Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна. Страница 18

тую коновязь, у коновязи — Гнедой. Сбруя на нём шита жемчугом, седло бронзовыми бляшками украшено.

Чичкан кругом посмотрел — долина будто снегом заметена: белых овец не сосчитать, а впереди ягнёнок с волосяным арканом. На холмах красные стада, на горах несметные табуны.

Выпрямился Чичкан, голову выше поднял, по-богатырски закричал, по-орлиному заклекотал. Приложил к губам маленький железный комыс, густую песню через все долины повёл. Двухструнный юпшуур взял — лёгкая песня по холмам разлилась.

Эту светлую песню услыхали пастухи Ер-бока-каана, на чистый голос прискакали. Увидали они неисчислимые стада, белый шатёр, Гнедого в затканной жемчугом сбруе. Повернули пастухи коней, помчались обратно к своему стойбищу.

Ер-боко-каан, о Чичкане услыхав, как река заб^^рлил, как лёд затреп1;ал. На золотом ложе ему не лежится — постель будто раскалённый камень. Ни пить, ни есть не может, будто кость застряла в горле.

Вскочил на своего солового коня, как буря помчался, как вихрь на вершину горы вз-петел, стойбище Чичкана увидел и горько-ядовито закричал:

— У коровы длинный хвост, только шерсть на нём короткая! Мышонок Чичкан раскинул шатёр, да не жить ему здесь! Завтра на восходе солнца мой отцовский лук покажет свою мощь, мои могучие р^^ки силу свою испытают. Выходи, Чичкан, на смертный бой! Твой шатёр сожгу, твой скот заколю, в котлах сварю, своих воинов потешу. Мне, великому каану, и тебе, жалкому Чичкану, на одной земле не жить!

Сказал, дёрнул повод коня и, не дожидаясь ответа, ускакал.

Заблеяли овцы, замычали коровы, лошади заржали:

— Нет у нас ни когтей, ни клыков, помоги нам, Чичкан-богатырь!

Горько-жалобно заплакал сирота Чичкан. Он лука и стрел в руках никогда не держал, воевать нигде не учился.

Из овечьей шерсти кошма моего белого шатра сваляна, из коровьего молока мой чегень заквашен, мой курут отжат, из конского волоса мои арканы сплетены… Защитить вас, друзья мои, я не умею… Оглянусь назад — кроме тени, нет ничего, руки подниму — только за уши ухватиться можно. Нет у меня отца — он помог бы, нету матери — она пожалела бы. Птенцу, выпавшему из гнезда, не спастись от ястреба. Сироте беззап1;итному войско Ер-боко-каана не одолеть… Бегите отсюда, белые отары, красные стада, быстрые табуны. Я один Ер-боко-каана встречу, я один буду с Ер-боко-кааном биться, пока хватит сил.

Еп1;ё не умолк этот жалобный плач, как послышался голос медведя-великана:

— Возьми, Чичкан, свой синий топор, свой стальной нож. Нарежь крепкие прямые ветки, согни из них т>тие л^’ки, стяни их звеняп1;ей, упругой тетивой. Из орешника настрогай тонкие стрелы, стволы пихт на копья разделай.

Согнул Чичкан луки величиной с сопку, сделал и с ладонь величиной. Были у Чичкана пики, как столбы, были копья всего с большой палец. Резал, гнул, рубил, строгал весь день. Всю ночь при свете костра работал.

И только когда посветлели горы на западе, опустил Чичкан свой синий топор. Но вот заалело небо и на востоке.

Вместе с алой зарёй пришёл в стойбище Чичкана медведь-великан. За большим медведем шли сурки в жёлтых дохах, за сурками медленно, вперевалку, двигались серые барсуки, за барсуками, подталкивая их, спешили росомахи с круглыми щитами на чёрной спине, за росомахами шагали медведи в бурых тулупах.

Малые пики и луки пришлись впору суркам, оружие потяжелее взяли барсуки и росомахи.

Самые тяжёлые, толстые, как брёвна, копья легко, играючи, медведи подняли.

Как огненный бубен, выкатилось на небо утреннее солнце. Вместе с солнцем двинулся к стойбищу Чичкана Ер-боко-каан

со своим непобедимым войском. Звеня бронзовыми доспехами, вызывали воины Чичкана-сироту на смертный бой.

— Ложись! — приказал зверям большой медведь.

Впереди всех залегли сурки и барсуки. За сурками притаились в густой траве росомахи. Позади росомах, в тени деревьев, заняли места медведи.

С одного края этого войска чёрно-жёлтый большой медведь встал, с другого — Чичкан на Гнедом.

