Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна. Страница 19
Эту шкуру золотистую, пятнистую, мягкую, лёгкую Байбарак-богатырь на плечо положил, тестю в подарок принёс, с поклоном расстелил её на земле у ног старика Сюмелу-пая.
— Этого зверя ваш внук Алып-манаш добыл, эту шкуру пят-листую, золотистую, лёгкую, как облако, блестяп1;ую, как шёлк, ваша дочь Эрмен-чечен своими белыми руками размяла.
Но Сюмелу-пай подарка принять не пожелал, простить Байбарака-богатыря не захотел.
— Год назад ты мою дочь, Эрмен-чечен, украл, год от меня ты её скрывал. За это на год пусть уснёт непробудным сном твой сын Алып-манаш. Пусть уснёт, как встретит по сердцу девицу, пусть уснёт, как придёт ему пора жениться.
3
Алып-манаш деда своего не видал, угроз его не слыхал, забот не зная, он, на радость родителям, рос, мужал.
Б быстроте бега равных ему на Алтае не было. Б борьбе он мог с великими силачами состязаться. Б смелости Алып-манаш сыну небесного царя Темир-мизе-богатырю не уступал. Стопудовый лук Альш-манаша только его друг Ак-кобён-богатырь мог поднять, но тетиву натянуть и ему не под силу.
Пируя с богатырями, силачами и героями, Алып-манаш однажды песню услышал про могучего Ак-каана. Семьдесят народов Ак-каан поработил, семьдесят семь богатырей убил.
Б белом аиле живёт дочь Ак-каана, красавица Эркё-каракчй, ездяш;ая на огненно-рыжем коне.
— Кто верхом мимо стойбиш;а Ак-каана скачет, слезает с коня, чтобы на Эрке-каракчи-разбойницу посмотреть. Кто пешком идёт — колени преклоняет, взглянув на красавицу Эрке-каракчи,— пели песельники, волосяные струны топшуура перебирая. — Шестьдесят силачей на стойбиш;е ездили свататься, семьдесят богатырей жениться на Эрке-каракчи хотели. Много женихов к ней стремилось, обратно ни один не вернулся. Бесчисленные следы на стойбище ведут, обратного следа ни единого
нет. Из богатырских костей горы вокруг стойбища возвышаются, кровью реки полвятся…
Слушая песню, Алып-манаш берестяной поднос с едой отодвинул, есть не захотел. Золотую чойчойку с питьём оттолкнул, пить не захотел.
— Пока Ак-каана не одолею, пировать не буду. Если красавицу Эрке-каракчи не полоню, на мягком ложе спать не буду.
Байбарак-отец и Эрмен-чечен-мать па пирах не пировали, на игры молодецкие не глядели, песен протяжных не слушали. Они искали для Алып-манаша добрую жену, чтобы верным другом ему была. Когда он будет год целый спать, недвижимо лежать, чтобы спящего не покинула.
Росла вместе с Алып-манашем сестрёнка милая Эркё-коб. Была у неё любимая подруга Чистая жемчужина — Кюмюжёк-аару, дочь Кыргыз-каана-непобедимого.
И сосватали родители Алып-манашу эту девицу Чистую жемчужину. Однако Алып-манаш костёр с ней вместе разжечь не захотел, в аил к ней не вошёл. Он коня седлает, снаряжается, в дальний путь собирается.
— Чем не хороша тебе Чистая жемч^^жина? — спрашивает Байбарак-богатырь-отец.
— Чем не угодила тебе Кюмюжек-аару? — спрашивает Эрмен-чечен-мать.
Молча плачет сестра милая Эрке-коо, жалеет она Чистую жемчужину — Кюмюжек-аару.
— Добрые родители, милая сестра,— сказа.т1 Алып-манаш,— на дороге моей не стойте, за подол шубы меня не держите. Коню, привязанному к коновязи, прыти своей не показать. Богатырю в своём аиле удалью не прославиться. Медная стрела в колчане зелёной плесенью покрывается, меч, отдыхающий в ножнах, бурая ржавчина ест. Богатырь, у домашнего очага тёплой аракой
кровь свою греющий, силы лишается, славу теряет. Пока Ак-каана не одолею, в белый аил к жене не войду, если Эрке-карак-чи не полоню, домой не ворочусь.
Потом Алын-манаш светлое лицо к Чистой жемчужине обратил и молвил:
— С тобой вместе мы дня не прожили, но считай, будто женаты. Старую тебя заботой своей не оставлю, плохо о тебе никогда не подумаю. Хочешь — жди меня, не захочешь — твоя воля. Укорять не стану, неволить тебя не смею.
Подошёл Алып-манаш к бело-серому коню, в седло вскочил, не оглянувшись, ускакал.
Поехал Алып-манаш искать стойбиш,е Ак-каана, поскакал в тот край, где живёт красавица Эрке-каракчи.
Алып-манаш днём не отдыхал, ночью не спал. Сколько рек бродом перешёл — не сосчитать, сколько горных перевалов позади оставил — не упомнить.
Алып-манаш летом в зной прохладной тени не искал, зимней стужей костра не разводил.
Кружась, как веретёна, мелькали месяцы; годы, как змеи, ползли.
Алып-манашу солнце летом плечи жгло, зимой снег падал на воротник.
По долинам мчась, по горам карабкаясь, через пропасти перескакивая, бело-серый конь вытягивался, как сыромятный ремень, сжимался, как тугая мышца.
Вот впереди закипела, зашумела бурная река. Как белое пламя, она размывала синий песок, лизала серые камни, огненными брызгами разбивалась на крутых порогах. От шума быстрой воды дрожали кедры в горах, содрогались берёзы в долинах. Ни вверху реки, ни внизу тихого брода не видно.
Алып-манаш вверх и вниз скакал по берегу, пока не увидел берестяную лодку шириной в две сажени, длиной в девяносто
саженей. Алып-манаш спешился, перевернул лодку. Под лодкой спал белый, как лебедь, старик.
Алып-манаш окликнул его:
— Дедушка, переправьте меня!
Старик глаза открыл, на Алып-манаша взглянул:
— Э-е, балам — дитя моё, красивые глаза, умную голову. Чистую жемчужину ты дома оставил! Чего тебе не хватало? Что поехал искать?
Алып-манаш старику поклонился, рукой земли коснулся:
— Медная стрела, в колчане оставленная, зелёной плесенью покрывается. Булатный меч, в ножнах отдыхаюш;ий, бурая ржавчина ест. Богатырь возле домашнего очага силы лишается, славу теряет.
Старик в ответ слов не нашёл. Молча взял багор, столкнул лодку в воду.
Алып-манаш, повода из рук не выпуская, прыгнул на корму.
Конь удила грызёт, плыть не хочет, но крепко держит повод Алып-манаш.
Когда на середину реки выехали, старик обернулся, и горючая слеза стариковская упала Альш-манашу на ладонь.
— О чём плачете, дедушка?
— Мне тебя, балам-дитя, жаль. Скольких богатырей я на тот берег переправил, обратно ни один не пришёл.
— С небесными силами, с подземными властителями готов я сразиться, лишь бы наказать Ак-каана-злодея. который семьдесят народов поработил, семьдесят семь богатырей убил. Буду со змеями, с драконами, с чудищами земными и подземными биться, пока не полоню разбойницу Эрке-каракчи.
Алып-манаш вынул из колчана девятигранную стрелу. Солнце в гранях стрелы девять раз отразилось. От блеска стрелы старик глаза ладонью защитил.
— Жив я или мёртв, по этой стреле, дедушка, вы узнаете.
Старик спрятал стрелу в свою суму.
Алып-манаш из лодки на берег прыгнул, улыбнулся. Бело-серый конь из воды вышел, встряхнулся.
Алып-манаш покрыл коня потником-кечймом, на кечим положил седло, затянул подпругу потуже, прыгнул в седло и закричал, как сто богатырей кричат.
Конь топнул — будто сто громов гремят.
Слеза, повисшая на реснице старика перевозчика, не успела на щеку упасть — Алып-манаша уже не видно.
Бело-серый конь ретиво-бодро по долине бежал, чёрные озёра заполняли след его копыт. Низкие холмы мягко копытами отбрасывал конь. Высоким горам на грудь наступая, неутомимо бежал. Он через овраги легко перепрыгивал, через пропасти смело скакал. Едва Алып-манаш восход солнца увидит, конь уже к закату домчит его.
И вот тёмной ночью увидал Алып-манаш огонь больпшх костров. Жёлтое пламя лизало снеговые вершины, искры взлетали к небу и там вспыхивали и гасли среди звёзд.
Почуяв запах дыма, конь на четыре ноги встал, с места не идёт.
— Эй-ей! — сердито крикну.^ Алып-манаш.
— Алып-манаш, поверни повод в обратную сторону,— человечьим голосом сказал конь,— много к стойбип1;у следов идёт, обратного следа не вижу.
— Ты снаружи подстилка, внутри потроха! Умереть ли мне суждено, жив ли останусь, совета у тебя не спрошу.
Конь стоит, будто в землю вросли копыта.
В гневе Алып-манаш был свиреп. Он поводом рот коня до ушей разорвал, он плетью круп коня до кости рассек.
Как орёл взвился бело-серый конь. Он в гору, под гору, как весенний ветер, летел, по долине, как вода, бежал. От слёз бело-серый конь дороги не видел, от обиды мелкой дрожью дрожал.