Гвианские робинзоны - Буссенар Луи Анри. Страница 62

Крики радости вдруг слились с громким и монотонным завыванием.

— Это еще что такое? — забеспокоился шеф.

— А! Не говори, — заметил Бонне. — Прямо невезение. Краснокожие совсем взбеленились.

— Да отчего же?..

— Сам увидишь. Несчастье случилось с их пиэй.

— Только этого недоставало! И серьезное?

— Настолько серьезное, что он умер.

Бывший охранник разразился отборнейшей руганью.

— Если он сдох, мы все пропали!

— Не преувеличивай.

— Сразу видно, ты их не знаешь. Тебе неизвестно, что для индейцев смерть никогда не бывает естественной, даже если причина вполне понятна. Они не в состоянии допустить, чтобы один из них отправился к праотцам без чьей-то злой воли. Всегда есть виновник: соседи, враждебное племя или какой-нибудь чужеземец, нашедший у них приют и наведший порчу на погибшего…

— Ну и попали мы в переплет, если все это так!

Завывания продолжались с удвоенной силой, достигнув необычайной интенсивности. Воины Акомбаки бежали в растерянности, кромсали себе лицо и грудь ножами, кровь струилась по их телам, брызгала красным дождем.

— Они вцепятся в нас. На всякий случай надо занять оборону.

— Но расскажи, как все случилось, чтобы я мог найти выход из положения…

— Да вот вся история… — начал Бонне. — Дело было два часа назад. Пиэй, как ты знаешь, попрошайка первый сорт, он явился клянчить табак и тафию. Поскольку мы нуждаемся в этих скотах, я не хотел ему отказывать.

— Ты правильно поступил… Продолжай!

— Он потащил бутылку и пакет с табаком, позвал вождя, и оба принялись лакать, как извозчики, не обращая никакого внимания на других.

— Ближе к делу, мучитель! Ты из меня жилы выматываешь.

— Дальше… Ты обрываешь нить моих рассуждений, а я и так двух слов связать не могу… О чем речь? Ну, да. Они пьянствовали вместе. Пиэй передал бутылку вождю и ожидал с раскрытым ртом, пока тот хлебнет, чтобы потом в свою очередь приложиться к горлышку, как вдруг он перекрутился дважды на месте, глаза у него вылезли из орбит, руки забились в воздухе, словно крылья курицы, похрипел несколько секунд и повалился на бок.

— И это… все?

— Все. Он умер, точно умер. Тогда вождь, не пытаясь влить хоть каплю в горло упавшему, перевел дыхание и принялся выть, словно дюжина гигантских жаб. Набежали другие краснокожие, пытались поднять колдуна, трясли его, растирали, но безуспешно. Его голова раздулась, как бурдюк с вином, а губы стали толстыми, словно рукоятка весла. Никогда не видел лица более ужасного.

— Они ничего не сказали вам?

— Ни единого слова. Сразу начали завывать и царапать себя ножами, не обращая на нас внимания.

— Все это очень странно и тревожно. Надо быть начеку и ни на шаг не отходить друг от друга!

Главарь не ошибался. Индейцы действительно не допускали мысли, что смерть возможна без конкретного виновника. Одного из них укусила змея? Это сосед принял форму пресмыкающегося, и теперь, уличенный в убийстве, должен погибнуть вслед за своей жертвой. Другой сломал позвоночник, упав с дерева, утонул в водопаде, умер от оспы или горячечного бреда — все равно необходима искупительная жертва. То ли чужеземец станет ею, или кто-то из враждебного племени, хоть домашнее животное — не важно, лишь бы предполагаемый злоумышленник был наказан.

О возвращении белого вождя доложили Акомбаке, и тот, вооруженный мачете, явился в сопровождении своих горлопанов, продолжавших выть в самые уши авантюристов, занявших оборонительные позиции.

— Спокойно, — невозмутимо повторял Бенуа своим компаньонам, — спокойно! Положение вовсе не отчаянное. Наоборот!

Индейцы экваториальной зоны испытывают ко всем белым глубокое уважение и осмеливаются нападать на них крайне редко. В основе этого почитания — убеждение, что большинство европейцев являются пиэй. Поскольку туземцы видят, как те перевязывают раны, обращаются с компасом, со множеством других предметов, им неизвестных, убеждение это весьма устойчиво. Акомбака не собирался нападать на своих союзников. Он хотел только прибегнуть к их учености и узнать, что стало причиной смерти колдуна.

