В тебе моя жизнь... - Струк Марина. Страница 142

Сергей опустился на колени прямо в талый снег, совершенно не обращая внимания на то, что колени тут же стали мокрыми. Он чувствовал, как к горлу поднимается откуда-то из глубины комок невыплаканных слез. Натали была единственным человеком, который искренне и совершенно беззаветно любил его. Она выполнила его последнюю волю — передала его письма адресатам, подчас даже с боем, совершая невозможное. Она носила по нему траур почти год, в то время как его супруга…

«Как истинный твой друг тебе говорю. Бросай ты пить уксус по утрам. Право слово, Натали, скоро твоя кожа будет уж transparente [265], как оконное стекло», — шутил он тогда, даже не ведая, что его слова окажутся своего рода пророческими. Сергей запрокинул голову вверх, стараясь удержать слезы, посмотрел в ярко-голубое весеннее небо. Где-то там, в облаках, теперь душа Натали…

Краем глаза он заметил женскую фигуру, появившуюся в калитке церковной ограды. Он быстро перекрестился, поднялся с колен, отряхнувшись от пожухлой прошлогодней листвы, и повернулся к нарушительнице его уединения. Женщина испуганно отпрянула от него в первый миг то ли от неожиданности его движения, то ли от его вида. Сергей невольно усмехнулся при этом, приподняв правый уголок рта. Привыкай, брат, теперь такая реакция будет вечно сопровождать твое появление в людях.

Женщина отвела глаза, опушенные почти белесыми ресницами, в смущении краснея до самых ушей та, что ее веснушки стали почти незаметны на коже.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, я не хотела нарушить ваше уединение. Только не здесь, — пролепетала она, неловко теребя ленты своей шляпки, обитой беличьим мехом.

— Вы его не нарушили, я уже собирался уходить, — ответил ей Сергей и наклонил голову, представляясь. — Князь Загорский Сергей Кириллович.

— Да-да, я знаю, — кивнула женщина. — Дворовый сказал мне, что на кладбище поехал всадник, а я слыхала о вашем возвращении. Я поняла, что это вы…

— А вы, я так понимаю, нынешняя хозяйка имения?— спросил Загорский, подавая той руку. Женщина приняла ее, смущаясь, и они вместе направились к выходу, где за оградой их ждали вороной конь и небольшой двухместный экипаж, на котором прибыла сюда женщина.

— Ох, прощу прощения, — опять вспыхнула она. Она слегка приостановилась, словно желая представиться по правилам, но Загорский не дал ей такой возможности, крепко удерживая ее руку своим локтем. — Краснова Ольга Пантелеевна. Мой муж, отставной майор Краснов, вступил недавно в права наследства. Он был двоюродным племянником сестры покойного графа, так получилось, что самым близким родственником по крови. Он сейчас уехал в Москву, по делам.

Загорский довел ее до коляски тем временем, и она замолкла, осознавая, что говорит немного лишнего. Он помог ей сесть в экипаж, предупреждая помощь кучера, с которым она приехала. Затем хотел было откланяться, так как хозяевам он уже представился, а оставаться долее тут желания не было, но Ольга Пантелеевна вдруг схватила его за рукав, тут же снова заливаясь краской до ушей.

— Не желаете ли заехать на чашку чаю, ваше сиятельство? — она запнулась, но тотчас продолжила, смущаясь. — Мне есть, что передать вам. Некая вещь покойной графини Ланской.

Заинтригованный Сергей согласился и направился верхом вслед за коляской в усадебный дом. Там его провели в небольшую, но уютную гостиную, где в камине ярко горел огонь, а на небольшом столике в мгновение ока, по звонку барыни, сервировали чай с закусками. Выпить чашку горячего чая в кресле у огня было поистине наслаждением, особенно перед дорогой.

