В тебе моя жизнь... - Струк Марина. Страница 189

— И ты готов рискнуть всем? Своей репутацией? Своим именем? Мы никогда не сможем вернуться сюда. Как же его сиятельство Матвей Сергеевич?

— Я предлагаю это с его позволения, — ответил ей Сергей, и она не смогла сдержать своего удивления, услышав это. — Да, это так. Мы как-то имели с ним длительную беседу, и он согласился, что уехать из страны — единственный шанс для нас с тобой. А теперь подумай, Марина, только подумай хорошо. Согласна ли ты уехать со мной? Жить со мной одной семьей. Растить со мной общих детей (если, конечно, Бог даст) и твою дочь. Вместе встретить старость, рука об руку пройдя через жизнь. Ты согласна? Отринь все мысли о том, что поведал тебе Анатоль, и загляни в свое сердце. Если ты сейчас скажешь, что не поедешь со мной, что тебе лучше и покойнее подле Анатоля, я отступлю и в этот раз уж навсегда. Но если ты чувствуешь, что твое сердце полно любви ко мне, как мое — любви к тебе, то я увезу тебя, обещаю! И я не обещаю, что нас ждет беззаботная жизнь в дальнейшем, без трудностей и горестей, но твердо обещаю одно — я приложу все мыслимые и немыслимые усилия сделать тебя такой счастливой, как ты того заслуживаешь, я сделаю все, чтобы ты никогда, ни единого мига не пожалела о своем выборе!

Уехать с ним? Подвергнуть себя и его всеобщему остракизму и порицанию? Бросить все в этой стране и начать заново жизнь в другой? Только он, она и их дочь…

— Хорошо, — тихо прошептала она и, видя, что он не расслышал ее, повторила. — Хорошо, — на нее накатила тотчас огромная волна радости при виде такого безмерного счастья в его глазах, что она запрокинула голову и вскрикнула. — Да! Да, я поеду с тобой!

Он тут же крепко прижал ее и поцеловал с такой страстью, что у нее голова пошла кругом, и сладко заныло в животе. Сергей опрокинул ее на постель и стал ласкать так неистово, что она снова забыла обо всем на свете, кроме этих рук и губ, кроме этой кожи у нее под ладонями.

Более они не говорили той ночью. Марина уснула в кольце его рук, положив голову ему на грудь, слушая мерный стук его сердца. Ей было так отрадно сейчас, что она боялась закрыть глаза, ведь вполне вероятно то, что это всего лишь сон, сладкий и такой приятный, но сон. Но ее все же сморило — нынче был такой длинный, наполненный событиями день, что ее телу просто требовался отдых, и в борьбе в ним Марина проиграла.

Ее разбудила Дуняша, нечаянно выронившая из рук туфлю Марины, когда прибирала предметы маскарадного костюма хозяйки, разбросанные по всей спальне. Марина с трудом сбросила с себя остатки сна и открыла глаза. В окно уже светило ярко солнце, предвещая превосходный летний день. Разумеется, Сергея уже подле не было, и Марина лежала в постели одна. Лишь тонкий запах мужского тела от подушки рядом говорил о том, что то, что случилось нынче ночью, было явью, а не сном.

— Вы изволите еще почивать? — спросила Дуняша, расправляя платье на руке, чтобы отнести его вон из дома и проветрить перед тем, как убрать в дорожный сундук. Марина взглянула на горничную, но та была безмятежно спокойной, словно для нее вовсе не удивительно застать барыню утром в постели без сорочки, а ее одежду в беспорядке на полу. Да и каким образом Марине удалось самостоятельно снять платье, Дуняшу, похоже, не волновало.

Марина вспомнила, что ее горничная болтлива на язык, и ее сердце тревожно забилось. Ведь это именно от той, Анатоль узнал о ее тягости от Сергея несколько лет назад. Но потом она успокоилась, вспомнив, что отныне ей не пристало волноваться о том, что весть о нынешней ночи может достигнуть Анатоля, ведь она более не будет с ним рядом.

