Зеленый мальчик. Сказки - Харламов Юрий Ильич. Страница 10

— Но ведь она была уже не из воздуха, а живая! — воскликнул Завиток.

— Да, но наперсток все равно оставался волшебным.

— И она исчезла?

— В ту же секунду...

— Бросила Теньтеня? — не поверила Барбариска.

— Наоборот — спасла! Словно серебряный ручеек прозвенел—скатился с вершины наперсток. Кинулись они к нему, друг у друга из рук рвут, Богач самый сильный оказался, всех расшвырял. Зажал наперсток в ку­лаке и крикнул: «Пусть все золото-серебро, сколько есть в мире, все алмазы, хрусталь, ковры и меха,— ко мне перелетят!» Молчит наперсток. Пьяница заказывает, чтобы все корыта, ведра, тазы, кастрюли, круж­ки, ложки у него в доме вином наполнились. Ученый — пусть, мол, все премии, степени и почетные звания всех академий ему присвоятся. Склочница — чтобы все лю­ди между собой перессорились. Один Дачник продеше­вил: «Перенеси, — говорит,— меня, сестрица Эхо, в мой гамак, к моим огурчикам, только чтобы этих против­ных цветов там не было, и пусть меня никто не тро­гает!» И тогда сказала им из наперстка сестрица Эхо: «Я-то думала, вы страшные, а вы смешные! Да ниче­го такого я не умею. Но я обещала честно служить людям, и раз уж вам досталась, буду служить. Служ­ба моя вот какая: я помогаю шить да штопать, а если кто-нибудь из вас уколет палец, я тут же ему про на­персток напомню». Как они все рассердились! Для Теньтеня так она все умела, а для нас только шить да штопать, очень нам это надо! «Ну вот что, — гово­рит Богач.— Я вижу, она просто издевается над нами! А раз так, пусть же и другим не достанется!» Бросил наперсток на землю и ударил по нему каблучищем!

На кустике все так и ахнули. Бабочки всплеснули крыльями, божьи коровки зажмурились, паучок от волнения сцепил на груди все свои восемь лапок.

— Да как он посмел! — закричал Завиток. — Он же знал, что в наперстке сестрица Эхо!

— А Мать? А Игрушечный мастер? А Гром с Молнией? — закричали Барбариска с Ежевичной.— Где они были? Почему не отняли ее?

— Мать в это время на вершину карабкалась. Игрушечный мастер людей поднимал. Гром с Молнией, Дождь, Град и Ветер вместе с тучей за горы ушли, чтобы не мешать спасателям. Единственный, кто все это видел, был я,— вздохнул дядюшка Ручейник.— Не раздумывая ни секунды, я бросился им под ноги и по­дкатился, надеясь, что они примут меня за наперсток. Я хотел увлечь их за собой в пропасть, и никогда не пожалел бы об этом, но хитрость моя не удалась. На­персток сестрицы Эхо светился, словно, солнечный зай­чик, его ни с чем невозможно было спутать. И чем больше они его топтали, тем ярче он разгорался, но они продолжали плясать и прыгать на нем, как дика­ри. Признаюсь, в эту минуту мне расхотелось жить, и я пополз к ним под ноги, чтобы умереть вместе с сест­рицей Эхо. Но когда я дополз, не было уже ни наперстка, ни солнечного зайчика — в пыли валялась холодная расплющенная железка.

На кустике вдруг стало темно — это погасли от горя светлячки. Тетушки плакали, дядюшки и дедушки хлюпали носами. Плакали навзрыд божьи коровки. Бабочки в знак траура опустили крылья. На усике у Мотылька блестела голубая слеза.

— Не хочу! — прошептал вдруг Завиток. — Спрячьте меня куда-нибудь, хоть в землю заройте — не хочу быть мальчиком! Зачем они убили ее?

— Теньтеня-то хоть спасли? — спросила нянюшка Янтарка.

— В последнюю секунду,— ответил Водопадник.— Можно сказать, у смерти из рук вырвали.

— Когда его принесли домой, он еле дышал,— вспоминала бабушка Жасминна.— Его уложили в постель, и он лежал весь облепленный пластырями, пят­ки ему мазали медом, а нос горчицей, но мне его было нисколько не жалко, потому что он не уберег сестрицу Эхо. Я тут же повернулась и уползла, больше я его никогда не видела...

— Зато я видел, как Гром с Молнией, Дождь, Град и Ветер отомстили за сестрицу Эхо,— сказал дядюшка Ручейник.— Нагнали они туч выше неба, все тропинки размыли, все ручьи переполнили и вся наша ком­пания три дня в горах просидела. Богач клятву дал: если живой останется, золотой наперсток Теньтеню подарит.

— Наперсток! А сестрицу Эхо он может вернуть? — крикнул Завиток.

