Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия. Страница 43

– Грех тебе, барин!!! – завопил Федька, колотя себя в грудь коричневым кулаком и бешено крестясь. – Какой-такой водкой, трезвая лошадка, как архирей, вот чтоб мне детей своих схоронить!

– Помолчал бы насчёт детей… врёшь ведь. Угу… – Закатов продолжал осматривать кобылу, открыл ей рот, кулаком вывернул язык и вынес окончательный вердикт: – Никуда не годится. По зубам ей лет двадцать, сами взгляните, как грубо сделаны эти ямки… стамеской, видимо… Да ещё и хромота…

– Какая хромота, бари-и-ин… – простонал, уже безнадёжно мотая головой, цыган. – Кабы хоть спотыкалась лошадка, а то ведь чистая напраслина…

– А спотыкаться она начнёт через пару часов, когда протрезвеет, – усмехнулся Закатов. – Друнин, видите, на задней левой утолщение кости? Видимо, нога была перебита, кое-как залечена, и… Денег вы этому чёрту ещё не давали?

– Н-нет… – растерянно пробормотал Друнин. – Спасибо, Закатов… Так вы абсолютно уверены?..

– Абсолютно, – уверенно кивнул Никита. – Федька, иди отсюда со своей клячей, тебе сегодня не повезло.

– Совести в тебе нет, барин! – мрачно объявил цыган, дёргая за узду злополучную кобылу.

– Зато у тебя, гляжу, её с избытком, поделись по-божески! – съязвил Закатов. – Ступай прочь, говорят тебе, ищи дураков в другом месте… Друнин, вы позволите выбрать вам хорошую лошадь?

Если поручик Друнин и колебался до сих пор, то стремительное исчезновение с поля боя цыгана и его хмельной лошади полностью убедило его в правоте Закатова, и он весело протянул руку:

– Спасибо, вы меня просто спасли! Я, признаться, мало во всём этом смыслю, а лошадь, хочешь не хочешь, нужна, вот и… Где вы всему этому научились, Закатов?

– У цыган же… – пожал плечами Никита, уже пожалевший о том, что вмешался: теперь предстояло отвечать на вопросы. – У нас в имении каждый год останавливался табор. Ну, да что об этом, пойдёмте, посмотрим для вас лошадку. Какими средствами вы располагаете? Шестьдесят? Немного… Ну, поглядим, что можно сделать.

Через полчаса он нашёл в дальнем ряду золотисто-рыжую лошадку-пятилетку, немного вислоухую, но спокойную, крепконогую и без видимых изъянов. С продававшим её молодым цыганским парнем Закатов поговорил несколько минут на его языке, и тот, огорошенный, сам сознался, что единственный недостаток лошади – «свечки делает».

– Ну, можно исправить… – задумчиво сказал Закатов, оглаживая весело косящуюся на него кобылку. – Как вы хотите, Друнин? Я берусь это сделать за пару недель… Чяворо, даю пятьдесят за твою лошадь.

– Шестьдесят пять, барин, лошадь молодая, хорошая… – заикнулся было мальчишка.

– Друнин, пойдёмте.

– Эй! Стой! Бог с тобой, подожди, согласный я! Забирай, без ножа режешь, забирай за пятьдесят! – истошно завопил молодой цыган, и Закатов, усмехаясь про себя, вернулся обратно к рыжей лошадке. Они уже ударили по рукам и передали из полы в полу верёвочный недоуздок, когда цыган, косясь на Закатова хитрым чёрным глазом, вполголоса спросил:

– Романо чяво сан, сумнакуно миро? [9]

– Нат, – усмехнулся Закатов. – Дживавас ромэнца. А пхэн ту мангэ, морэ, на джинэс э Катька Мурашка? [10]

Цыган медленно покачал кудлатой головой, не сводя с Закатова изумлённых глаз.

– Не слыхал. Мы ж не смоляки сами, здесь по делам только. А скажи, барин драгоценный, ты не…

Но Закатов уже уходил сквозь рыночную толпу, уводя за собой лошадь. За ним торопился заинтригованный Друнин, на ходу засыпая Никиту вопросами. Тот нехотя что-то отвечал, потом и вовсе умолк, сквозь зубы отговорился какими-то несуществующими делами, передал опешившему товарищу недоуздок и свернул в первый попавшийся переулок. Отчётливо понимая, что ведёт себя по-свински, Никита тем не менее надеялся, что обиженный Друнин никому не расскажет о сцене на рынке.

Расчёт Закатова не оправдался. В тот же день весь офицерский состав полка знал о том, что необщительный, молчаливый поручик Закатов – великолепный знаток лошадей и цыган, что он видит тех и других насквозь, что цыганские барышники трепещут от одного его вида, что он легко говорит на их языке, жил когда-то в цыганском таборе, как Алеко, и, как Алеко же, имел там смертельную и несостоявшуюся любовь. Последние подробности дорисовало уже пылкое воображение двадцатилетнего Друнина, но, поскольку всё остальное оказалось правдой, Никита Закатов, к его искренней досаде, стал героем дня. И если от расспросов офицеров ему ещё как-то удалось отвертеться, то отказаться от приглашения к обеду полковника Симановского он не мог.

Впрочем, ему не пришлось жалеть. Обед был весьма неплохим, а сам полковник – человеком неглупым и в лошадей влюблённым страстно. Прямо из-за стола, не дождавшись десерта, к крайнему негодованию госпожи Симановской, полковник потащил Закатова в конюшню. Оба застряли там на целых три часа, осматривая лошадей и обмениваясь секретами выявления породы. К вечеру Закатову была предложена должность полкового ремонтёра.

– Согласитесь, поручик, это же большая редкость, когда такой молодой человек, как вы, не пьёт, не делает долгов, не злоупотребляет картами и… м-м… женским полом и к тому же столь великолепно разбирается в лошадях! Это надобно ценить!

– Вы мне, право, льстите, – неловко отговаривался Никита, с нежностью оглаживая по холке высокого вороного ахалтекинца Азраила, на котором обычно Симановский принимал полковые парады и смотры. – Злоупотреблять картами на жалованье поручика невозможно при всём желании.

– К прискорбию, многих это не останавливает, – вздохнул полковник. – Итак, вы согласны на моё предложение? Ведь согласитесь же, ужасно обстоит дело в полку с лошадьми! Я давно уже говорю и даже посылал записку в министерство, что пора ввести в корпусах обучение, так сказать, лошадиному делу! Ведь доходит до того, что любой крестьянский мальчишка, не говоря уже о цыганских, знает больше, чем кавалерийский офицер! Ездить-то научились, а вот знать лошадь, чувствовать её, лечить… Они, сопляки, даже не понимают, что самая захудалая коняшка уже умнее человека! Её и учить-то не надо, порой достаточно в двух словах объяснить да немного показать… А скажите, это верно, что вы жили с цыганами? – вдруг без всякого перехода спросил Симановский. Никита удивился, заметив, что серые глаза полковника, которые до этого казались ему блёклыми и невыразительными, внимательно и остро смотрят на него.

– Табор стоял у отца в имении… – пожал он плечами.

– И история с цыганкой тоже правда? Не смущайтесь: уж я-то, поверьте, не буду сплетничать об этом в собрании, – заверил Симановский, заметив пробежавшую по лицу Закатова тень. – Ну-ну, Никита, не обижайтесь, вы вправе не отвечать, я же спрашиваю не как ваш начальник…

– Это неправда, господин полковник, – невесело усмехнувшись, сказал Никита. – На «историю с цыганкой» в любом случае нужны большие деньги, а у меня их никогда не было.

– Да, вы правы… – медленно сказал Симановский, не сводя взгляда с морды своего вороного. Он разглядывал Азраила так пристально, что Никита наряду с изумлением почувствовал странное смущение, словно проявил недопустимую бестактность. – Вы абсолютно правы, мой милый… Итак – вы согласны заниматься ремонтёрством?

– Буду очень рад, – искренне сказал Никита, обрадовавшись смене темы разговора.

На том и порешили. В полку после ещё долго обижались на Закатова, называя его гордецом и молчальником: ни о цыганах, ни о таборной красотке он так и не стал рассказывать никому. Подозревали Никиту и в том, что таким сложным способом он пытался добиться расположения полковника, заядлого лошадника. Но как бы то ни было, вскоре ни один офицер полка не покупал себе лошади, не заручившись предварительно поддержкой на конном рынке поручика Закатова.

Никите приходилось делать и крупные закупки для полка: часто по поручению Симановского он ездил в ярмарочные города в поисках хороших лошадей, и это доставляло ему подлинное удовольствие. И на каждом конном базаре, отыскав таборных цыган – чёрных, взъерошенных, в смазных сапогах и линялых рубахах, – он неизменно задавал им вопрос: не видели ли, не знают ли они Катьки, дочери дядьки Степана Парно, из Мурашек? Цыгане, с минуту постояв с разинутыми от удивления ртами (уж очень не вязался вид кавалерийского офицера с хорошей цыганской речью Закатова), честно начинали морщить смуглые лбы, вспоминая. Но толку от этих воспоминаний было мало. Несколько раз Закатову говорили, что да, была такая, замужем и где-то кочует с мужниной семьёй, но точных мест не называли. Да Никита и не ждал этого. Он понимал, что той встрёпанной, смешливой, большеротой девчонки, которая когда-то кормила его липкими, обсыпанными табачной крошкой леденцами, теребила и учила говорить по-цыгански, уже нет, что Катьке сейчас должно быть под тридцать, что у неё уже растут дети, и вряд ли она при встрече вспомнит его, но… Но, сам не зная зачем, стыдясь этого про себя, упорно продолжал расспрашивать цыган. И однажды, осенью, когда Закатов по ранним заморозкам приехал в Серпухов на ярмарку для закупки лошадей, первый же попавшийся ему цыган объявил: