Крылья (СИ) - Славина Ирена. Страница 19

— Слушай...

Его поза, взгляд, голос вдруг моментально изменились, он стремительно перегнулся ко мне через стол и сжал мои плечи. И это прикосновение вряд ли можно было назвать деликатным.

— У меня одно-единственное оправдание, и тебе придётся им удовлетвориться.

— Ах, даже так? — презрительно хмыкнула я.

Но напряжение на его лице моментально убедило меня в том, что он не солжёт, что всё, что он сейчас скажет — правда.

— Я ничего не знаю... ничего не помню о том человеке, который был... которым я был, — ответил он, тщательно подбирая слова.

Я окаменела. Его руки соскользнули с моих плеч. Он снова откинулся на спинку стула, как шахматист, сделавший свой ход и теперь ждущий хода от противника.

— Ты имеешь в виду, что потерял память? Что-то типа амнезии? Серьёзно чтоль?

Он кивнул, пристально изучая мою реакцию.

До этого момента, ослепленная злостью и отвращением, я просто не могла додуматься до такого простого объяснения. Да, это похоже на сюжетный поворот какого-то третьесортного мексиканского сериала, но это всё объясняет! И его отчужденность, когда он впервые увидел меня, и тот факт, что он захотел увидеть меня снова и всё прояснить. Однако...

— Хорошо, — кивнула я. — Только вот одна неувязочка есть. Когда там в машине я узнала тебя и начала говорить о твоей матери — ты не захотел слушать! Сказал, что я ошиблась! Я уверена, что человек, потерявший память, не стал бы ничего отрицать и отнёсся бы с большей радостью к найденному... родственнику. Разве нет?!

Я правда не понимала. Если бы не моя настойчивость и его шрам на затылке — он бы просто подбросил меня до госпиталя и укатил прочь?

Феликс заговорил, и мне снова показалось, что он искренен. Удивительные метаморфозы, учитывая, что всего десять минут назад я была готова выцарапать ему глаза.

— Я был просто не готов к такой встрече.

— И собирался позволить мне уйти, чтобы больше никогда и ничего не узнать о твоей семье?

— В ту минуту да. Но потом, несомненно, пожалел бы об этом.

Во мне робко шевельнулась надежда. Я пыталась контролировать свой голос, но он задрожал, как старый велосипед на разбитой дороге:

— Значит ли это, что ты... вернёшься?

— Нет. Это исключено.

— Но Анна! Твоя мать! Она должна знать, что ты жив!

Он внутренне напрягся, как будто мысль о том, чтобы явиться домой, вызывала в нем сильнейший протест.

— Подумай сама, много ли утешения будет в том, что ее сын жив, но ничего не знает о ней? То, что сейчас связывает меня с ней — биологическая оболочка. Я не помню ничего из того, что обычно объединяет мать и сына или вообще близких людей. Нет ни любви, ни общих воспоминаний, никакого внутреннего трепета — ничего. Никакого остова, на который можно было бы нарастить её уверенность в том, что её сын действительно жив... Ты понимаешь?

Он сосредоточенно посмотрел на меня, как будто говорил на чужом ему языке и не был уверен, что смысл его слов доходит до меня. Моё ошарашенное лицо, должно быть, намекало именно на непонимание, хотя на самом деле я поразилась тому, насколько точно и ясно он выражает свои чувства. Нет, это невозможно! Я верю, что за год можно научиться драться, пристойно одеваться и даже оказывать первую помощь шагающим под колёса психопаткам, но разве возможно научиться так излагать свои мысли?

— Я понимаю тебя, — закивала я. — Ты хочешь знать, будет ли ей достаточно внешней оболочки, чтобы признать в тебе сына? Потому что внутри ты теперь... совсем другой...

— Можно и так сказать.

— Конечно этого будет достаточно! И она приложит все усилия, чтобы помочь тебе всё вспомнить! Как и я.

— Помочь вспомнить? О нет, спасибо. В этом нет необходимости.

Я запнулась.

— То есть... подожди. Ты не хочешь ничего вспоминать? Ничего не хочешь знать о всех тех людях, которые любили тебя... и поддерживали... и...

— Именно.

— Но...

— Послушай, — он снова уставился на меня, — кажется, я должен пояснить. Мне жаль, что вы потеряли Феликса, или как там его звали. Мне жаль эту женщину, его мать, и всё такое, но я — уже не он. Возможно, большинство потерявших память находятся в полнейшей дезориентации по поводу того, кто они есть. Но что касается меня, — я после этой... амнезии в полной мере ощущаю своё эго, в полной мере осознаю, что нынешний я — уже другая, совсем другая личность. И мне нет дела до моей прошлой жизни, до жизни того человека, Феликса. Мне нет дела до него и проблем, которые он после себя оставил.

Я съежилась в комок. Меня снова накрыло ощущение, что это двойник Феликса, который выглядит как он, имеет тот же тембр голоса и цвет глаз, но на самом деле это кто-то другой. И этот кто-то сейчас не в самом радужном настроении.

— Если ты не собираешься возвращаться, то зачем ты вообще позвал меня сюда? Зачем всё это?!

— Решил, что ты заслуживаешь знать немного больше, чем все остальные.

«Заслуживаю знать. Я. Но не Анна...» Время перевернуть стол с шахматами, я проиграла.

— Мне нужно выпить, — прошептала я. — Что-то в горле пересохло...

— Например? — беззаботно спросил Феликс, словно секунду назад мы обсуждали погоду или ранний прилет скворцов.

Я бы сейчас легко выпила треть бутылки. Как на той вечеринке у Чижова в десятом классе. Тогда все решили, что у меня эйфория на фоне окончания очередного учебного года, хотя на самом деле я пила от отчаяния: ни один из одноклассников не пригласил меня потанцевать за весь вечер, ни один. Тогда только чудо удерживало меня от горьких рыданий при всём честном народе... Прямо как сейчас.

— Виски, — твёрдо сказала я.

— Виски, — повторил он подошедшей официантке. И тут же добавил, кивнув в мою сторону:

— И сок ребёнку.

Официантка достала блокнотик и улыбнулась Феликсу самой игривой улыбкой из своего арсенала.

***

— Ребёнок? — раздраженно прошипела я, как только официантка, виляя бёдрами (юбка явно была ей мала), отошла от стола. — Где ты видишь тут ребёнка?

— А сколько тебе? Пятнадцать? Шестнадцать?

По-видимому, моё искусство выглядеть презентабельно, взросло и по-деловому — не действовало на Феликса. Он вообще не воспринимал меня всерьёз!

— Не намного меньше, чем тебе!

— Да ну? — удивился Феликс. Похоже, он ждал пояснений.

— Мне семнадцать. А тебе всего-то двадцать два.

— Серьезно? Я был уверен, что мне... несколько больше, — задумчиво сказал он. — Чего еще я о себе не знаю?

И тут меня осенило. Ведь он... он ничего не знает не только обо мне, но и о себе! Интерес в его глазах заставил меня встрепенуться. Он ничего о себе не знает! Вот! Возможно, это и есть та самая причина, которая заставила его встретиться со мной. Ему плевать на родных и на то, кем он был, но наверняка он не прочь узнать что-нибудь о скрытых и наследственных заболеваниях, травмах, врагах, долгах и обо всём остальном, что так или иначе может внезапно осложнить ему жить... Я лихорадочно соображала, какую из всего этого можно извлечь пользу.

— Слушай, — быстро заговорила я, оглядываясь по сторонам (наверно так выглядит дилер, толкающий экстази на дискотеках). — Я могу рассказать всё, что знаю о тебе, всё! В обмен на пустяк: ты приедешь к Анне, чтобы она просто смогла обнять тебя и наконец избавиться от своих кошмаров... Мы живем в Симферополе, это не займёт много твоего времени, а потом езжай на все четыре стороны. Она отпустит тебя! Ей будет достаточно того, что ты жив и начал новую жизнь, и...

— Я сомневаюсь, — резко ответил Феликс (как будто у него своего экстази было валом).

— В ч-чём именно? В том, что она захочет отпустить тебя? Конечно, ей будет тяжело, но...

— Я сомневаюсь в том, что ты сможешь предоставить мне сколько-нибудь актуальную информацию обо мне самом.

— Феликс! Я прожила с тобой под одной крышей несколько лет! А после того, как ты уехал, я кучу времени провожу рядом с твоей матерью! Я знаю о тебе ВСЁ!