Жестокие игры - Стивотер Мэгги. Страница 48

— Что будет, если ты не выиграешь? Я не хочу сказать ничего плохого о Дав. Но вдруг она не сумеет заработать деньги?

Я смотрю на Финна, проверяя, не начал ли он снова тереть и ковырять руки, но он просто копается в сене.

— Мы останемся без дома. Бенджамин Малверн вышвырнет нас на улицу.

Финн кивает, глядя на свои пальцы, как будто ничего другого и не предполагал. Гэйб сильно недооценивает нас обоих.

— А потом, наверное… — Я пытаюсь представить, как все будет выглядеть, если я проиграю. — Наверное, мне придется продать Дав. И нам нужно будет найти какое-то другое место, чтобы жить. Если нам удастся получить работу, то и деньги на жизнь будут, можно ведь найти какое-то место… ну, убирать где-нибудь. Или на фабрике.

Никому не хочется работать на фабрике.

Я пытаюсь придумать еще что-нибудь достаточно правдоподобное, но все-таки не настолько ужасное.

— Грэттон говорил, что подумывает о том, чтобы взять тебя в ученики. Я знаю, тебе не очень этого хочется, но, может быть, он возьмет меня…

Финн перебивает меня:

— Я буду там работать.

— Тебе не выдержать.

Финн растирает сено в руках; оно превращается в пыль.

— Да ведь и тебе не выдержать бегов, но ты все равно будешь в них участвовать. Думаю, я научусь терпеть, если придется.

Но мне не хочется, чтобы он учился терпеть. Мне хочется, чтобы мой дорогой брат, простодушный и безгрешный, продолжал жить так, как он живет, и чтобы моя лучшая подруга Дав всегда оставалась рядом со мной, и я не хочу лишаться дома, в котором выросла, и менять его на крошечную квартирку и работу на фабрике.

— Но ничего такого не случится, — заявляю я. — Будет так, как я сказала сначала.

Финн берется за следующий клочок сена. Дав тоже.

И сразу после этого раздается странный скрип.

Сарай с железной крышей достаточно стар, так что скрипит он постоянно, к тому же одна из его стен образует часть ограды, и там, где доски стены соприкасаются со столбиками, постоянно что-то потрескивает. Да и сама ограда — не из новеньких, и потому всякого рода скрипы для нее обычное дело.

Но то, что мы услышали, прозвучало совсем по-другому.

Это скорее даже похоже на стук, точнее — скрип плюс стук. И не совсем стук. Что-то более мягкое. Как похлопывание. Я даже не понимаю, как я вообще это расслышала, если хорошо подумать, — но замечаю устремленный на меня взгляд Финна и осознаю, что я это не просто услышала… я это почувствовала.

Мы с Финном одновременно поворачиваем головы к той стене сарая, к которой прислоняемся.

Мне хочется сказать: «Наверное, это просто Паффин». Вот только Дав перестала жевать и насторожила уши, хотя увидеть мы, само собой, ничего не можем. Вряд ли Дав стала бы так реагировать на кошку.

Мы с Финном сидим, не шевелясь. Капли выговаривают на крыше: «Ш-ш-ш-ш…» Мы стараемся не смотреть друг на друга, потому что от этого труднее прислушиваться. Ничего. Вообще ничего. Только шелест дождевых капель по железной крыше. Но Дав продолжает тревожно вслушиваться, хотя слышать-то нечего. Просто сарай сам по себе издал очередной звук. Наш маленький электрический фонарь бросает на потолок круг желтого света. Мир погружен в тишину.

И тут…

— Уфф…

А потом — отчетливый звук медленных шагов по другую сторону деревянной стены.

Только это не шаги человеческих ног.

Это мягкий стук копыт.

Снова раздается «скрип-хлоп», и теперь уже мы оба знаем, что это такое. Я чувствую, как кто-то осторожно надавливает на стену с противоположной стороны, и сильно прикусываю губу. Финн вопросительно смотрит на меня, прижав палец к кнопке электрического фонаря. Я отчаянно трясу головой. Если и есть что-то хуже встречи с кабилл-ушти в такую поганую ночь, так это остаться без света.

Я начинаю осторожно зарываться в то сено, которое рассыпала вокруг нас с Финном; медленно, чтобы не издавать никакого шума. Финн тут же следует моему примеру. Уши Дав шевелятся, следуя сигналам с другой стороны стены. Если я напрягаю слух, то слышу мягкий стук копыт, ударяющих по мокрой земле… еще раз, еще… И выдох — не громче, чем шепот дождя на крыше.

