В ловушке - Штрауб Мария Элизабет. Страница 4

– Меня это не удивляет, – сказал Йон. – Совершенно ясно, что им ничего не стоит довести до ручки такого молокососа.

Они шли к учительской автостоянке. Мимо проехал Шредер, махнув на прощание рукой. В его машине сидела рыжеволосая практикантка.

– Но я тоже считаю девятый «а» вполне нормальным, – сказала Юлия. – У меня они абсолютно ручные. Да, я знаю, вы мне сейчас возразите. Все, мол, зависит от предмета, и, поскольку на моих уроках менее важны оценки и успехи в освоении учебного материала, мне не приходится давить на них. – Она остановилась рядом с ним возле его «ауди-6». – Красивая тачка.

– Вы любите машины?

– Конечно, – подтвердила она. – К сожалению, у меня слабость к роскоши. И это при моем скромном жаловании. – Она опять скорчила гримаску – кожа на носу собралась в мелкие морщинки, а верхняя губа чуточку приподнялась. Блеснули зубы. – Впрочем, мне пора ехать в Шанценфиртель. На Шеферштрассе. Вот только, может, для вас это слишком далеко?

– Нет, абсолютно нет, на сто процентов, – заявил он. – Если хотите, я могу сразу отвезти вас на место вашей встречи.

– Какой встречи?

Он распахнул перед ней дверцу, приглашая в машину.

– Разве вы не говорили о ней Шредеру? Я случайно услышал ваши слова.

– Ах, это… Не-е, я лишь хотела отделаться от него. Его напористость временами бывает просто невыносима. – Она скользнула на переднее сиденье и вытянула длинные ноги.

– Зато он постоянно добивается успехов у женщин.

– Только не в моем случае, – фыркнула она и, словно подкрепляя свои слова, решительно захлопнула дверцу.

3

На Ниндорфской церкви часы пробили четыре раза. Йон выждал, когда замолкнет последний звук, потом повернул ключ зажигания. Роберт Гернхардт сказал: «И вот теперь господин поехал». Юлия засмеялась. Йон хотел выключить си-ди плеер, но она протестующе замахала рукой.

– Оставьте, пожалуйста.

Он тронул машину с места. Юлия слушала и хохотала, громко и безудержно, вновь и вновь звучали все четыре тона, три темных и один светлый. Больше всего ее обрадовала заповедь «Не шуми!».

Прежде чем начался очередной кусок, он отключил плеер. Как ни любил он Гернхардта, однако минуты общения с Юлией были для него слишком драгоценны.

– Если хотите, я сделаю для вас копию.

– Было бы классно. Спасибо. – Она взглянула на свои часы, потом откинула голову.

Вскоре они застряли в автомобильной пробке. Ехать в пятницу на машине в эти часы было глупо.

– На метро вы скорей попали бы домой, – вздохнул он.

– Я никуда не тороплюсь, – успокоила его она.

Ее пальцы неподвижно лежали на коленях, длинные, сильные. Без кольца. Взгляд Йона все время возвращался к несвежему пластырю.

– Где вы жили до этого? – поинтересовался он.

– За Главным вокзалом, на Ланге-Рейе. Мне пришлось съехать, потому что в Гамбург вернулись владельцы той квартиры. Сейчас я поселилась у моего знакомого, примерно на полгода. Он уехал в Штаты.

– А что потом?

– Понятия не имею. Поживем-увидим. Кто знает, получу ли я вообще новое место после летних каникул. И где, в какой школе?

– Представляю, насколько вас изматывает такая нестабильность.

– Ах, тут есть и свои плюсы. – Она погрузила пальцы в пышные волосы, откинула пряди назад. Йон опять ощутил аромат ее духов. – В сущности, мне даже нравится такая неустроенность, – продолжала она. – Все время новые коллеги, новые учащиеся. Не заржавеешь… – Она помолчала и осторожно поинтересовалась: – Скажите, вы тоже не торопитесь?

– Почему вы спрашиваете?

– Ну, видите ли, в моей новой квартире стоит чудовищный шкаф. Мне хочется передвинуть его в другое место, он ужасно загораживает свет. Однако одной мне с ним не справиться. Это должно занять не более трех минут.

Он слегка разжал руку, державшую руль.

– Нет проблем.

Место для своего автомобиля он нашел прямо возле ее дома на Шеферштрассе. Юлия с восхищением заметила:

– Veni, vidi, vici [4], если я правильно помню это выражение. Знаете, где стоит мой «гольф»? Через три дома отсюда.

Ее квартира была на третьем этаже. Поднимаясь следом за ней по лестнице, он испытывал неодолимое желание дотронуться ладонью до ее попки, обтянутой джинсами. На двери висела табличка «Бен Мильтон».

– Мильтон? Когда-то нам пришлось заучивать наизусть первые пятьдесят строк «Потерянного Рая». Ну-ка, посмотрим, помню ли я их сейчас, – сказал он. – «Of man's first disobedience, and the fruit of that forbidden tree, whose mortal taste brought death into the world» [5].

Она открыла ключом дверь и сказала:

– Браво, господин председатель совета школы. Не шуми!

Он невольно засмеялся.

– Простите. А что, ваш Мильтон, он американец?

– Англичанин. Преподавал в здешней школе искусств. Мы там и познакомились. – Она бросила куртку на ступенчатый табурет, кроме которого в прихожей ничего не было – ни зеркала, ни гардероба, ни полки; лишь на стене несколько фотографий, прикрепленных кнопками. Кухонная дверь распахнута, за ней большое помещение с самым необходимым: мойка, плита, холодильник, стол с двумя стульями, полка с посудой и бытовыми приборами. – Кофе не предлагаю. Его просто нет, – сообщила она.

– Да Бог с ним, – отмахнулся он. – Сейчас мы передвинем шкаф, и я тут же уеду.

Следующая дверь была приоткрыта слегка, на полу виднелся широкий матрац со светло-голубым постельным бельем, неряшливо скомканным; рядом с матрацем – книги, будильник, маленькая лампа. У окна – одежная вешалка на колесах.

– Сюда, – позвала она, – только не смотрите на беспорядок.

Она провела его через комнату, почти пустую, не считая огромного стола, заваленного листами бумаги, карандашами, пузырьками и тюбиками, кисточками и ножичками. Пахло скипидаром. К стенам были прислонены подрамники и холсты разной величины. Там же стоял мольберт.

– Ваша мастерская?

– Вы на редкость догадливы. Нет-нет, смотреть нельзя!

Следующая комната тоже не отличалась избытком мебели – софа, маленький телевизор и портативный си-ди плеер. Шкаф стоял между двумя окнами, смотревшими на улицу. На полу стопка книг, два стакана с засохшей жидкостью, вероятно кофе. А на стене возле софы – гравюра в рамке. Йон сразу ее узнал.

– Раушенберг! – воскликнул он. – «Земляничный этюд». Ваша?

Она кивнула:

– Давно вожу с собой эту гравюру. И она не перестает мне нравиться. По-моему, в ней есть что-то дикое, первозданное. Какая-то экзотика.

Он заглянул в глаза Юлии:

– Такая же гравюра уже много лет висит в моем кабинете.

Она встретила его взгляд, но промолчала.

У него неожиданно пересохли губы.

– Куда надо передвинуть шкаф?

Она кивнула через плечо на дальнюю стену. Он повернул туда голову и едва не вскрикнул. Как он сразу не заметил такую фотографию? Черно-белую, почти в два человеческих роста. Запрокинутая голова, большой чувственный рот, закрытые глаза. На длинных ресницах прозрачные капельки воды. Влажные кудри, словно клубок змей. На лице удивительное сочетание растерянности и восторга. Кусочек обнаженного плеча – по нему бегут вниз струйки воды.

– Разумеется, это надо убрать. – Юлия подошла к фотографии и сняла ее со стены. – Снимок сделал Бен. В Испании, пару лет назад. – Она подошла к софе и аккуратно прислонила к ней гигантскую раму.

Йон не мог оторвать глаз от маленькой ямки между ключицами, – там уютно устроились блестящие капли. Стекли с влажного плеча. Этот неизвестный ему Бен нашел невероятный, потрясающий ракурс. С ума можно сойти!

– Профессиональный фотограф? – поинтересовался Йон пересохшими губами.

– Да, Бен профессионал. Даже довольно известный в своих кругах. Притом голубой, должна вам заметить. А то вы так странно смотрите на меня. – На ее лице появилась такая же усмешка, как в первый день их знакомства, когда она говорила про директора гимназии.