медики не возражают.

Хорошо, что буллу Летиции Кар он спрятал в простенький, оправленный в серебро медальон из морских раковин, а то бы девчонка засмеяла его, увидев, что он носит на шее детский амулет.

– Ты здесь на отдыхе? – Он не мог принять ее за местную уроженку, несмотря на простоту наряда, – ее плечи и руки, не тронутые загаром, были ослепительно белы, а выговор выдавал жительницу столицы.

– Ага, я болела, а теперь выздоравливаю. Как и ты. Она коснулась пальцем еще незажившего пореза. Красная ранка еще не сошлась до конца и напоминала жадно приоткрытый крошечный рот.

– Как ты так умудрился порезаться?

– Поцарапался о колючки… – соврал первое что пришло в голову Элий.

Но девчонка бесцеремонно сдвинула простыню, закрывавшую его грудь, и тогда стали видны многочисленные швы на боку.

– Врешь ты все, – объявила Летти. – Тебя кто-то порезал. За что? А, я знаю.

Так «Общество нравственных» поступает с насильниками. Но ты ведь не такой?

Очень мило. Даже детям известно о подобных метках. Что будет, если об этих шрамах пронюхает Вилда? Она сожрет сенатора живьем.

– Да, я как раз такой. Обожаю маленьких девочек вроде тебя, – сказал Элий.

У Летти округлились глаза, но выражение, мелькнувшее в ее зрачках, вряд ли можно было принять за страх.

– Тебя специально так изуродовали, чтобы другие думали, что ты плохой. Тебя пытали? Как она догадлива! Пожалуй, даже слишком.

– Нет, меня приняли за свинью и захотели приготовить жаркое.

– Бедный мой… – она наклонилась и поцеловала его в щеку.

И тут же отстранилась и убежала. Он слышал шлепанье ее босых ног сначала по каменным плитам двора, потом по ступеням, ведущим в дом.

Элий прижал ладонь к щеке, будто надеялся сберечь тепло поцелуя.

Утром Корнелий Икел получил от одного из фрументариев записку:

«Сегодня вечером Элий прибудет в Рим. Он тяжело ранен и не может сам передвигаться. Приезд держится в тайне – сенатор опасается Макрина и его заказчиков».

Икел сидел в маленькой комнатке таверны «Солдат императора», где часто обедал в течение последних пяти лет. Обычно трапезу с ним разделял кто-нибудь из его друзей. Но сегодня он ел в одиночестве. И это его тяготило. Жареная телятина казалась префекту претория пресной. Вино – кислым. Голоса за дверью – слишком громкими и слишком наглыми. Кусок не лез в горло – это ему, ветерану Третьей Северной войны, трибуну специальной когорты «Нереида», который на своем веку наблюдал такое…

Он отворил дверь и вышел в общий зал. Было почти пусто. Посетители таверны веселились в отдельных комнатках. Лишь двое новобранцев, уронив головы на массивную дубовую столешницу, прямо в лужу вина, громко храпели. Рядом сидела конопатая девица, задумчиво мурлыкая солдатскую песенку и разглядывая пустую кружку. Кто-то из посетителей разбил ей нос, и капли крови, неспешно сбегая по губе, капали в кружку. Несмотря на внешний лоск, умение эффектно маршировать и стрелять без промаха, гвардейцы всегда грубы со шлюхами, но девки за это любят их еще больше.

Лучше было бы назначить встречу на одной из тайных квартир фрументариев. Но Икелу необходимо было скрыть эту встречу и от фрументариев тоже.

Сегодня Элий вернется в Рим. Вернется, чтобы умереть. Почему бы раненому калеке не покончить с собой от отчаяния? Трое верных преторианцев исполнят приказ. Элия не станет, Корнелий Икел спасет Империю. Ни у кого больше не появится соблазна заменить Цезаря. Наследник Империи Александр, и другого не будет. Соблазн выбора – страшный соблазн, особенно для солдата. Солдат не должен ничего выбирать. Кроме срока своей службы. А все остальное за него решат другие. Любому ничтожеству величие Империи придаст ослепительный блеск.

Главный долг солдата, чтобы величие Рима не померкло.

«О боги, что же я делаю! – мелькнуло в голове Икела. – Кем меня назовут потомки? Новым Юлием Цезарем или презренным Катилиной?»

Дверь в таверну распахнулась. Вошли трое. Он их ждал и сразу же провел в маленькую комнатку. Гвардейцы выслушали приказ и краткие пояснения молча. Обычно эта троица никогда не задавала вопросов, чтобы ни приказывал префект претория. Но сегодня солдаты смотрели хмуро, а один из них, гигант лет тридцати пяти, сказал:

– Мне Элий всегда нравился. Икел ожидал подобного.

– Мне тоже Элий нравится! – воскликнул он почти с неподдельным жаром. —

Если честно – гораздо больше, чем все эти седые комары из курии. Но у нас нет другого выбора. Ради сохранения Империи Элий должен умереть.

Гигант еще больше нахмурился.

– Не понимаю, чем Элий угрожает Империи. Он хочет захватить власть?

– Он покушается на жизнь Цезаря. Хочет отомстить.

В связи с последними событиями его слова звучали правдоподобно.

– Хорошо… – выдохнул гигант. – Пусть он умрет. И да простят тебя боги.

Он сказал «тебя», а не «нас», и это похожее на упрек «тебе» очень не понравилось Икелу.

Пизон прошел в триклиний, наполнил чашу неразбавленным вином и выпил залпом. Бенит сидел на резном стуле – любимом сиденье самого Пизона – и наигрывал на клавиатуре органа. Еще до усыновления Бенит явился в дом к банкиру и занял самую лучшую из свободных спален. Теперь он совал нос повсюду, обустраивал все на свой вкус, успел переспать с тремя служанками из пяти, а шестую, самую несговорчивую – уволить. Он разбил две драгоценные вазы, залил какой-то дрянью ковер в таблине, устроил пожар в спальне и подрался с управляющим. Он был как чума, и Пизон совершенно не знал, как с этим бороться.