Муж объелся груш - Веденская Татьяна. Страница 13

– Ну как дела? – взволнованно спросила мама, встречая нас в коридоре. – Сделали анализ?

– Ага, – кивнула я, хищно улыбаясь.

– А ты телефон забыла. Он там звонил, кажется.

– А я знаю, – еще более хищно ответила я и прошла в комнату. Телефон лежал, как я и предполагала, у меня на столе. Я взяла его в руки, открыла крышечку, посмотрела журнал вызовов. Кто бы сомневался! Денис звонил мне, когда я уехала из клиники. Уже после этого нашего разговора. Вот ведь… так, Маша, спокойно. Успокойся, пожалуйста, этот человек тебе больше никто.

– Машунь, а когда результаты будут известны? Через две недели? Я почему спрашиваю, ведь в феврале двадцать восемь дней, это не будет влиять? – интересовалась мама, с подозрением глядя на меня. Еще бы, я явно была не в себе, но в тот момент этого даже не понимала.

– Скажи, мам, а на домашний телефон никто не звонил, пока меня не было?

– Звонил. Папа звонил, спрашивал, как ты.

– И все?

– Все. Ну… то есть Нинке звонили, из садика. У них там холодно, половины группы нет, просили Вениамина забрать.

– А еще?

– Все, – растерянно развела руками мама.

– Отлично! – хлопнула в ладоши я. – Значит, все правильно.

– Что правильно? Так что с анализами?

– А, с анализами. Они очень успешные. Нам их прямо сразу сделали, при нас.

– Как это? Что ты несешь? – вытаращилась мама. Выражение ее лица становилось все более и более подозрительным.

– А так. Согласно проведенной экспертизе, Сонька – моя дочь, и это установлено достаточно точно. А вот отца у нее вообще нет.

– Маша! – воскликнула мама.

– Да что Маша? Нет его больше, и все. И никогда при мне больше не упоминайте о его существовании. Сирота Сонька. Сирота!

– Да что случилось? – всплеснула руками мама. Тут я уже не смогла держаться и разревелась. Я рассказала ей про рефрижератор с пингвинами, про регистраторшу, про то, как Денис на ходу врал мне.

– Он, наверное, вообще проспал. Забыл. Или специально не пошел. Я его ненавижу!

– Я так тебя понимаю, – кивала мама, накапывая мне валидола. Или чего там, валерьянки, наверное.

– А про ногти – это чтобы я их у него состригла?! Да не нужны мне эти алименты, не нужно мне ничего. Я хотела, чтобы нормальная семья. Чтобы папа и мама, чтобы праздники вместе. Не хочу, не хочу! – билась я.

– Ах, детонька. Ладно, ладно, – приговаривала мама.

– Слушай, мам. А правда, купите мне с папой эту карту в этот клуб.

– В какой клуб? – опешила она.

– Ну, в Люськин. Можно? Мне вдруг захотелось чем-то заниматься.

– Ладно, купим. Только Ниночка будет опять ворчать, но ничего. Перетерпит.

– Ладно, мам, я полежу. Посплю, ладно?

– Конечно. О чем ты, конечно, поспи. А карточку купим, не переживай, – убаюкивающим голосом заверила меня она и закрыла дверь, уведя Соню к себе. Я закрыла глаза. Специфический запах капель немного резал нос, но голова кружилась и от холода, и от пережитых этих дурацких волнений. Я уснула, отбросив хоть на время мысли о том, что же теперь будет и как же мне жить дальше. Во сне было тепло и уютно, так что не хотелось оттуда уходить.

Впрочем, надо сказать, что все эти мои крики и слезы, все эти «я ничего не хочу о нем знать» не имели на самом деле особенного смысла, так как супруг мой драгоценный, окаянный, даже и не думал появляться. Это в первые несколько дней после инцидента с клиникой я боялась, что он позвонит и начнет опять свою бесконечную разборку, в которой найдет десять весьма изобретательных способов доказать, что во всех этих событиях виновата я и только я. Сделает так, что все вокруг начнут в этом сомневаться, затребует новой поездки в эту ужасную клинику… Ничего этого не случилось. Он вообще не позвонил. Конечно, пыталась звонить Ядвига. Она что-то там несла про слишком напряженный рабочий график, про не самый лучший на свете момент. Моя мама с героическим терпением выслушивала ее исповеди. Иногда ее терпения не хватало, тогда она язвительнейшим тоном говорила что-то вроде:

– А вам не приходило в голову, что он у вас отвратительно воспитан?

– У мальчика непростой характер, да, – обижалась Ядвига. – Но он же рос без отца!

– Ага, – кивала мама. – А теперь зато его дочь будет тоже расти без отца.

– Подождите, не все еще потеряно. Мы найдем способ их помирить. Они же еще дети. Маша просто должна понять… – она говорила так громко, что мне все было слышно. На этом месте я не выдержала, взяла у мамы трубку и сказала:

– Передайте вашему сыну, что я подаю на развод.

– Машенька, это опрометчивый шаг! – растерялась свекровь, но я уже повесила трубку. Шли дни, но моя решимость все не кончалась. Я действительно сходила в юридическую консультацию и все узнала. Оказалось, что мне нужно свидетельство о браке, а оно осталось у него, у моего мужа. Чтобы не видеть его, исключительно и единственно с этой целью я пошла в загс и написала заявление на дубликат.

– Вы что, его потеряли? – спросила меня сотрудница.

– Да, я его потеряла, – ответила я. – И он меня, – добавила я про себя. В тот момент я была очень злой. Я не поленилась и поехала в суд, который почему-то относился не к моему, а к его адресу и располагался где-то там же, в Алтуфьеве. Но я добралась туда, наплевав на холода, и в течение часа старательно списывала с информационной стены каракули под названием «Исковое заявление». Когда дошло дело до графы «причина развода», я, не медля и секунды, написала: по причине нежелания быть отцом.

– Что вы имеете в виду? – нахмурилась судья, пожилая седовласая женщина в большущих очках. Она чем-то напоминала нашу учительницу по макроэкономике, ужасную педантку, которую я страшно боялась. Примерно те же чувства я испытывала и сейчас.

– Просто… он не верит, что наша дочь – это его дочь.

– А это его дочь? – уточнила она строго.

– Теперь это моя дочь. Только моя, – ушла от ответа я. Судья вздохнула и оттолкнула от себя листок.

– Напишите, что не сошлись характерами. Или вам это принципиально?

– Нет, не принципиально. Мне принципиально с ним развестись, – помотала головой я.

– Тогда пишите про характеры, – посоветовала еще раз она. Я переписала заявление, попутно подумав, как много разных историй, возможно, слез, истерик, объяснений, выпитого валидола и прочих микстур – и все в одной фразе. Не сошлись характерами. Чтоб ему пусто было, Денису, вместе с его характером. Уж лучше жить одной, чем так, как с ним.

На весь развод ушло три месяца. И ни разу за это время Денис не попробовал со мной связаться, поговорить. Иногда я задумывалась, удивлялась, что могло сделать мужчину таким бездушным, таким спокойным и жестоким. Ведь он, в конце концов, бросил свою единственную дочь. Разве это событие может быть рядовым? Или в его мире это все тоже настолько малозначительное, что можно просто не думать, забыть? Отбросить, как сущую ерунду?

Так или иначе, а через три месяца, прожив весь этот положенный судьей странный срок на примирение и, уж конечно, не примирившись и даже не перебросившись и парой слов, мы развелись. Самое интересное заключалось в том, как этот человек, мой бывший муж Денис, вел себя в суде. О, он был очень пристоен, крайне приличен и даже помог мне снять пальто. А когда я попыталась положить себе пальто на коленки, он ласково улыбнулся и пожурил меня:

– Ну что ты как-то по-деревенски? Вот же вешалка. Давай повешу.

– Какой ты милый, – фыркнула я и назло ему оставила пальто на коленях. Денис поднял глаза к потолку, всем своим видом говоря, мол, ну что я могу еще сделать. Она такая, какая есть. Что уж тут?

– Так, имущественных претензий у вас друг к другу нет? – спросила судья, посмотрев на нас обоих с чисто профессиональным безразличием.

– Нет, – ответила я.

– Ну что вы, какие претензии, – ответил Денис, душевно улыбнувшись. Меня передернуло.

– А что, у тебя могут быть ко мне какие-то претензии? – скривилась я.

– Маша, только не начинай. Мы же в учреждении, здесь нельзя устраивать сцен.