В тебе моя жизнь... - Струк Марина. Страница 90

Сейчас Степан сильно сдал после этой смерти и сильно запил, попеременно разбивая носы лакеям, пытающимся его утихомирить после его застолий. Старый князь держал его только потому, что это был единственный человек, что долгое время был его ниточкой, связывающим с Сергеем.

— Прости меня, — в который раз прошептал князь и прикоснулся ладонью к мрамору. Сейчас уже смеркалось, да постепенно надвигался вечерний холод, и ему пора было уходить. Если же он замешкается, то холод проникнет в его члены, и поднимет голову его вечная проблема — больные ноги и спина. А это значит, что он не сможет тогда прийти сюда, к своим родным, довольно долго.

— Прости меня. Мне надо было давно усмирить свою нелепую гордыню.

Его супруга, царство ей Небесное, постоянно твердила ему, что со своим нелегким нравом да неспособностью признавать чужие слабости и ошибки он еще наплачется. Вот он и плачет теперь…

— До завтра, дорогие мои, — попрощался с родными князь и перекрестился.

Затем Матвей Сергеевич кивнул стоявшим в отдалении лакеям, и один из них быстро подошел к нему и помог подняться на ноги. Потом подал старику трость, и тот медленно побрел к карете, стоявшей чуть поодаль. Домой. Он поедет сейчас в усадьбу, там переночует и скоро опять будет здесь. Так он и будет приходить сюда до тех пор, пока наконец Господь не смилуется над ним и не пошлет ему какую-нибудь горячку, от которой и закончится его бренное существование.

В усадьбе князя встретил верный дворецкий Никодим, лысый, как коленка, с седыми пышными бакенбардами. «Не должно тебе иметь такие баки, когда у барина таких нет. Вот выдеру, будешь знать» — иногда дразнил его Матвей Сергеевич, а Никодим лишь кланялся ему в ответ, улыбаясь.

Теперь же меж ними не было и тени былой шутливости, только тягостное молчание, прерываемое только добрым ворчанием дворецкого. Вот и сейчас он шел за старым князем по дому и все бормотал и бормотал под нос, не умолкая ни на минуту.

— Приняли бы ее, барин. Надоела она хуже горькой редьки! Вот и ходит, и ходит все, — Никодим потряс своими бакенбардами, а затем продолжил. — Давеча она все твердила, что у нее дело до вас. Сурьезное дело, барин.

— Пусть идет прочь, — отрезал Матвей Сергеевич, не прерывая своего пути. — Будешь еще нудить тут — выпорю. Прочь иди. Устал я.

— Дык утверждает…, — не унимался Никодим, и барин поднял трость, на которую опирался. Но старый слуга даже не уклонился — он знал, что барин, как собака в той поговорке, лишь лает. Кусать-то кусает да только по серьезной провинности, не более.

— Пусть прочь идет! — громче сказал старый князь. — Чтобы духу ее здесь не было! Пусть взашей из имения гонят. А еще раз границы переступит — так собак спущу, так и передай.

Матвей Сергеевич отпустил взмахом руки всех из своей спальни и устало опустился на постель. Как же ему хотелось заснуть и, открыв глаза поутру, обнаружить, что все происходящее просто дурной сон! Он бы тотчас бы поехал тогда к Сергею и повинился во всем перед ним. В своей гордыне, в своем слепом стремлении всегда настоять на своем, презрев склонности и желания окружающих, свое самодурство. Ведь что ему стоило сделать это ранее? Быть может, и Сергей не стал бы так дурить…

Как Матвей Сергеевич надеялся на то, что эта бедная пташка серьезно увлечет его внука! Ведь он прекрасно видел, что творится в душе Сергея. Но это была всего лишь искра, которую было необходимо раздуть. Вот он и пытался это сделать, пока она не погасла совсем.

Внучка его хорошего знакомого, генерала Голышева. Красавица, умница (он справлялся у госпожи Адлерберг [163]), способная отвергнуть его внука. Да еще с тем огнем внутри, который так и полыхал иногда в ее глазах. Правда, наполовину нерусской крови, но он был готов простить ей этот недостаток. Тем паче, что, судя по всему, все же кровь была не ненавистной ему польской, а другой славянской народности. Да и кто сейчас чистокровный русич? Это-то после того, как Русь была под монгольским ярмом, а при Петре понаехали сюда немцы да голландцы?

Сначала, правда, Сергей поддался, уехал прочь из страны. Но затем все пошло так, как и хотел старый князь, умело подбрасывая каждый раз дрова, когда, как ему казалось, интерес внука начинал пропадать, или он смирялся с неудачей. Ведь он всегда поступал наперекор Матвею Сергеевичу, так и делал на этот раз. Старый князь уж было решил, что ему все удалось, и скоро Сергей введет в дом Загорских молодую жену, но эта ссылка спутала все планы. А потом и вовсе объявили о помолвке. Совсем не той, что он хотел.

Ах, как старый князь злился на девушку! Все спутала ему! Разве можно было предпочесть его внука? Разве разумно?

А затем смерть пришла к нему в дом, в который раз забрав с собой всех, кого он любил. Всех до единого…

До ушей старого князя вдруг донесся откуда-то пронзительный женский визг, и он нахмурился. Это что еще такое? Он же строго-настрого запретил вообще беспокоить его чем-либо! Что там за девка орет, как резаная? Ну, уж точно он отходит сегодня тростью чью-то спину. Совсем распоясались!

Матвей Сергеевич с трудом поднялся на ноги и, опираясь на трость, пошел вон из комнаты на звуки шума. Как выяснилось, кричали в прихожей комнате. Несколько человек пытались вывести вон из дома упирающуюся женщину, а она кричала, как безумная, колотила по лакеям зонтиком и ридикюлем, кусалась и царапалась. Суетящийся вкруг них Никодим пытался уговорить женщину утихомириться, а сбежавшиеся на крики дворовые со смешками наблюдали за этой картиной. Все были так увлечены происходящим, что даже не заметили подошедшего барина.

Все с возрастающим удивлением Матвей Сергеевич вдруг узнал в бешеной фурии Натали. Шляпка уже давно слетела с ее головы, волосы растрепались, рукав ее салопа оторвался и теперь висел на нескольких нитках. Она выглядела совсем не так, как та светская холеная красавица, которую он привык презирать за недостойное дамы поведение. Да и кто узнал бы ее сейчас в таком виде?

— Что здесь происходит? — как можно громче спросил старый князь, и все дружно замерли на тех местах, где находились. Лишь дворовые шустро скрылись прочь, опасаясь попасть барину под горячую руку.

— Вот, ваше сиятельство, — обратился к нему Никодим. — Опять пришла. Я ей говорю, барин не может принять, почивает. А она вдруг как зыркнет, сама, говорит, тогда пройду, если не пропустишь! И как стала рваться в комнаты. Насилу удержали. Вона как молодцов наших расцарпала, аки кошка какая. А еще барыня!

Натали гордо вскинула голову и посмотрела князю прямо в глаза.

— Прошу прощения за сей скандал, но мне просто необходимо увидеться с вами. Вот уже почти неделю я пытаюсь попасть к вам, но…

— Не имею ни малейшего желания ни видеть, ни слышать вас, — отрезал Матвей Сергеевич. — Падшую женщину никогда не примут в этом доме. А всякая жена, оставившая своего супруга — блудница! Подите вон!

Он кивнул лакеям, те снова схватили Натали за руки, намереваясь вывести вон. Но та ловко увернулась от них и, отбросив зонтик, бросилась к князю, по ходу движения вытаскивая из ридикюля конверт. Она схватила его за рукав и прежде, чем ее оттащили от него, сунула ему в руки письмо.

— Возьмите! — крикнула она. — Он хотел, чтобы вы прочитали его!

Матвей Сергеевич замер. Он узнал почерк внука в подписи на бумаге, и его руки затряслись от волнения. Он поднял потрясенный взгляд на Натали, делая знак дворне, чтобы оставили ее в покое.

— Откуда это у вас?

— Он лично отдал мне письмо в Пятигорске. Просил, чтобы я передала вам лично в руки. Сказал, что от этого письма зависит его будущее, его жизнь, — Натали теперь выглядела такой усталой, такой измученной. Кто ж знал, что иногда выполнить последнюю волю так тяжело?

Князь хотел было сразу же вскрыть конверт, но передумал. Он прочитает его не здесь, на виду у дворовых и Натали, а наедине с собой, в тиши собственной спальни. Матвей Сергеевич взглянул на Натали. Выходит, он и тут ошибался. Было видно сейчас, как сильно она любит его внука. Так сильно, что была готова драться со здоровыми мужиками, лишь бы выполнить его желание. Но, тем не менее, он по-прежнему считал ее недостойной парой для Сергея, и дело было не только в происхождении и богатстве. Просто у Сергея не загорались глаза на нее, тем самым огнем, что выдавал их, Загорских, с головой в своих предпочтениях.