Разговор за чаем совсем не клеился. Ольга Пантелеевна переехала в имение из Рязани, где и вышел в отставку ее муж, посему общих знакомых у них не было, а Сергей давно не был в приличном обществе и отвык от пустой светской беседы. Когда они обсудили погоду и будущие урожаи, темы были исчерпаны, и воцарилось молчание. Тогда хозяйка поднялась и вышла из комнаты, извинившись. Вернулась же она с толстой тетрадью в руках.

— Вот, возьмите, — протянула она тетрадь Загорскому. — Я нашла это, когда слуги разбирали вещи покойной графини. Ее дневник. Думаю, она хотела бы, чтобы эта вещь принадлежала вам. Не знаю, почему, но я так и не смогла уничтожить ее, словно кто-то невидимый удерживал меня от этого шага. Теперь я знаю, почему. Это она хотела, чтобы вы прочитали его.

Сергей аккуратно взял из ее рук тетрадь. Видя его вопросительный взгляд, Ольга Пантелеевна вспыхнула.

— Я прочитала только посвящение на первой странице. Более совесть не дозволила. Чужие тайны…

И Сергей поверил ей. Он видел ее смущение и ее наивность, как скрывались ее веснушки под разливающейся по лицу краской. Она была так чиста душой, так искренна. Давно он не встречал женщин подобных ей.

— Простите мои подозрения, — извинился он, покидая усадьбу. — Я давно разуверился в людях, посему так подозрителен ко всем.

— Я понимаю, — буквально пролепетала Ольга Пантелеевна в ответ, смущенная прикосновением губ к своей руке.

Только спустя некоторое время в уединении своей спальни Сергей смог открыть тетрадь, исписанную аккуратным почерком Натали. Ее дневник начинался с того самого дня, как она встретила молодого наследника рода Загорских. Он невольно улыбался, читая эти слегка наивные строки, полные восторга и слепой влюбленности, вспоминая те дни, когда они тайно встречались на границе владений их семей. Затем было описание ее метаний в выборе меж ним и престарелым, но богатым графом, и свадьба в итоге.

Тон записей становился все менее наивным, менее радостным. Их встреча на маскараде в Павловске, с которой началась их связь с Натали, вернула было повествованию счастливые нотки, но затем все опять стало мрачным, тоскливым, наполненным страданиями и муками неразделенной любви.

«…Я снова и снова ищу подтверждения тому, что он не забыл меня, что он снова мой, тот Серж, что клялся мне в любви когда-то. Сама себя по знакам, придуманным мною же, убеждаю, что он любит меня по-прежнему. Но каждая очередная измена — стрела в мое израненное сердце. За что, мой милый? За что ты так ранишь меня?..»

Сергею было больно читать эти строки. Как же она страдала. Как же он мучил ее то уходя в другую постель, то снова возвращаясь к ней, которая всегда преданно ждала его.

А затем описание их окончательного разрыва, и странная запись, единственная на одной их дат, следующей после их расставания: «Я ездила к А.В. Зачем? Сама не знаю… Как же я низка!».

Потом был двухнедельный перерыв в записях. Обрывочные фразы, датированные концом мая 1836 года. Затем подробное описание их встречи в Пятигорске, ее размышления о дальнейшей судьбе. И запись, размытая слезами, в тот день, когда пришла весть о его гибели:

«…Мое сердце остановилось сегодня, хотя по-прежнему продолжает гонять кровь по телу. Страшная весть. Его более нет. Как в это поверить? Как поверить в то, что в этом страшном ящике привезли твое тело, любимый? Пустая оболочка, что осталась от тебя. Твои награды в бархатных футлярах, твои любимые вещи, собранные в какой-то мешок. Вот и все, что осталось нам. Зачем? Все, поверь мне, все отдала бы, лишь бы ты дышал. Я смирилась с твоим венчанием, отдала другой, но как отдать тебя Смерти?...»

«…Как я завидую твоему денщику — он рыдает, как младенец, не переставая. Я же не могу пролить и капли этой целительной влаги. Боль змеей свернулась у меня в сердце и не желает покидать своего пристанища…».

Тяжелые для него строки, но самое тягостное ждало его впереди. То, что заставило его душу взорваться от боли на сотни кусочков.