Все дороги ведут в Рим - Алферова Марианна Владимировна. Страница 39

Власть – это всегда мистерия безвыходности. Вернее, выход один – в безумие и беззаконие.

Август поднялся и вышел из курии, не дожидаясь конца заседания. Ликторы с трудом прокладывали ему дорогу в толпе. Репортеры все еще суетились вокруг. Август ничего не сказал. Вместо него охотно ответил знаменитый писатель Неофрон:

– Бенит, конечно, мелок, но он всегда уважал армию. И я уважал его – до сегодняшнего дня.

«Как хорошо было бы, – подумал Постум, – если бы меня сейчас убили. Мне бы не пришлось переживать эти мерзкие тошнотворные, отвратные, грязные, фекальные минуты…»

Ему казалось, что его сейчас вырвет.

Из курии император явился мрачнее тучи. Ожидалось, что молнии враз ударят и испепелят все вокруг. Так и вышло. Гроза разразилась. Забегали слуги, на кухне возникла краткая паника. Лишь преторианские гвардейцы, охранявшие Палатин, оставались невозмутимы. Ясно было, что Август устроит очередную попойку, и будет дебоширить до утра. Обо всем этом было тут же доложено соглядатаям Аспера и Макрина. Бениту эти сведения не поступали: они были из рядовых.

И вскоре в триклинии началась шумная и безобразная пьянка. Позвали мимов, но через час актеры были изгнаны. Буйству Августа не должно быть лишних свидетелей – этот принцип свято соблюдался на Палатине.

Незадолго до полуночи вся компания с пьяным пением вывалилась из дворца – как знакома была эта сцена гвардейцам – и принялась грузиться в пурпурную «трирему». Но тут из покоев Августа выбежал Квинт, пьяный лишь наполовину, и путано принялся объяснять, что Гету плохо, и змей вот-вот откинет хвост. Да, именно хвост, поскольку копыт у него нет. Крот кинулся звонить в «скорую», остальные, спотыкаясь и плача, побежали обратно – выносить Гета. Вскоре вся компания явилась вновь, на руках их, стеная самым жалостливым образом, висел огромный, весь туго спеленатый бинтами, змей. Тут и «скорая» подкатила. Змея загрузили в машину и увезли в сопровождении Гепома. Постум залился пьяными слезами и кинулся Философу на грудь. Потом завопил уже вовсе бессвязное и погрозил черному небу кулаком.

– Куда мне идти?! Куда?! – кричал Август, обращаясь к небу.

– В Субуру, куда ж еще? – подсказал Крот.

Ничего подозрительного в этой сцене не было, хотя от нее сильно отдавало театром. Подозрительным было другое: в Субуре император не появился. Осведомитель Макрина так и не видел императора этой ночью в «Медведе». Но агент не доложил об этом начальству, потому как ему не сообщили, что Август покинул Палатин.

А пурпурная «трирема» каким-то чудом исчезла с улиц Города. На три потрепанных авто, выехавших порознь через Аппиевы ворота, никто не обратил внимания. Авто мчались по Аппиевой дороге, не снижая скорости. Каждый дорожный патруль мог оказаться ловушкой. Каждый раз, завидев постовых на обочине, Постум клал ладонь на рукоять парабеллума. Он не знал, будет ли стрелять. И сможет ли стрелять. Все зависело от того, раскрыт ли их маленький маскарад. Элий в отличие от Постума, был абсолютно спокоен. Порой с ним бывало такое: ощущение своей немыслимой силы и предчувствие удачи, победы. Сейчас был как раз такой миг.

Они уже миновали Тарацину, и здесь их остановили вигилы.

– Не останавливаться! – приказал император Кроту. – Мчи!

– Останови, – возразил Элий. – Иначе нас прикончат.

– Все равно прикончат.

– Нет. Это вигилы.

– Ладно, тормози.

Авто императора и его спутников остановились, но на дорогу вышел один Элий. Немолодой вигил подошел к нему, направив луч фонарика в лицо.

– Слава Вулкану! – приветствовал его Элий.

– Ты что, вигил?

– В прошлом. Два года служил в молодости. У меня был выбор: Второй Парфянский или служба в вигилах.

– И ты выбрал «неспящих»? – недоверчиво хмыкнул вигил.

– Именно.

Пожилой охранник погасил фонарик, помолчал.

