Крылья (СИ) - Славина Ирена. Страница 15

— Спутанное сознание. Возможно, последствие травмы.

Я вздрогнула, как от пощёчины:

— Хватит! Остановите машину!

— Лика, они хотят тебе помочь! — заговорила Алька. — Тебе нужна помощь, правда, послушай меня!

— ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ!

Блондинка резко затормозила у обочины.

— А теперь все из машины вон! — завопила я, сама едва веря тому, что говорю.

Девчонка рассмеялась:

— Это что, угон?

Снова это её угрожающее спокойствие. В её поведении не было ничего детского. Так ведут себя только люди, которые переломали в драках не один десяток костей. Причём, не своих. Феликс наконец обернулся и вперил в меня свои таинственные, как сумерки, глаза. Я вжалась в сиденье от страха, но моя безудержная злость не позволяла мне дать задний ход.

— Мне нужно поговорить с ним, — я ткнула пальцем в Феликса. — Наедине.

— О том, что тебе нужно, ты будешь рассказывать кому угодно, только не мне, поняла? — металлическим голосом произнесла девочка. Я спиной ощутила опасность, исходящую от этого ребёнка, как исходит жар от распахнутой духовки. Ей-богу, мне бы не хотелось встретиться с ней в тёмном переулке. И это ощущение было очевидным и абсурдным одновременно.

Но отступать было некуда.

— Или я поговорю с ним — здесь, сейчас, наедине — и потом езжайте на все четыре стороны. Или меня придется вытаскивать отсюда силой, отпиливая от сиденья по кускам.

— О, восхитительная идея! — зашипела девочка.

Феликс перевел глаза на спутницу:

— Это не займёт много времени.

Блондинка изумленно хлопнула ресницами и открыла от возмущения рот.

— Ты слишком… много с ними возишься! — наконец выдавила она, тщательно подбирая слова, и выскользнула из машины, со всей дури хлопнув дверью. Альке с Идой повторять не пришлось: они быстро вылезли и отошли от машины.

Казалось, этот вечер не закончится никогда.

***

Я вышла из машины и перебралась водительское сиденье: поближе к нему, чтобы не лишить себя удовольствия увидеть каждую эмоцию, каждое движение его мимики, когда я расскажу ему, какой же он негодяй…

— Теперь ты можешь перестать притворяться, что видишь меня первый раз в жизни. Фе-ликс, — сказала я, разрезая его имя на слоги, стараясь вложить в свои слова как можно больше презрения.

Его лицо было непроницаемо, как гладь темного озера, таящего в себе неведомых монстров. Ах, как мне хотелось вытянуть за жабры парочку этих чудовищ, увидеть извивающийся кольцами испуг, клацающую зубами ярость… Но гладь оставалась спокойной, как будто ему нечего было скрывать, как будто ему нечего было бояться! Разве что на долю секунды его глаза напряженно вспыхнули, дрогнула бровь, или… или мне показалось?

— Не знаешь, с чего начать? Я помогу! Твоя мать — за что ты с ней так? Когда ты исчез, она напоминала живой труп, Феликс! Живой труп! Каждый раз, когда о тебе заходит речь, она начинает плакать. Наверно плачет и сейчас — ночи даются ей особенно тяжело, если без снотворного. Пока ты здесь... катаешься на этой своей чёртовой BMW и кадришь блондинок!

Только страх, что меня снова может куда-нибудь «выбросить», не позволил мне разреветься в голос, хотя глаза нестерпимо жгло.

— Такому поступку может быть только одно веское оправдание — смерть. Мы с Анной уже почти научились не думать о том, что останки тебя, скорей всего, лежат где-нибудь в канаве или лесополосе. Но ты не мёртв, Феликс, очень даже не мёртв. Оказывается, ты жив, непростительно и оскорбительно жив!

Я подняла на него глаза, рассчитывая, что мне перепадет хоть подобие какого-то раскаяния или сожаления, но его лицо по-прежнему было равнодушным и отстраненным. И еще более равнодушными и отстраненными были его слова — слова, которые он наконец соизволил произнести:

— Я не тот человек, за которого ты меня приняла, — сказал он. — Ты ошиблась.

Я потеряла дар речи.

***

Я знала, что это уловка, это попытка сбить меня со следа, жалкий дешёвый трюк. Пусть лепечет, что угодно, сейчас я ткну его носом в кое-что и тогда послушаю, что он мне запоёт!

