Зеленый мальчик. Сказки - Харламов Юрий Ильич. Страница 3
— Прилепилась, отлепилась, закатилась! — передразнил её Завиток. — Какие вы все тянучки!
— Ты как со старшими разговариваешь? — одернул его дядюшка Виноградник. — Ты того… не зазнавайся. Отдадим вместо тебя дедушку Скрыши— будешь знать.
— Старичка? Насмешили! Да кому он нужен?
Всем стало неловко за их будущего мальчика. Ведь уважение к старшим улиткам, как и у людей, считается у них первым признаком воспитанности. Хорошо, что дедушка Скрыши был туговат как раз на то ухо, которым он мог бы услышать Завитка.
— А чем Барбариска с Ежевичкой хуже тебя? — промолвила тётушка Избеседки. — Возьмут их — и будет у Сбитой коленки сразу две сестры-двойняшки!
— Им мальчик нужен! — радовался Завиток.
— Не спорьте, время идёт, — напомнил дядюшка Оградник.
И бабушка Жасминна продолжила свой рассказ.
— Утром я, наконец, увидала, что это за гусь — Теньтень. Не ребенок — сущий чертенок! Проснулся — первым делом щеткой в кошку запустил. После этого книжку в клочья разорвал. Акварельные краски по всей комнате расшвырял. Не успел воробей за окном чирикнуть — у него уже рогатка в руках: «Ах, так я вас еще не всех на тот свет отправил?» Стал искать, чем бы в него выстрелить, глядь— наперсток. Схватил его, я дыхание затаила, жду, что дальше будет, и вдруг говорит ему наперсток человеческим голосом, тоненьким таким голоском: «Не выстреливай меня, Теньтень — может, я тебе еще пригожусь!» У Теньтеня от удивления рогатка из рук выпала. Да и я, признаться, была поражена, хоть в общем-то мы, улитки, с детства, привычны ко всяким невероятным происшествиям. Вот так Игрушечный мастер, думаю, вот так наперсток!... Теньтень в наперсток заглянул, дунул в него, пальцем поковырял - нет ничего. «Что за чудеса, — ворчит, — слышно, а никого не видать!» — «А ты скажи волшебное слово —сразу увидишь», — отвечает голосок. «Какое-такое слово?»— спрашивает Теньтень. «Очень простое: когда палец уколешь, что ты говоришь?»— «Ой?». И только он сказал «Ой», глядь— стоит посреди комнаты девочка — в простом ситцевом платье, косички, чёлка, босиком. Ростом чуть повыше Теньтеня, только вся словно из воздуха и света. Смотрит на неё Теньтень— глазам не верит. «Ты кто?» — спрашивает. «Неужели не догадываешься? — отвечает она. — Я — эхо, самое маленькое, какое только есть на свете. Живу в наперстке, помогаю людям шить да штопать. А вот когда мы жили на небе…» — «Как на небе?!»— «Я там родилась, — отвечает она. — Ты что же, не знаешь, откуда взялось эхо? Ну, так слушай… Давно-давно, когда горы были ниже травы, океаны меньше блюдца, а слоны такие маленькие, что им смешно было смотреть друг на друга, жили-были Гром и Молния. Гром гремел, Молния сверкала, Земля дождями умывалась. И росли на Земле горы, наполнялись океаны, слоны прямо на глазах толстели. А у Грома с Молнией было семь сыновей, семь братьев-эхо, а потом и я родилась. Когда соберёмся все вместе, да как пойдём греметь по всему небу — шуму, грому!.. Но вот однажды возвращаемся в свой облачный замок, а Гром-отец и говорит: «Хватит попусту греметь, пора и делом заняться. Идите на Землю, а то Земля растёт, а люди какие были, такие и есть. Идите и помогайте им». Сказал, громыхнул на прощанье, маменька блеснула в последний раз и раскатились мы кто куда. Я вот в напёрстке поселилась».— «А братья?»— спрашивает Теньтень. «Если бы я знала, — отвечает сестрица Эхо. — Я ведь дальше порога нигде не бываю». И вдруг Теньтень с места сорвался, по комнате закувыркался. «Я знаю, — кричит, — где твои братья живут!»— «Правда?!» А Теньтень уже в штаны запрыгивает, ботинки через две дырки на третью зашнуровывает. «Собирайся, мы их в два счёта найдём, всех до одного!» Как она обрадовалась! Я-то сразу поняла, что Теньтеню чихать на её братьев — ему бы только куда-нибудь залезть, да что-нибудь натворить. Я хотела прилепиться к платью сестрицы Эхо, чтобы узнать, что будет дальше, но она секунды не стояла на месте. Она кружилась по комнате и пела:
Бабушка Жасминна помолчала.
— Если бы она знала, бедняжка, что её ждёт! Кто видел их, кто слышал, продолжайте. Я знаю только конец этой истории…
— Подождите! Подождите! — воскликнул порхавший возле кустика радужный мотылёк. — Я чувствую, это очень интересная и поучительная история. Если не возражаете, я позову бабочек, они такие легкомысленные, им тоже полезно послушать.
Через минуту все бабочки, обитавшие в саду, слетелись на кустик, расселись на самой верхушке и притихли, аккуратно сложив крылья.
Рассказ бабушки Жасминны хотел продолжить дядюшка Виноградник, но дядюшка Салатник остановил его:
— Не торопись, моя очередь…
— Первым делом отправились они на базар. Уж кто-кто, а такой проныра и пролаза, как Теньтень, знал, где можно поживиться. Вы спросите, как я там очутился? Очень просто, для этого есть салатный лист. Да-да, это старая известная всем истина: хочешь увидеть мир — полезай в салатный лист. Рано или поздно ты окажешься в овощной лавке, на базаре, в поезде, самолете, совершишь морское путешествие, может даже кругосветное, если только кто-нибудь нечаянно не закусит тобой... Ну вот, сижу это я, значит, в салатном листе, жду покупателя, от нечего делать строю рожки молодой картошке. А напротив — молочный ряд, в том ряду среди кувшинов— склочница-молочница, красная рожа, сама уже на кувшин похожа. Во всю глотку кричит-зазывает, молоко сырой водой разбавляет, из пустого в порожнее переливает. Отвернулась на секунду, а Теньтень хвать кувшин — и под полку. «Нашли первого, — шепчет.— Он здесь, в кувшине». Я шею вытянул, что это думаю еще за «первый», который в кувшине? Вижу — сестрица Эхо кувшин обнимает, братцем родным называет, что же ты молчишь, укоряет. Кувшин — ни гу-гу. Да и где это видано, чтобы кувшины разговаривали. «Неправильно зовешь,— говорит ей Теньтень.— Братец твой в молоке сидит. Что надо сделать? Молоко выпить — братец останется. Эх ты!»— «Но ведь молоко чужое!» — Сестрица Эхо ему. А он: «Здрасьте! Братец родной, а молоко чужое!» Только приложился к кувшину, а сестрица Эхо возьми да и шепни: «Ну-ка, братец, если ты здесь, проучи воришку!» В ту же секунду молоко из кувшина выплеснулось, водопадом на Теньтеня хлынуло. Пока он, как кот отфыркивался, сестрица Эхо с братцем поговорила. Разговор у них вот какой вышел: «Помнишь ли,— спрашивает она,— когда горы были ниже травы, океаны меньше блюдца, а слоны такие маленькие, что им смешно было смотреть друг на друга?»— «Помню, помню!»— отвечает Кувшинный братец. «А помнишь, зачем нас на землю послали?» — «Конечно помню: помогать людям. Для этого я и поселился в кувшинах».— «И как же ты им помогаешь? Разбавленным молоком торгуешь?». — «Эх, сестрица, — отвечает Кувшинный братец,— а что я могу сделать, если у моей хозяйки совсем совести нет?» — «Но у тебя-то есть! А ну, в которых кувшинах молоко разбавленное, выплесни его прочь! И впредь всегда так поступай!» Только она это сказала, как из всех кувшинов, словно это были киты, а не кувшины, ударили фонтаны, по базару молочная река потекла. Ну, не совсем молочная, а скажем так: река из разбавленного молока. Склочница-молочница с горя чуть рассудка не лишилась, такой вой подняла, уж так голосила да причитала! Народ со всего базара сбежался. А Теньтеня с сестрицей Эхо уже и след простыл. Слышу, народ судачит: «В чем дело? Кто склочницу-молочницу мог обидеть?»— «Да вот, говорят, волшебный кувшин у нее объявился — разбавленного молока терпеть не может, а глядя на него, и другие кувшины с ума сошли». Тут свидетельница нашлась — мороженщица-Синий нос: «Не само оно выплеснулось — это Теньтень кувшины перевернул, я своими личными глазами видела!» — «Да как же он перевернул, когда кувшины вот они, на месте, а молока в них нет?» — «А то вы Теньтеня не знаете! Он у меня однажды, пока я нос пудрила, лоток мороженого съел, одни пустые баночки остались — кто еще так сумеет?». Тем временем склочницу-молочницу кое-как отходили, валерьяновыми каплями отпоили. Попробовала она опять разбавленного молока в кувшины налить, а оно ей все в лицо выплеснулось. Тут уж она совсем человеческий облик потеряла! Как только кувшины не обзывала, и на коленях перед ними стояла, и в суд на них подать обещала, кувшины очень принципиальные оказались: хоть капля воды в молоке — получай обратно! Вот уж где народ нахохотался. Видит молочница — нет ей сладу с кувшинами. Тогда залилась она слезами горючими и при всем честном народе поклялась поймать этого негодника Теньтеня и семь шкур него спустить. Вскочила на велосипед, педалями загремела, колесами зашумела — помчалась Теньтеня ловить.