В небе солнце поднялось, в долину воины Ер-боко-каана спустились.

Большой медведь дал им близко-близко подойти да вдруг как рявкнет:

— Ма-аш!

Все звери, как один, вскочили, Ер-боко-каан едва успел коня осадить.

Стрелы, как молнии, воинов разят, пики без промаха колют. Глаза зверей синим пламенем полыхают, дыхание их расстилается, как густой туман.

— Э, ма-аш кондутеёр! Вперёд, вперёд! — приказал медведь-великан.

Сурки свистнули, барс^’ки хрюкнули, росомахи зарычали, медведи заревели и двинулись на ханское войско.

— Ойтб-кайраа! Назад, назад! — взвизгнул Ер-боко-каан.

Но звери его приказа не послушались, только ещё свирепее

зубами лязгнули.

Ер-боко-каан дёрнул повод коня, зверям спину показал, за ним побежали непобедимые воины.

Реки выходили из берегов, когда ханское войско бродом шло; камни дымились и рассыпались золой, когда по суше бежа.110.

Свой белый шатёр, сундуки с добром Ер-боко-каан пятками в пыль истолок. Так убегало могучее войско от сурков и барсуков, от росомах в медведей.

Ни моря, ни скалы остановить этих воинов не могли.

К какому краю земли прибежал Ер-боко-каан, где он свою

смерть нашёл, только два чёрных ворона могли бы сказать, да мы языка их не понимаем, двух светлых росинок нам испить не довелось. И теперь даже имя Ер-боко-каана позабыто.

Однако хорошо помнят на Алтае, что помог сироте Чичкану спереди жёлтый, как день, сзади чёрный, как ночь, великан медведь.

С той поры и до наших светлых дней, память о нём уважая, старшш сказители медведя дядей зовут.

Добрым словом поминают сухого, как осенний лист, старика Танзагана, отцом алтайцев его называют.

АЛЫП-МАНАШ И КЮйШЖЕК-ААРУ

Когда небо было сотворено, когда земля была сотворена, вместе с небом и землёй был сотворен Байбарак-богатырь, ездящий на пятнистом, как барс, коне.

Когда луна была сотворена, когда звёзды засияли, вместе со звёздами и луной родилась прекрасная Эрмён-чечён.

Она быстрей травы, как камыш, росла, диких коней сама заарканивала, сама усмиряла — объезжала. Равного ей силача на Алтае не было, равного ей смельчака на земле не нашлось.

Поперёк её троны лишь Байбарак-богатырь отважился встать. Как медведь, Байбарак-богатырь грозно глянул — ни объехать его, ни с пути согнать.

Левой рукой он девицу Эрмен-чечен из седла выдернул, на землю опустил, сам на правое колено пал, правой рукой руку Эрмен-чечен крепко сжал,

— Отныне мы вовек неразлучны,— сказал.

— Всегда вместе будем,— молвила Эрмен-чечен и следом за Байбараком-богатырём из родного стойбища ускакала.

Весёлой переступью идёт под Эрмен-чечен неутомимый иноходец. Широко шагает пятнистый, как барс, конь, неся могучего Байбарака-богатыря.

А следом скачет разгневанный Сюмелу-пай — отец. Крепко-злобно хлещет он восьмихвостой плетью крылатого коня. Бороно-крылый конь, как буран, летит, как вьюга, спешит. Но прекрасную дочь свою Эрмен-чечен Сюмелу-пай догнать не успел.

Куда ворон не залетает — на краю голубой долины, куда сороке не долететь — на краю жёлтой долины, у подножья ледяной горы, в долине, закрытой от всех четырёх ветров, раскинулось стойбище Байбарака-богатыря. Здесь, в высоком аиле, родился у прекрасной Эрмен-чечен сын Алып-манаш.

Родившись, Алып-манаш сразу на ноги встал, волосяной аркан в руки взял, бело-серого коня, узды не знавшего, заарканил, заседлал, в седло вскочил, тугой лук на плечо повесил и поскакал на охоту.

Первой стрелой белку достал, второй — росомаху уложил, третьей стрелой Алып-манаш-дитя сразил могучего барса, хозяина гор.

Байбарак-отец снял с пояса широкий нож, наточил лезвие о скалу и надрезал шкуру. Шестеро силачей тут же подцепили и содра.яи её так чисто, что даже сорока не нашла бы на коже клочка мяса.

Эрмен-чечен-мать своими белыми руками кожу размяла, размягчила, и сделалась барсова шкура блестящей, как шёлк, лёгкой, как облако.