Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис. Страница 90

Элиза Ламбер превратилась в совершенно седую пожилую даму, сохранившую бесконечное очарование во взгляде и улыбке. Все в ней говорило о том, что когда-то она была прехорошенькой и вовсе не забыла об этом. Она знала, что Нодэ будет рад, и сразу заговорила на тему, которую им давно следовало обсудить.

– Вы заставили меня страдать, Анри, – сказала она, – и долгое время я вас ненавидела. Но теперь все то, в чем моей вины было больше, чем вашей, сгладилось, и в памяти остались только те прекрасные мгновения, которые вы мне подарили. Я со страстью следила за всем, что вы делаете, и радовалась вместе с вами любой вашей удаче… У вас действительно огромный талант.

Одни похвалы, ни единого слова упрека, но и ни единого слова прощения… Голос Элизы звучал для Нодэ старой, давно забытой музыкой, которая вмиг возвращает в прошлое. Теперь Нодэ сам подошел к поре заката, и внезапное воспоминание о молодости его взволновало.

«Мне теперь столько же лет, сколько было ей, когда мы любили друг друга», – подумал он. Слушая голос женщины, которую когда-то жестоко ранил, он проникался к ней огромной нежностью.

– Мне будет приятно видеть вас… время от времени, – сказала она с улыбкой. – Теперь вам больше нечего бояться. И у вас, наверное, есть много о чем мне рассказать…

– Да, мне тоже было бы очень приятно, – ответил он.

– А почему бы вам не прийти ко мне на чашечку чая на будущей неделе?

– С удовольствием. Вы живете все там же?

– Я никуда не переезжала. Давайте в четверг?

– Хорошо, во вторник.

В следующий вторник полил дождь, который затопил весь город, переполнил водостоки и размыл дороги. Анри Нодэ явился мокрый, хоть выжимай.

– Мой бедный друг! – вскричала Элиза Ламбер. – Вы пришли, несмотря на ужасную погоду. И вы не нашли фиакра! Как это мило с вашей стороны, поистине мило… Но ваш пиджак промок насквозь. Вам нельзя оставаться в сырой одежде, вы можете заболеть!

Она хлопнула в ладоши.

– Мариетт, Мариетт! – крикнула она служанку. – Возьми у месье Нодэ пиджак и как следует просуши. А ему принеси мой синий домашний халат. Думаю, он будет впору. Ой, ваши ботинки, мой бедный друг! Мариетт, принеси еще домашние тапочки или меховые грелки для ног. Что найдешь…

Она по-матерински хлопотала вокруг него. Ради него она дала бы себя убить. Ее очень беспокоило, не схватил ли он насморк. Она была так счастлива, что он пришел…

Завернувшись в пушистый халат, Нодэ уселся в уголке у камина, того самого камина, возле которого он сидел двадцать лет назад, забавляясь моноклем и покачивая туфлей.

Едва они завели разговор о прошлом, как раздался звонок в дверь. Мариетт была занята: она сушила утюгом промокший пиджак. Элиза сама пошла открывать.

Голоса вошедшего Нодэ не узнал и услышал только, как Элиза сказала:

– О! Какой сюрприз! Входите, Пьер, и посмотрите, кто у меня сидит. Когда вы приехали?

И вошел господин де Тантоуэ. Накануне вечером он вернулся из Америки, чтобы доживать последние годы жизни на родине, и свой первый визит нанес «дорогой Элизе». Он сделал пару шагов по гостиной, увидел Нодэ в халате, уютно сидевшего у огня с самым что ни на есть интимным и домашним видом, и был потрясен.

Господин де Тантоуэ вскричал:

– Вы? Месье, вы здесь! Сколько же я передумал о том, что натворил! Слава богу, вы тогда меня не послушали. Должен принести вам извинения. Сам же я никогда себе не прощу… Я бы ни за что не осмелился появиться у вас.

Он прошел мимо пожилой дамы, схватился за голову и выбежал, причитая:

– Такая большая любовь! И подумать только, ведь я чуть было не разрушил такую большую любовь!

Огненное облако

– Это был четверг, месье!

Старая дама грустно покачала головой:

– Да, четверг…

На Мартинике те, кто пережил катастрофу, никогда не говорили: «Это случилось в тысяча девятьсот втором году» или «Это случилось восьмого мая». Говорили просто: «Это случилось в четверг», словно после этого никакой день уже не имел права называться четвергом.

Мы побывали в Сен-Пьере через тридцать шесть лет после бедствия. Неужели это и есть древняя столица Антильских островов? Неужели на месте маленького прибрежного поселка когда-то был цветущий город с тридцатью тысячами населения, с богатыми домами и торговыми представительствами? Неужели здесь возвышался кафедральный собор, стоял театр, а на низких склонах горы были разбиты многоуровневые парки?

Половина города исчезла под серой массой лавы, а остальное похоронила под собой разросшаяся тропическая растительность.

Редкие каменные дома, которые удалось восстановить, несли на стенах следы пожара и сами напоминали руины.

Все здесь стало однообразно серым: серый песок, в котором торчали никому не нужные шлюпбалки, а рядом с ними старые береговые пушки; серый прогнивший деревянный мол. Старый серый колесный пароход когда-то обслуживал побережье, а теперь ржавел на якоре. И дневной свет под низким небом тоже приобрел серый оттенок лавы.

В центре просторной площади, где не отбрасывало тени ни одно дерево, возвышался огромный бронзовый фонтан с двумя пустыми бассейнами: остаток былой роскоши города. Возле него играли трое голых черных ребятишек, а неподалеку старые метиски в длинных платьях и выцветших мадрасах [34] вели неспешную беседу перед корзиной с рыбой.

Старую даму, которая явно принадлежала к европейской части населения острова, мы встретили случайно. На ее тронутых сединой волосах красовалась белая шляпка, на шее золотая цепочка, в руке легкая камышовая тросточка, на которую она опиралась.

Она с улыбкой отвечала на вопросы любопытных путешественников, и похоже было, что рассказывать ей нравится.

«Это был четверг… Помню ли я? Всю жизнь, месье… Такое не забудешь. Накануне мы уехали из Сен-Пьера. Сказать по правде, извержение началось уже в понедельник, и весь город был в тревоге. Мама уговорила отца уехать на плантацию, куда мы обычно выезжали позже. Я очень расстроилась. Приближались и мое двадцатилетие, и помолвка… Праздник пришлось отменить.

Чтобы меня утешить, отец пригласил моего жениха побыть с нами в Планше до понедельника.

На плантации работал мой кузен Пьер, который тоже ко мне сватался, но я ему отказала. Знаете, в двадцать лет… мало кого волнует, что сделал другому больно. А иногда это даже доставляет удовольствие. Кузена я находила мрачным и грубым. Не то что мой жених…

После обеда моя сестра Клэр уселась за фортепиано. Пьер вернулся в дом, насупившись, и я начала над ним подтрунивать:

– Женись лучше на Клэр, она только того и ждет…

А потом мы с женихом отправились на прогулку в парк… У нас был красивый парк, с большой аллеей королевских пальм. Пьер увидел, как мы целуемся…»

Старушка немного помолчала, опершись на трость.

«На следующее утро я проснулась как раз к отъезду жениха. Пьер поехал его провожать в английской коляске… Я видела, как они вместе уезжали. Но когда коляска выезжала из пальмовой аллеи, я крикнула:

– Вернитесь! Не надо ездить в город!

Воздух был не такой, как всегда, стало трудно дышать. Собаки прибежали домой с испуганными глазами. В небе кружились стаи птиц, слетевших с горных лесов. Был день Вознесения, и мы отправились в деревню к мессе. На площади собралась толпа, и раздавались крики:

– Сен-Пьер в огне! Сен-Пьер горит! Там настоящий огненный дождь, море у берега закипело!

Отец хотел спуститься в город, и мама, удерживая его, упала в обморок. Она не отличалась крепким здоровьем, а по правде говоря, у нее были расстроены нервы. Мы все засуетились вокруг нее.

Около полудня появился мой кузен Пьер. Он пришел пешком, сильно хромая, одежда изорвана, покрасневшее лицо и руки в царапинах. Я увидела его издалека и сразу закричала: