В ловушке - Штрауб Мария Элизабет. Страница 3

– Повестка дня лежит перед каждым из вас. Пункт первый: на предстоящей неделе…

Как всегда, педсовет тянулся медленно. Йон шесть лет был представителем педагогического коллектива в совете учащихся, и больше его кандидатура уже не выдвигалась. Кроме Гешонек, там теперь работал Вильде. Он монотонно и обстоятельно сообщил о результатах последнего заседания совета учащихся. Потом последовала неизменная и хроническая тема курительной комнаты; Мейер-биолог прочел очередную лекцию о вредном действии никотина на растущий организм, и тогда окончательное решение снова отложили на неопределенный срок. Школьный завхоз господин Гмелин опять пожаловался, что после окончания занятий стулья не переворачивают и не ставят на столы, для удобства уборщиц, – тоже извечная проблема. «Близняшка» Керстин Шмидт-Вейденфельд предложила приобрести новый учебник физики и чуть не вцепилась в шевелюру Шредеру. Хорьку-альбиносу пришлось срочно улаживать конфликт.

Они уже добрались до шестого пункта повестки, организации школьного праздника, когда дверь открылась. Йон очнулся от своих раздумий и повернул голову. В дверном проеме стояла она, в лучах солнца вокруг нее плясали светлые пылинки. Лицо порозовело, своенравные локоны облаком окружали голову. Что-то пробормотала про автомобиль и аккумулятор. Быстро села на ближайший свободный стул и откинула со лба волосы. Посмотрела на Йона и улыбнулась ему. Ее глаза были такими сияющими и зовущими, что у него перехватило дух.

2

Через полчаса педсовет закончился. Первым стремительно покинул конференц-зал Мейер-англичанин, за ним последовали Вильде и профсоюзная фракция. Мейер-биолог атаковал директора, вероятно по-прежнему из-за микроскопа. Компашка Шредера договорилась о встрече в португальском ресторане на Санкт-Георге. Йон отклонил приглашение Коха – он слышал, как Юлия ответила Шредеру, что уже приглашена.

Когда он направлялся к двери, она беседовала с Штрунцем. Мгновение он прикидывал, не остановиться ли возле них, но не находил удобного повода, все мысли из его головы внезапно улетучились. И все-таки он подошел к ним, чувствуя, как ноги наливаются свинцом.

– Я выясню это завтра же утром, а тебе сообщу обо всем в понедельник, – говорил ей в это время Пер Штрунц. Значит, она и с ним уже перешла на «ты». Впрочем, среди коллег это неудивительно. Он с облегчением увидел, как Штрунц подмигнул Керстин, своей «близняшке», и попрощался с Юлией. – Ну, желаю приятных выходных. И тебе, Йон.

– Взаимно. – Йон дождался, когда выйдут Штрунц и Шмидт-Вейденфельд, потом посмотрел на Юлию. – Как дела? – Он волновался словно подросток перед первым свиданием.

– Нормально, – ответила она. – Вот только это дурацкое опоздание. Досадно и стыдно.

Под кожаной курткой на ней была белая майка. Из выреза что-то блеснуло на ключице. Маленькая звездочка? Когда-то в Греции, много лет назад, он наблюдал морское свечение. Они с Шарлоттой любили плавать по ночам. Вода на коже мерцала золотом. Может, Юлия вся усыпана под одеждой такими золотистыми звездочками? Ему захотелось снять с нее кожаную куртку, майку, стянуть джинсы…

– Не волнуйтесь из-за таких пустяков, – успокоил он. – Если хотите, я отвезу вас домой.

– Что ж, если у вас найдется время…

Найдется ли? Время – это все, чем он располагал. Хотя, пожалуй, нет, – это как посмотреть…

Они шли по коридору, локоть к локтю. Он с удивлением обнаружил, что длина ее шагов такая же, как у него, хотя ростом она ниже. Как ему хотелось обнять ее за плечи! Он с трудом сдерживал себя и сохранял дистанцию.

Возле одного из окон стоял Ковальски и крутил в пальцах сигарету.

– Йон, не желаешь пропустить по маленькой? Все равно день, считай, прошел.

Для кого как, подумал Йон.

– Нет времени, Гаральд, – ответил он вслух, – в другой раз.

Сколько уже было таких «других разов»? Впрочем, Ковальски не понимал деликатных намеков.

В конце коридора они, не сговариваясь, одновременно обернулись: Ковальски поймал Гешонек. Та непроизвольно подняла кверху обе руки.

– Бедняжка, – усмехнулась Юлия.

– Как правило, в любом школьном коллективе есть такой балласт, – сказал Йон. – Обычно их три-четыре человека. Все от них шарахаются, страдают, но, увы, все равно вынуждены общаться.

Она невесело засмеялась.

– Вот если подсчитать общее количество… И прикинуть, сколько вреда способен причинить некомпетентный учитель за свою многолетнюю деятельность… Скажем, за тридцать лет через него пройдут тысячи школьников, и в худшем случае они до конца дней пронесут такое же отношение к своей работе.

– Удивительно, что для многих дурной пример все-таки не окажется заразительным, – добавил Йон.

– Для кого? Для школьников? Или учителей? – Она опять засмеялась и неожиданно спросила: – Скажите, сколько вам лет?

– Пятьдесят два года, – ответил Йон и добавил: – Рост метр девяносто пять, вес семьдесят один килограмм. Некурящий. А вы?

– Метр семьдесят восемь, иногда курю. Тридцать три. Года, естественно, не килограмма. Мой вес – большой секрет.

– А могу я вас спросить кое о чем еще?

– Разумеется. – Они пересекли свежевымытый вестибюль. Юлия ставила ноги, обутые в черные кроссовки, точно на следы, оставленные Кохом и его компанией.

– Почему сегодня на вас нет ничего красного?

Она остановилась с удивленным видом:

– Вы заметили?

– Разумеется. Ваши сапоги, ремешок от часов. Вчера бусы. А сегодня?

Она расстегнула молнию на кожаной куртке и приподняла белую майку. В петли джинсов был продет красный ремень с серебряной пряжкой.

На краткое мгновение он сумел разглядеть узкую полоску загорелой кожи.

– Вы меня успокоили, – вздохнул он, хотя дело обстояло с точностью до наоборот.

– Моя причуда, – сообщила она, – ведь можно же позволить себе какие-либо причуды. – В дверь они прошли одновременно, так что ее пышные кудри пощекотали его щеку.

Снаружи она остановилась и, прищурясь, посмотрела на солнце. Над спортзалом в голубом небе висело одинокое облачко. Вслед за ними из школы вышел Концельманн, бесцветный практикант с короткой стрижкой и в очках без оправы.

– Ты позвонишь мне? – спросил он, поравнявшись с ними. Очевидно, она уже со всеми перешла на «ты», кроме Йона.

– Непременно. Чао, Маркус. – Она посмотрела вслед практиканту. Тот направлялся к велосипедным стойкам.

С какой стати она будет звонить этому молокососу?

– Еще один поклонник? – Йон надеялся, что вопрос прозвучал весело и непринужденно.

– Ах, ему нужна только жилетка поплакаться, – ответила она, застегивая молнию на куртке. На указательном пальце левой руки серел несвежий пластырь. – У Маркуса хронические проблемы с девятым «а». Никак не складываются отношения.

В этом учебном году девятого «а» боялись все учителя. Йон там не преподавал, но учеников знал, горстку избалованных и невротических олухов, в том числе и парочку тощих девчонок, которые вообразили себя топ-моделями. Половина из них сидела в девятом классе второй год, но уровень успеваемости все равно не дотягивал даже до низкого. В самом начале учебного года у молоденькой учительницы немецкого языка даже произошел нервный срыв после провального урока, и она просидела потом несколько недель на больничном. Йон лишь мельком слышал, что там у них случилось; вроде, ее чем-то там закидали. Чем? Бутылками? Учебниками? Кроссовками? Школьными завтраками? Он уже не помнил. Одним из немногих, у кого не возникало проблем со злополучным классом, был Мейер-англичанин – он держал ребят в узде с самого первого урока. Перед ним они робели, от его уничижительного сарказма притихали, как стая дикарей перед вожаком. Зато такие преподаватели, как Ковальски, пытавшиеся держаться с ними запанибрата, наталкивались на сопротивление и презрение. Кажется, он периодически орал на них с беспомощной злобой, грозил драконовскими мерами, но никогда не реализовывал свои угрозы. Кох, преподававший историю в соседнем девятом «б», как-то раз изобразил его в учительской при большом скоплении слушателей. Получилось забавно, но, конечно, не для самого физкультурника.