Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис. Страница 64

– Я бы очень хотела знать! – воскликнула Тереза.

– Чуть потише, девочка моя, пожалуйста, – сухо сказала мадемуазель де Мондес.

– Я бы очень хотела знать, мадемуазель, кто копался в моих вещах.

– Это я, Тереза. У меня нет привычки таиться, – ответила старая дева. – И я сделала это в ваших же собственных интересах, прежде чем известить полицию насчет браслета мадам Минни. Так что, если вы сделали глупость, еще не поздно покаяться.

– Так меня здесь держат за воровку?

– Потише, – отрезала мадемуазель де Мондес, указывая на дверь. – Аббату незачем об этом знать… Я вас не обвиняю. Я вас только предупреждаю, что мы вызовем полицию. И это естественно: когда в доме что-то пропадает, начинают подозревать слуг.

Смуглое лицо, взгляд, отягощенный гневом, растрепавшаяся прядь с зеленым гребешком на конце – Тереза, не выдержав, сорвалась:

– Меня тут держат за воровку, другого слова нет. Ну что ж, раз так, не вижу, почему я должна молчать.

– Ну разумеется, Тереза, если у вас есть что сказать, скажите.

Тереза набрала воздуху в грудь и секунду поколебалась.

– Вместо того чтобы искать дурное там, где его нет, мадемуазель лучше бы посмотрела туда, где оно есть… Это я обесчещена… уже четыре месяца, как обесчещена. Даже заметно становится, – выдохнула она, сорвав передник в качестве доказательства.

Перед этим неожиданным признанием первая реакция мадемуазель де Мондес была довольно удивительна.

– Но как это с вами случилось, девочка моя, раз у вас нет выходного дня? – спросила она.

– Для этого выходить не обязательно.

– Как? Вы впустили мужчину в дом? Так он и есть вор, ну конечно! – вскричала мадемуазель де Мондес, для которой пропажа браслета оставалась главной заботой.

– Да нет же, мадемуазель, никого я не впускала. Это господин Лулу… Господин Лулу мне это сделал… Ну вот, я и сказала! – разразилась рыданиями Тереза.

Неделями, пожираемая тревогой и горем, она молчала из страха, что ее прогонят. «Я не могу вернуться домой в таком состоянии, показать свой срам всей деревне. Отец не примет меня под своим кровом». Рассветы стали для нее мучением. «Сегодня же утром поговорю с господином графом; делать нечего, скажу ему… Хотя нет, скорее господину Лулу скажу. В конце концов, это его вина. Господи, что же со мной будет?» И опять день проходил, а она ничего никому не говорила, и приближалось время, когда признание заменит очевидность.

Но из-за обвинения в воровстве, да еще в такой момент, ее кровь вскипела, придав недостающее мужество. Теперь, освободившись от своей тайны, она плакала в три ручья. Блестя отлакированным слезами лицом, хлюпая носом и сотрясаясь грудью, убежала на кухню. Дверь кабинета приоткрылась.

– Что тут происходит? – кротко спросил все слышавший каноник.

– Ничего, друг мой, совершенно ничего, – поспешно ответила мадемуазель де Мондес, вытянув руки. – Служанка опять сделала глупость. – И закрыла дверь.

Мадемуазель де Мондес, которая провела жизнь, изобретая всякие драмы, чтобы добавить себе значительности, совершенно растерялась, когда разыгралась настоящая драма. Почувствовав, что ее шатает, села на стул в буфетной и подумала, что самым необходимым для нее в такой момент были бы несколько капель мятного алкоголя на кусочек сахара, если бы в доме был сахар.

Потом, немного оправившись, она последовала своей склонности к подозрительности. Тереза вполне могла солгать и обвинить Лулу в проступке, к которому тот не имел отношения… Бедный малыш Лулу, такой серьезный. Так регулярно ходит на свою работу и думает о женитьбе! Если у него и были приключения… мальчик есть мальчик, на то она и молодость… в любом случае, он их окружал самой большой скромностью и ни в чем не давал повода для скандала…

Шантаж и клевета – вот, без сомнения, с чем они столкнулись. Впрочем, девица без правил, способная украсть браслет, могла с таким же успехом заняться шантажом – все сходилось. И мадемуазель де Мондес тотчас же поднялась на четвертый этаж, чтобы расспросить госпожу Александр.