Я не знаю, что там делает кабилл-ушти. Может, у водяной лошади уже пропал интерес к нам. Может, ее расхолодила изгородь, стоящая между нами. Я мысленно прослеживаю тот путь, который нам нужно пройти, чтобы добраться до дома: вокруг противоположной стороны сарая, потом вдоль двух секций изгороди, потом сквозь ворота, сооруженные из железных труб, и потом — пятнадцать футов до двери.

Возможно, одному из нас и удастся вовремя проскочить сквозь ворота. Но этого недостаточно.

Ночь темна и тиха. Я напрягаю слух, ожидая услышать еще один мягкий удар копыта. Внимание Дав сосредоточено на той точке, откуда в последний раз донесся звук. Финн почти полностью зарылся в сено и смотрит на меня. Его зубы крепко сжаты.

Над крышей шипит водяная пыль. Вода стекает по железу, по одной, по две капли зараз, издавая мягкий, едва различимый звук, когда капли ударяются о землю. Где-то вдали я слышу нечто похожее на гул автомобильного мотора. Ветер шевелит сено. С другой стороны стены ничего…

Дав вздрагивает.

Сбоку в сарай заглядывает длинная черная морда.

Это настоящий дьявол.

Я замираю, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не завизжать. Тварь черна, как брикет торфа ночью, а ее губы растянуты в ужасающей усмешке. Уши у водяной лошади длинные, и они зловещим образом направлены концами друг на друга, не как у лошади, а как у какого-нибудь демона. Чем-то они напоминают хвостики у акульих яиц. Ноздри тоже длинные и узкие, чтобы не пропускать в нос морскую воду. Глаза черные и слизистые — рыбьи глаза.

От лошади разит океаном. Это вонь отлива, когда на скалах остается разная гниющая дохлятина. Это совсем не похоже на запах лошади.

И эта тварь голодна.

Кабилл-ушти вытягивает шею, поверх изгороди заглядывая в сарай. Все, что разделяет нас и странно скалящуюся водяную лошадь, — три доски, которые я собственноручно, хотя и под наблюдением мамы, приколотила к столбикам. В каждую доску забито по три гвоздя, а не по два, поскольку пони, как объяснила мама, испытает, на прочность каждую из них.

И вот теперь черная как ночь водяная лошадь прижимается грудью к этим доскам. Не сильно. Слегка, так же как она толкалась в заднюю стенку сарая.

Гвозди скрипят.

Я слышу, как колотится мое сердце, а может быть, это сердце Финна, а может быть, оба они, и стук этот так быстр и громок, что я не в силах дышать. Мои пальцы стискивают сено, ногти впились в ладони.

«Мы спрятались, ты нас не видишь, уходи…»

Дав застыла, совершенно не двигаясь.

Кабилл-ушти рассматривает нас и разевает пасть, а потом издает звук, от которого у меня застывает кровь. Это шипящий выдох, и вместе с ним — странное пощелкивание, которое несется откуда-то из глубины горла: «Кшааааааааау…»

Дав прижимает уши, но не шевелится.

Сколько раз нам повторяли, что кабилл-ушти интересуются только подвижной добычей? Что двигаться — значит погибнуть?

Дав превратилась в статую.

Кабилл-ушти снова нажимает на доски. Доски и гвозди отзываются скрипом.

Я слышу, как вздыхает Финн. Вздох такой тихий, что я знаю: никто, кроме меня, его не слышит, да и я различаю только потому, что всю жизнь прислушиваюсь к каждому звуку, идущему от моего братишки. Это мягкий, испуганный, короткий вздох, какого я уже давно не слыхала от Финна.

А потом раздается вой.

Он доносится снаружи, с пастбища. И Дав, и кабилл-ушти сразу настораживают уши.

Вой звучит снова, и желудок у меня как будто проваливается куда-то вниз. Я думаю, что это еще один кабилл-ушти стремится к нам, прорываясь через изгородь с другой стороны, там, где всего лишь легкая ограда окружает пастбище, где нет даже трех гвоздей на доску, чтобы помочь нам остаться в живых.

Черное чудовище шевелит странными длинными ушами.

Опять кто-то завывает. Это похоже на плач младенца, и тут же я вижу, как шевелятся губы Финна. Мне почти ничего не видно, кроме его губ, остальное скрыто под сеном и в тенях.