Инцидент действительно представлял собой ужасную катастрофу. Племя без своего пиэй — что тело без души, корабль без компаса, дитя без матери. Самые страшные несчастья могли тотчас обрушиться на головы краснокожих, если виновник смерти жреца не будет немедленно обнаружен.

Отличное знание языка племени галиби помогло Бенуа уразуметь просьбу вождя, и ловкий проходимец быстро смекнул, какую пользу он может извлечь из индейских предрассудков и суеверий.

— У страха глаза велики, дети мои! Все нормально! Дела идут хорошо! Задача в том, чтобы верно использовать ситуацию. Немножко фиглярства нам не повредит…

Он медленно двинулся к вождю, поднял свое ружье и дважды выстрелил в воздух, затем передал его одному из пособников и приказал Бонне:

— А ну-ка, посвисти им свои фанфары, да получше!

Плут немедленно повиновался и несколько минут терзал уши присутствующих дьявольской какофонией.

— Стоп! — подал сигнал Бенуа величественным жестом дирижера, призывающего к молчанию свой оркестр. Затем, скандируя слова, обратился к Акомбаке:

— Вождь, и вы, храбрые воины, слушайте меня! Я — великий пиэй у бледнолицых. Я изучил в той стороне, где восходит солнце, все тайны жизни и смерти. Ничто не укроется от меня ни в воздухе, ни в воде, ни в лесу. Мой глаз все видит, мое ухо все слышит! Я открою вам причину смерти вашего высокочтимого пиэй, мы накажем виновных в преступлении, и я отведу от вас все несчастья. Так я сказал! Духи моих предков слышали меня!

Криками радости и облегчения встретили индейцы эту лукавую речь, произнесенную с пафосом великолепным командирским голосом.

— А ты, вождь, проводи меня к покойнику. Чтобы мои глаза увидели его черты. Чтобы моя рука коснулась его сердца, а мое дыхание отогнало злых духов. Веди!

Кортеж тронулся в путь, и ловкий шарлатан в сопровождении товарищей вскоре предстал перед трупом колдуна, раздутым, как лоснящийся бурдюк, отталкивающе безобразным.

Бенуа произвел рукой несколько таинственных, мистических движений, поворачиваясь последовательно ко всем четырем сторонам света, торжественно поклонился, схватил мачете и провел лезвием над тлеющими угольями очага, как бы очищая оружие. Он приподнял голову мертвеца, осторожно ввел кончик ножа между стиснутыми челюстями покойника и стал усиленно давить на «хирургический инструмент». Страшно распухший рот с поврежденной слизистой оболочкой приоткрылся. Мачете проник глубже, расширяя щель.

— Какого черта он умудрился проглотить, — бормотал шеф себе под нос в привычном стиле внутреннего монолога. — Алкоголь, конечно, отравляет, но не он же его убил…

Краснокожие расселись вокруг на корточках, перенеся центр тяжести на пальцы ног, и, не говоря ни слова, с любопытством следили за странными манипуляциями.

Бенуа, заинтригованный не меньше, чем его зрители, старался поглубже заглянуть в разверстую глотку.

— Если бы мне только удалось что-нибудь извлечь оттуда…

Он машинально приложил к подложечке усопшего свой огромный кулак и нажал что есть мочи.

О, чудо! Несколько капель водки поднялись по пищеводу вследствие давления и послужили транспортным средством для одной из огромных гвианских ос, более опасных, чем кинжальные мухи, и называемых «бессмысленные мушки».

Самозваному колдуну повезло больше, нежели честному человеку. Помимо своей воли он совершил геройский поступок, вознесший его в глазах индейцев на уровень божества. Причина смерти бедняги теперь легко объяснялась. В тот момент, когда с алчущим взором и раскрытым ртом он ожидал, пока его партнер отопьет очередную дозу и вернет бутылку, оса влетела ему прямо в горло. Зажатая инстинктивным глотательным движением, она не смогла выбраться наружу и, вполне естественно, ужалила колдуна. Огромная опухоль тут же перекрыла доступ воздуха, и обреченный человек погиб от удушья.

Такое заключение тут же сделали бы европейцы. Но это слишком просто для сознания индейцев, которые всегда ищут и ждут чуда.