Анатоль… Ее сердце сжалось от жалости к нему. Она видела от него и дурное, и хорошее, но не питала к нему ненависти или презрения (хотя на утро после той ночи она ненавидела его всей душой!). В ее сердце жило какое-то странное чувство к нему — смесь жалости, привязанности и теплоты, когда она видела, как он старается заслужить ее любовь. Но разве любовь можно заслужить? Она либо есть, либо ее нет, и не под силу человеку заставить сердце полюбить кого-то по приказу. Да, ему будет тягостно в первые месяцы, что Марина оставит его, но со временем, как ей думалось, он должен понять и принять ее поступок. Ей отчаянно хотелось вырваться из той золоченной клетки, какой представлялся ей ее брак, лишенный любви и понимания.

— Который час сейчас? — спросила Марина у Дуняши. — И что остальные гости?

— Уж скоро полдень, барыня, — отвечала ей та. — В голубой столовой завтрак засервировали. Почти все уж изволили пробудиться. Часть гостей уехала на гон, часть почивает еще. Ее сиятельство Юлия Алексеевна уже вышли из комнаты и изволили о вас спрашивать. Они в саду нынче.

Она что-то еще говорила, но Марина не слушала ее более. Она перевернулась на живот и радостно обняла подушку, еще хранившую запах Сергея, прижимая ее к себе как можно сильнее. Ее пальцы нащупали что-то мягкое и гладкое, и она вытащила это на свет, с удивлением увидев в руке зажатые лепестки роз. По ее губам скользнула улыбка, и она откинулась на подушки, прижав лепестки к груди, ощущая во всем теле такую странную удивительную легкость. Она впервые осознала значение выражения «душа поет», ибо ее душа сейчас исполняла длинные арии.

— Подай мне амазонку, что чистила вчера. Поеду на гон, — распорядилась она, покидая постель. Еще ночью они договорились с Сергеем встретиться нынче днем, чтобы обсудить все детали их отъезда.

— Слушай меня внимательно. Завтра поутру я уеду, сославшись на неотложные дела, но имения не покину, буду ждать тебя в сторожке лесника, что находится в лесу около северной границы имения, в верстах пяти от усадьбы. Так никто не заподозрит тебя, что ты встречалась со мной, ведь остальные гости будут здесь на виду друг у друга.

Из воспоминаний Марину неожиданно вырвала резкая боль в груди, когда Дуняша затянула ей чересчур платье на спине. Значит, скоро будут крови, решила она. Обычно такая боль в груди у нее предшествовала ежемесячным недомоганиям. Хотя… Марина подняла голову и посмотрела на свое отражение в зеркале. Она стала такой белой, что Дуняша схватилась за соли, которые лежали у нее в кармане передника.

— Не надо, — отмахнулась от нее Марина и поразилась — настолько хриплым был ее голос сейчас, словно карканье вороны. Она прижала руки к своему животу и посмотрела на горничную. — Вспомни, когда были крови. Ну же!

— Ах, барыня, — заговорщицки вдруг улыбнулась та. — Так последний раз вам корпия пригодилась лишь на Берещенье [380], а нынче уж Кириллин день [381]. Разве дохтур ничего вам не сказал? Я-то думала, он за тем приезжал тогда.

Она была в тягости! Эта мысль обожгла Марину точно огнем. О Господи, она носила дитя своего супруга около двух месяцев, и сама не подозревала об том, занятая размышлениями о своей судьбе и постоянными сомнениями. Она вспомнила долгие и внимательные взгляды на нее Анатоля, словно он чего-то ждал от нее.

«…Когда ты мне скажешь? Когда?...», всплыли в голове его слова, и она осознала, что тот ждал от нее вовсе не слов прощения. Он ждал, когда Марина расскажет ему о ребенке, которого носила от него, ведь, судя по всему, господин Арендт поведал ему о результатах своего осмотра в то утро, когда она, избитая и униженная, приходила в себя. Марина вспомнила, каким предупредительным стал Анатоль в последнее время, как запрещал ей поднимать на руки Леночку («Она стала чересчур тяжела, дорогая, для твоих рук»), как уговаривал ее пробовать фрукты, что доставлялись из оранжерей их имений. Потому-то и отпустил Марину сюда без особых возражений, так легко разрешил ехать одной на эти празднества. Куда она денется теперь от него, тяжелая его ребенком?

Марина не помнила, как доехала до сторожки лесника, небольшого домика, едва видневшегося среди широких лап ельника. Сергей уже ждал ее. Он выбежал ей навстречу и буквально стянул с седла, не давая даже и слова сказать, крепко поцеловал ее.