— А вдруг сестрица Эхо успела вылететь из напёрстка?— промолвила Барбариска.— И живет себе где-нибудь на лугу с бабочками и стрекозами...

— Ах, это было бы чудесно! — воскликнули бабочки.— Только мы бы ее сразу узнали. Нет-нет, среди нас она не появлялась...

— А, может, она вернулась на небо? — сказала Ежевичка.

— Нет ее и там,— грустно прожурчал Ручей.— С тех поря столько раз побывал на небе и снова с дождем и снегом возвращался на землю. Уж я бы ее нашел...

— Да разве могла бы она жить спокойно, хоть на земле, хоть на небе, когда людям так необходимо эхо!— Это сказала Катушка, и вдруг все услышали, что голос у нее вовсе не скрипучий. В нем звучала горечь, взгляд ее был полон печали и гнева.— Послушайте мое слово... Не наперсток они растоптали — нет, они убили сказку... Но сказку невозможно убить — когда убивают сказку, из нее рождается правда! Вот эта правда: не Земля растет — люди становятся меньше, потому что губят в себе свое эхо... Бедная сестрица Эхо! Она так хотела освободить своих братьев! Но для того, чтобы освободить их, надо прежде всего освобо­дить людей — освободить от лжи, лицемерия, жаднос­ти, трусости, пьянства, невежества, равнодушия. Никто не сможет им помочь в этом, никакая сила — только люди могут спасти людей!

Паучок вдруг дернулся, упал, кто-то невидимый та­щил его за лапку.

— Паутинка! — крикнул он.— Дверь!... Они идут!...

Это сработала протянутая им от кустика к дому сигнализация.

Вспыхнул фонарик, луч его двигался по темной аллейке. Возле беседки он свернул к ограде и уперся прямо в жасминовый кустик, осветив его ярким электрическим светом.

— Чудеса да и только! — прошептала Сбитая коленка.— Весь кустик облеплен улитками. И бабочки! И божьи коровки! И паучки, и светлячки! На каждом листике кто-нибудь да сидит.

— Это они собрались, чтобы проводить его,— также шёпотом ответил Носатый молчун.

— А почему они все мокрые? Неужели ночью был дождь?

— Это не дождь, а слезы,— промолвил Носатый молчун.— Ведь они провожают его в другую жизнь... Так который из них?

— Я теперь и не знаю,— растерялась Сбитая коленка.

— В таком случае, возьмем самого маленького, самого заплаканного, значит, у него нежная душа.

— Вот этого! — И палец Сбитой коленки уткнулся в Завитка.— Но он не спит, а мама сказала, надо брать сонным, иначе он будет всю жизнь помнить, что был улиткой.

— Может, это и лучше,— прошептал Носатый молчун. — Каждый должен помнить, кем он был... Осторожно, возьмем-ка его вместе с листком... Ну, малыш, прощайся. Если ты, конечно, не против стать маль­чиком...

— Иди, не упирайся,— шепнула бабушка Жасминна. — Второй раз они выбрали тебя, значит, судьба!

— Прощайте! — сквозь слезы прошептал Завиток.— Я всегда буду помнить вас и как только у меня вы­растут ножки, я прибегу к вам!

— Прощай! Прощай, Завиток! — зашумели улитки.

Бабочки взлетели и кружили вокруг него. Что-то торопливо журчал Ручей. Светлячки то вспыхивали, то гасли, словно крохотные маяки.

Bce, кто мог летать, проводили Завитка до самых дверей, а Паучок послал ему вслед восемь воздушный поцелуев.

Рано утром, едва лишь первые солнечные лучи осветили сад, бабочки заглянули в окно, радостно взмахнули крыльями и закричали, захлебываясь от восторга:

— Превратился! Превратился! Все превратилось! Зеленый листок — в атласное одеяльце, домик — в колыбель, а сам он — в мальчика, такого маленького, такого хорошенького, такого беленького, как самый белый цветок на жасминовом кустике!

Жасминовый мальчик, как называла его Сбитая коленка, и правда, был очень симпатичным, от рожек не осталось даже следа, единственное, что напоминало о его прежней жизни среди улиток, так это завиток на макушке, который остался у него на всю жизнь. Рос он, не сказать, чтобы быстро, но рос, и все бы ничего, но почему-то очень уж он часто плакал. Случалось на минуту-другую утихнет, даже улыбнется, но вдруг, как будто вспомнит о чем-то — и сновав слезы. «Это он по улиткам плачет! — сокрушалась Мама. — Надо было все-таки дождаться, пока он уснет». Но она оши­балась, ее жасминовый сынок плакал не по улиткам, а по сестрице Эхо. Бабочки, которые каждый день заглядывали в окна, а порой даже залетали в комнату, рассказали об этом улиткам, да и сами улитки не раз слышали его жалобный плач, и вот однажды на подоконнике появилась бабушка Жасминна.