Прежде, чем он понял, что я собираюсь сделать, я схватила его левую руку и вздёрнула рукав его рубашки выше локтя, обнажая загорелое предплечье. Прошлым летом, незадолго до исчезновения, Феликс наколол по всей длине руки ряд китайских иероглифов. Он так и не смог объяснить мне, что они означают, но ходил страшно счастливый, чуть ли не из штанов выпрыгивал. Наверно ткнул пальцем в первую попавшуюся картинку в каталоге татуировщика, балбес.

— В чем прикол, если ты не знаешь значения? — помню, недоумевала я. — А что если они означают «жареная курица»? Или «я пукаю от молока». Встретишь какого-нибудь китайца, вот смеху будет...

— Скорее они означают «моя сестра — напыщенная зануда и любит умничать», — отвечал Феликс.

Я была уверена, что обнаружу эти иероглифы на руке, поэтому мои глаза полезли на лоб, когда их там не оказалось. «Неужели я перепутала руку?» — запаниковала я и схватилась за другую, сдёрнув с нее рукав. Но и эта рука была чиста. Ни намека на то, что когда-то здесь был целый ряд безобразных чёрных закорючек.

Одновременно с этим ещё две вещи поразили меня: его предплечья были широкими и твердыми, словно весь этот год худой хилый Феликс безвылазно проторчал в спортзале и ел анаболики горстями. И второе: он не сопротивлялся моим попыткам отыскать улики на его руках. Он протянул мне обе руки, пока я нервно разглядывала их со всех сторон. Он не боялся, что я могу что-то найти.

Я выпустила его ладони и трясущимися руками начала расстегивать его рубашку. Было плевать, как это выглядит со стороны и что он может подумать. «Два шрама от падения с мотоцикла, два шрама…» — бубнила я про себя. Но их тоже не было! Я нахмурилась, пытаясь восстановить в памяти местоположение каких-нибудь других «особых примет»: родинок или рубцов, разглядывала его лицо, руки, шею. Но никаких отметин на его теле не оказалось. Никаких! Он был спокоен и снисходительно позволял мне разглядывать его, словно я была ручной мартышкой или какой-нибудь недалекой туземкой, которая впервые увидела его, белого человека, и желала убедиться, что он так же реален, как и она сама…

— Этого не может быть, — прошептала я. — Это какой-то трюк. Ты словно пытаешься убедить меня в том, что я… сумасшедшая? Что я не в состоянии идентифицировать голос и внешность человека, с которым несколько лет прожила в одном доме?!

— Скорее да, чем нет, это очевидно, — терпеливо ответил он. Как будто разговаривал с упрямым ребёнком, пытающимся доказать какую-то откровенную глупость. — У меня нет оснований воспринимать всерьез особу, которая полчаса назад прыгнула под колёса моей машины и в дополнение ко всему этому неслабо ударилась головой об асфальт.

— Не может быть, — повторила я, пропустив его колкости мимо ушей.

Меня вдруг огорошила мысль о двойниках, о потерянных братьях-близнецах и прочих маловероятных розыгрышах судьбы. Человек, сидящий передо мной, несмотря на потрясающее внешнее сходство, и впрямь был мало похож на Феликса. Феликс был глуп, груб, болтлив и бестактен, а этот… Каждое слово — как кусок свинца, взгляд вызывает желание спрятаться, а эта молниеносная реакция... Я всё еще помнила, как отлетела от машины на три метра, получив неслабый тычок в спину. А что если я и в самом деле обозналась? В последнее время у меня было предостаточно поводов считать себя сумасшедшей, не так ли?

Моя уверенность в том, что это Феликс, стала таять. И на этот раз мне не удалось сдержаться: я уронила голову, глотая слёзы. «О, Господи, дай мне еще минуту, или две, и я непременно возьму себя в руки, вытру глаза и выйду из машины и жизни этого Лжефеликса с как можно более спокойным лицом... Всего одна минута», — взмолилась я, и тут Феликс снова заговорил.

— Мне жаль, — сказал он и — привлёк меня к себе! Белый человек сочувствующе обнимал жалкую рыдающую туземку, оплакивающую какое-то только ей понятное горе. Великодушный незнакомец успокаивал странную девчонку, совершенно случайно оказавшуюся в его машине.