Ответы консьержки – увы! – отняли у мадемуазель де Мондес всякую иллюзию.

– Поселить вот так, дверь в дверь, молодого парня и девушку, это обязательно должно было случиться. Я-то видела, к чему все идет, да и слышала тоже, ночью, не в обиду вам будь сказано. И должна заявить, что Тереза…

– Это ведь она соблазнила моего внучатого племянника своими бесстыжими ухищрениями?

– Э, вот уж нет, мадемуазель, совсем наоборот. Она как могла защищалась. Но месье Лулу, знаете, был довольно напорист. День за днем, вот малышка и вошла во вкус. В ее возрасте это понятно. И к тому же она корсиканка. У них там кровь горячая.

– И почему же вы меня не предупредили, мадам Александр?

– А! Это уж не мое дело, мадемуазель. Мне и без того работы хватает с господином графом, который бросает свой мусор и засохшие семечки во двор, после того как я закончила подметать, и, потом, все эти хлопоты с домом, с лестницами, с почтой и всем прочим. У каждого свои дела, разве не так? Будь это кто другой, не месье Лулу, еще бы ладно. Но тут…

– Вот мы и влипли, – сказала мадемуазель де Мондес.

– Это уж точно, – поддакнула госпожа Александр с искоркой удовольствия в глазу. – Тем более что Тереза сейчас очень нервная. Такое само собой не рассосется, точно вам говорю.

Графиня Минни явилась около шести часов с половиной, порозовевшая, с встопорщенным фазаньим пером на фетровой шляпе. Вернувшись из Обаня, она успела заглянуть к Дансельмам, а также еще кое-куда, о чем не говорила. Казалась совершенно расслабившейся.

– Ну что ж, знаете, тетя Эме, – сказала она, – теперь я уверена, что браслет был на мне, когда я вернулась вчера вечером. И я начинаю разделять ваше мнение. Должно быть, это Тереза.

– Бедняжка Минни, у меня для тебя есть новость получше, – вздохнула мадемуазель де Мондес. – Ты станешь бабушкой.

Граф и графиня де Мондес едва виделись и практически не разговаривали. Не то чтобы меж ними была когда-либо размолвка или настоящая распря. За двадцать пять лет брака они не устроили ни единой ссоры, и во время своих редких обязательных встреч на лестнице, в коридоре собственных апартаментов или за столом каноника обращались друг к другу с крайней учтивостью. Просто их связи распались, и они стали друг другу более чужими, чем если бы никогда друг друга не знали.

Вскоре после рождения Лулу постоянные мигрени вынудили Минни спать в другой спальне. Никто не смог бы сказать, страдал ли от этого тщедушный граф Владимир. Потом, через несколько лет, Минни устроила себе отдельную ванную комнату. Влад сохранил свою, и возможность столкновения их взглядов на жизнь уменьшилась соответственно.

Минни де Мондес была женщиной деятельной и светской. Ее примерки требовали значительного времени. Модистка ее обожала, как кондитер мог бы обожать клиента, каждые две недели заказывающего фигурный торт.

Минни представляла семью по любому поводу, когда было необходимо показаться. Она служила извинением отсутствующим дядюшке, тетушке, мужу, и ее величавый вид воспринимался как настоящая честь и заплаканной вдовой, и простушкой, увенчанной флердоранжем, и новым председателем суда, ради которых она побеспокоилась. Минни владела особым искусством проплывать по нефам церквей и первой прибывать к кропилу или ризнице. Она занималась обаньским домом, где семья, за исключением Владимира, проводила самые жаркие недели лета. Была заместительницей председательницы в благотворительной организации «Кусок хлеба» и членом комитета «Ложка молока». К тому же, превосходно играя в бридж, более-менее покрывала за карточным столом, по ее утверждению, свои расходы на транспорт.

Такое количество растрачиваемой энергии свидетельствовало о некотором доверии к жизни и плохо согласовывалось с врожденным пессимизмом и слабыми физическими возможностями графа Владимира.

Записавшись добровольцем в 1918-м, в последний месяц войны, он не успел отличиться, но зато подхватил в армии плеврит, от которого, как он считал, так никогда полностью и не оправился. Лично для него победа обернулась потерей пресловутого польского наследства. Наконец, в довершение всех бед, он совершил ошибку, женившись на женщине гораздо крупнее себя.