– До самых Митурн на дороге нет исполнителей. Пока. Так что поторопись… Элий. Да защитят тебя Вулкан и Геркулес.

Исполнители всполошились лишь тогда, когда в кладовых нашли четырех связанных осведомителей, да еще один отыскался в бельевой: этому досталось больше, парень получил удар тупым предметом по голове и валялся без сознания. Кинулись обыскивать покои Августа и прежде всего триклиний. На дне кратера и в бутылках нашли лишь воду и сок. Вся эта пьянка, вопли и пьяные слезы были сплошным лицедейством.

Но это открытие ничего уже не меняло: Август со своими спутниками уже добрался до Митурн. Авто выехали прямо на набережную. Линкор «Божественный Юлий Цезарь» стоял на рейде. Офицер с линкора расхаживал по набережной и курил. Машина Постума остановилась в нескольких футах от того места, где пришвартовался катер. Беглецов тут же доставили на борт. На линкоре подняли императорский виксилум, и «Божественный Юлий Цезарь» вышел в Тирренское море.

С борта линкора Август послал радиограмму Бениту:

«Неотложные государственные дела заставили меня отбыть из Рима».

Август порой бывал слишком самоуверен, доверяясь своей гениальной четвертушке. В этом была его силы и слабость. Одновременно гений и человек, он сам нашептывал указания своей человеческой сущности.

Три года назад Постум, следуя подсказке Гета, этого свидетеля многих имперских тайн, слабостей правителей и уловок не слишком радивых слуг, завел как бы между прочим совершенно легкомысленную дружбу с командой линкора. Он их одаривал с истинно императорской щедростью. Август часто выходил в море, изображая, что это всего лишь увеселительные прогулки, хотя ни разу на борту не устраивал тех мерзких дебошей, которыми прославился в Риме. Напротив, здесь он был подлинным императором, и моряки относились к нему всегда только как к своему главнокомандующему. При этом он сумел для каждого сделать что-то совершенно особенное, важное, исполнить тайное желание, выступив сразу как бы в трех лицах – гладиатора, гения и бога. Бенит, сбитый с толку очередным спектаклем, считал, что Август в глазах моряков заслужит лишь презрение, и не препятствовал.

Едва получив радиограмму, Бенит тут же приказала капитану «Божественного Юлия Цезаря» вернуться в порт. Ответ пришел не сразу: капитан предпочел выиграть время. И лишь через три часа Бенит получил наконец сообщение: «Подчиняюсь императору». Бенит взъярился. О, как взъярился Бенит! Отдать приказ напасть на линкор, несущий императорский вексиллум, он не мог. А захватить без шума линкор с экипажем в полторы тысячи человек, линкор, имеющий девять одиннадцатидюймовых орудий и двенадцать шестидюймовых, шесть торпедных аппаратов и главный броневой пояс двенадцать дюймов, было немыслимо. Что оставалось Бениту? Лишь прошипеть по-змеиному самодовольному Макрину:

– Ты должен выиграть для меня войну. Иначе тебе конец.

– Не волнуйся, я все могу. Я – начальник над гениями. Значит, выше гениев, – провел небольшую логическую выкладку Макрин и улыбнулся, довольный своими необыкновенными откровениями.

– Что-то библионы твои были не в чести! – неожиданно съязвил Бенит. – Неофрон куда лучше пишет. Надо было Неофрона назначить префектом претория. К тому же он бывший гвардеец.

Лицо Макрина пошло пятнами. Он хотел назвать Неофрона дураком, но не посмел: на письменном столе Бенита лежал последний том Неофрона под названием «Пустыня XXXII».

Постум вошел в свою каюту и растянулся на ложе. Через полчаса в большом таблине корабля назначен военный совет. Но прежде чем появиться перед всеми, и обнародовать безумный план действий, Постум заперся в каюте с отцом.

Итак, наконец Август в открытую сразился с Бенитом. И первый удар разбил ему лицо в кровь. Но Постум не упал, он на ногах. Момент был не самый подходящий. Но подходящего можно прождать всю жизнь и не дождаться.

– Как ты думаешь, Философ, что теперь сделает Бенит?

– Отправит Макрина воевать с монголами.

– Макрин погубит новые легионы. И так Пятый легион целиком в плену. А войска Макрина монголы уничтожат. Ты же знаешь Бенитову доктрину – он велит солдатам кидаться на варваров с мечами в руках. Он в плену собственных фантазий и требует от подданных их воплощения.