Крылья (СИ) - Славина Ирена. Страница 16

Я притихла от неожиданности, уткнувшись лбом в его плечо.

***

Нет, это не Феликс. Тому не были знакомы ни жалость, ни сопереживание. Он никогда не проявлял никаких эмоций в отношении близких. Выказать сожаление, ободрить — такие функции не были прописаны в его внутренней «программе». Криво усмехнуться, скорчить лицо грустного клоуна — вот, пожалуй, и всё, на что он был способен. А этот «новый» Феликс — утешал меня!

Во мне всколыхнулись странные противоречивые чувства, как… как в тот день, когда мое отвращение к Феликсу ненадолго поугасло. Он тогда лежал пластом после очередного ночного приключения: нарвался на драку в каком-то клубе, приполз домой еле живой. Как же я его жалела… Я сидела и ревела над ним, обнимая его за перебинтованную шею и голову. Ему тогда сломали нос и основательно раскроили кожу на голове, до самой кости, от середины затылка до уха…

Боже праведный!

И тут мои глаза широко раскрылись. Шрам на затылке! Я совсем-совсем-совсем… СОВСЕМ забыла о нём! А что если... Раз сходить с ума — то сходить до конца. «Пугать людей — так пугать!» — добавил мой внутренний циник.

Я крепче прижалась к этому почти-Феликсу, обняла за шею правой рукой (он заметно напрягся), а левую — ЗАПУСТИЛА В ЕГО ВОЛОСЫ.

Сердце ударилось о рёбра, головная боль утроила силу. Под моими пальцами, надежно укрытый от посторонних глаз тёмными прядями, в том самом месте, где я и ожидала его найти, — выгнулся серп длинного выпуклого шрама.

***

Он дёрнулся, он отпрянул, он резко схватил меня за запястье, выдёргивая мои пальцы из своих волос, пытаясь стряхнуть с себя мои назойливые руки.

— Ты солгал! Ты солгал мне! Лжец, ублюдок, сукин сын! — зашипела я, выдирая свои запястья из его сжатых пальцев и страшно сожалея о своём хрупком телосложении. — Ты не человек, Феликс! В тебе нет ничего человеческого! Если слезы матери, оплакивающей тебя, заботят тебя не больше, чем капли грязи, брызгающие на ботинки!

Я выкрикивала ругательства и так громко, что закладывало уши. А потом перед глазами заплясали разноцветные мухи. «Боже, только не сейчас, только не сейчас! — взмолилась я. — Он ДОЛЖЕН узнать, как сильно я его ненавижу!» Я собрала остатки покидающих меня сил и выбросила вперёд руку, сжатую в кулак.

Честно говоря, мне не приходилось драться, но однажды Алька затащила меня на двухмесячные курсы по самообороне, где тщедушные барышни учились раздавать апперкоты под руководством отставного десантника. Дай бог ему здоровья, ибо Феликс не успел отклониться! Удар оказался воплощением моих самых смелых ожиданий: точное попадание в переносицу и такой силы, что его голова откинулась назад. Мои пальцы обожгла резкая боль, и я начала стремительно проваливаться в темноту. «Если твой нос когда-нибудь был сломан, Почти-Феликс (а он был сломан!), то сейчас тебе придется несладко…» Я еще ни разу не теряла сознание с более восхитительной мыслью.

***

Я сидела на корточках, подпирая спиной растущее у обочины дерево. В теле Иды. Алька хлопала по карманам в поисках сигарет.

— Да, я тоже думаю, надо всё рассказать её родителям. Лика сама не своя. Просто какая-то ходячая катастрофа... — буркнула Алька.

— Нет-нет-нет! Не вздумай!

«Предательница!»

— Две минуты назад ты сама предложила мне эту идею!

«Две предательницы!»

— Она никогда нас не простит, вот увидишь! — рявкнула я.

— Кто? Вернер не простит? Да она как Иисус в юбке — простит, потом догонит и еще раз простит.

Я не смогла сдержать смешок.

— Ты её плохо знаешь, Альхен. Она — тёмная лошадка, — пафосно сказала я.

Алька подкурила сигарету и нервно затянулась.

— Я не слезу сегодня с этой тёмной лошадки, пока она мне не расскажет, чем ей не угодил этот бородатый... Кстати, он мне кого-то до ужаса напоминает... Как будто я уже слышала этот голос...

«Ох, Альхен, лучше бы тебе и не вспоминать...»

Я перевела взгляд на большой тонированный внедорожник, в котором сейчас лежало моё тело и в котором бедняжка Феликс сейчас наверняка корчился от боли, и меня снова начали душить слёзы. Слезы бессилия, обиды и ярости. Подумать только, я только что сидела в этой чёртовой машине рядом с человеком, о возвращении которого молилась все эти дни. А он, несмотря на то, что сидел на расстоянии вытянутой руки, — продолжал оставаться бесконечно далеким и безвозвратно потерянным. Он не желал быть найденным. Он не хотел быть узнанным. Он был жив только для себя, но мёртв для всех нас…

Что ж, да будет так. Дело за малым: решить, как жить с этим дальше. Я понимала, что не смогу рассказать Анне об этой встрече. Неизвестность, дарящая надежду, всегда милосердней убийственного знания. Я не знала, прощу ли себя за это, но была убеждена, что пропавший без вести сын будет для Анны гораздо меньшей болью, чем сын сбежавший, презирающий, отрёкшийся. Хватит с нее потрясений. Как только приду в себя — в самом прямом смысле, — побегу отсюда сломя голову, и пропади он пропадом, блудный сын, пропади он пропадом!

Мои горькие размышления были оборваны притормозившей у обочины машиной такси. Одновременно с этим дверь внедорожника распахнулась, Феликс выскочил из машины, обошел её, открыл дверь и одним рывком поднял с переднего сиденья моё безжизненное тело.

Мы с Алькой вскочили на ноги. Блондинка с равнодушным видом направилась к своей машине.

— Что с ней? Что случилось? Куда вы… — запаниковала Алька, подбегая к Феликсу.

— У нее снова обморок. Ей не помешало бы обследование, но дальше вы поедете сами. Я вызвал такси.

Я сжала кулаки. «Прекрасная идея, Феликс, пожалуй, лучшая за этот вечер. Верни себе статус без вести пропавшего. На этот раз навсегда».

Алька придержала дверь такси, Феликс уложил моё тело на заднее сиденье.

Я забралась в машину и обняла своё тело за плечи. Очень хотелось реветь, но было жаль Идиных старательно накрашенных ресниц...

Алька что-то сказала Феликсу, должно быть, слова благодарности. Он сухо кивнул и скрылся в машине, где уже сидела, барабаня пальцами по баранке, его малолетняя спутница. Мгновение спустя все двери захлопнулись и две машины тронулись в разные стороны.

***

Минут через десять меня наконец перебросило обратно. Ида была возмущена тем, что задремала в самый неподходящий миг. Алька пыталась задавать мне какие-то вопросы относительно того, о чем мне так приспичило поговорить с незнакомцем и что собственно произошло в машине, но я только трясла головой и несла всякую чепуху, ссылаясь на ужасную резь в висках. Никто, ни за что, не должен узнать о том, кого мне преподнёс этот город в коробочке с золотой ленточкой! Ни одна живая душа! Если это долетит до ушей Анны, она сойдёт с ума...

Таксист подбросил нас до ближайшего травмпункта, где я получила свой рентген, пластырь на щеку и укол обезболивающего. К счастью, все кости были целы.

Мои попытки спихнуть Альку с Идой в соблазны ночного города с треском провалились, и мы все вернулись домой еще до полуночи. Таня ворковала над нами, как голубка, сварила какао и включила «Теорию большого взрыва» на телеке, чтоб нас всех немного отпустило. «Лика чуть не угодила под машину», — кратко объяснила Алька, и я была ей страшно благодарна за то, что она не стала выкладывать Тане подробности.

Потом мы погасили свет и улеглись на одной кровати, закутавшись каждая в своё одеялко — три окуклившиеся гусеницы в спичечном коробке. Ида сопела мне в правое ухо, Алька — в левое.

— Лика, что с тобой случилось возле книжного магазина? Ты была такая... странная. Куда ты побежала? — спросила Ида.

— Не знаю, как объяснить... — я минуту подумала, обняв обеими руками мягкую, пахнущую лавандой подушку. — Помнишь вечеринку у Чижова дома в десятом классе?

— Ага.

— Помнишь, как мы напились? Кажется, это был первый раз в жизни, когда мы по-настоящему перебрали. Прям по-взрослому. Но я помню, как добиралась домой. Ноги сами несли меня. Я едва понимала, кто я и где я, но точно знала, куда мне нужно идти. Я знала, где моё место и где те люди, которые что ли... позаботятся обо мне. Ну и устроят головомойку на следующий день, конечно. Мне попало потом, а тебе?