Мой (ЛП) - Эванс Кэти. Страница 8

— Это имеет для тебя значение? — задиристо спрашивает он, поднимая одну бровь. — Если я с кем-то спал?

Гнев и ревность вскипают во мне так быстро, что я хватаю подушку с дивана и ударяю ею его в грудь, взрываясь.

— А ты как думаешь, чертов придурок?

Он хватает подушку и быстро отбрасывает ее.

— Скажи мне, насколько это имеет значение, — блеск озорства в его глазах только заставляет меня сильнее сжать зубы, и я бросаю в него другой подушкой.

— Скажи мне!

— Зачем? — он отклоняет подушку и, когда я начинаю отступать, идет за мной с веселой улыбкой. — Ты ушла от меня, маленькая петарда. Ты оставила меня с милым письмом, очень красиво говорящим мне пойти на хрен и вести славную жизнь.

— Нет! Я оставила тебя с письмом, в котором сказала, что люблю тебя! Кое-что, чего ты не говорил мне, пока я не вернулась и не попросила тебя это произнести.

— Ты сейчас такая чертовски привлекательная. Иди сюда, — он берет меня за затылок, притягивая к себе, и у меня уходят все силы на то, чтобы вырваться.

— Ремингтон. Ты смеешься надо мной! — жалко кричу я.

— Я сказал, иди сюда, — он снова заключает меня в объятия, и я извиваюсь и дергаюсь, пытаясь освободиться.

— Реми, скажи мне! Пожалуйста, скажи мне, чем ты занимался? — умоляю я.

Он прижимает меня к стене, опираясь своим лбом о мой, его взгляд полностью собственнический.

— Мне нравится, что ты ревнуешь. Это потому, что ты меня любишь? Считаешь меня своей собственностью?

— Отпусти, — сердито дышу я.

Он поднимает одну большую загорелую руку и берет мое лицо так нежно, будто я могла быть из стекла.

— А я - да. Я чувствую полное право собственности на тебя. Ты моя. Я не отпущу тебя.

— Ты говорил мне «нет», — дышу я, пылая внутри обидой. — В течении многих месяцев. Я умирала из-за тебя. Я сходила с ума. Я... кончила... как гребаная идиотка! На твоей гребаной ноге! Ты отказывался от меня, пока я... чуть ли не умирала внутри, желая тебя. У тебя было больше силы воли, чем у Зевса! Но первые женщины, которых приводят к твоей двери... как только я ушла, первые шлюхи, оказавшиеся с тобой...

На его лице остается улыбка, но свет в его глазах померк, и сейчас его взгляд свирепо интенсивный.

— Что бы ты сделала, если бы была здесь? Остановила бы это?

— Да!

— Но где ты была?

Я начинаю прерывисто дышать.

Он опускает голову и смотрит мне в глаза, теперь с любопытством.

— Где ты была, Брук? — одна большая теплая рука обхватывает мою шею, и большим пальцем он гладит точку пульса.

— Я была сломлена, — кричу я, одновременно от гнева и боли. — Ты сломал меня.

— Нет. Ты. Твое письмо. Сломало меня, — смех исчез из его взгляда, когда он проводит подушечкой своего большого пальца вверх по моему горлу, затем с любовью направляет его вдоль челюсти, и затем, наконец, проводит им по губам, мягко, как перышком. — Какое это имеет значение, если я должен был поцеловать тысячу губ, чтобы забыть эти?

В дверь постучали, но наша энергия, направленная друг против друга, наведена, как ракеты на свои цели. Он слишком занят, удерживая меня в своих объятиях, а я слишком занята своим разбитым сердцем и отвращением к тому, что, фактически, являюсь виновницей в том, потому что мы расстались. Я знаю, что ему нужен секс, когда он маниакальный. Я знаю, что ушла. Я не имела никакого права на Ремингтона, или на что-нибудь, что он сделал или сказал.

Так что я разбила собственное сердце, когда ушла от него, и сейчас реальность того, что случилось, когда я ушла, возвращается и продолжает разбивать его. И вот я здесь, с огромным комком в горле и с таким же тяжелым дыханием, как у огнедышащего дракона.

Он отстраняется, чтобы открыть дверь и впустить посыльного, стоящего там с чемоданами. Когда я пытаюсь пройти, он хватает меня за рубашку сзади и говорит:

— Иди сюда, теперь успокойся.

Я отталкиваю его руку и сама не знаю, хочу ли позволить ему успокаивать меня. Я веду себя иррационально. Я сломалась. Я ушла. Тот, на кого я злюсь прямо сейчас, тот, кого я хочу ударить прямо сейчас — это я. У меня внутри все скручивается от боли, когда мы удерживаем взгляды друг друга. Я вытираю слезу, направляясь к открытой двери, где Ремингтон продолжает затаскивать остальные наши вещи внутрь.

Знаю, что виновата в этом я. Потому, что думала, что я сильная и попыталась защитить себя, и таким образом сделала больно себе, сделала больно ему и еще куче людей, потому что я была сильной и считала, что смогу защитить его и свою сестру, а вместо этого облажалась. Но я так изранена внутри, что мне просто хочется запереться где-то и хорошенько выплакаться. Я представляю себе, как сверкающие шлюхи приходят в его номер, когда он даже не был по-настоящему в своем уме, и меня сейчас стошнит.

Я говорю посыльному:

— Спасибо. Вы не могли бы отнести эту сумку с этим чемоданом в другой номер?

Парень толкает тележку назад к лифту и кивает.

— Куда ты идешь? — спрашивает Ремингтон, когда я ступаю в коридор.

Я делаю вдох и оборачиваюсь:

— Я хочу переночевать сегодня у Дианы. Я чувствую себя не очень хорошо, и лучше нам поговорить об этом, когда... когда я... успокоюсь, — говорю я с перекрытым горлом.

Он смеется.

— Ты же не серьезно.

Когда я подхожу к лифту и нажимаю кнопку вызова, его смех быстро исчезает.

Когда я захожу в него с посыльным, я держу все в себе, рвоту и слезы. Молодой парень улыбается мне и спрашивает:

— Впервые в этом отеле?

Сглотнув, я киваю.

Как только я прибываю в комнату Дианы, начинаю плакать. Она заносит чемоданы внутрь и закрывает дверь.

— Брук, я не хотела причинять неприятностей! Я думала, ты знаешь. Поклонницы и женщины — это всегда было так, за исключением того, когда ты рядом. Мне очень жаль.

— Диана, я порвала с ним! Да! Я понимаю, что это все моя вина. Я во всем виновата. Даже в потере им чемпионского титула.

— Брук, — Диана пытается утешить меня, усаживая на кровать. — Они пришли и ушли. Это не было...

Я вытираю слезы и всхлипываю, но мои страдания, кажется, весят, как сталь.

— Он жил таким образом до моего появления. Не знаю, чего я ожидала, когда уходила. Я думала, ему понадобится немного времени, чтобы быть снова на коне, понимаешь? Но я знаю, что быть беспомощным и хандрить — не для Ремингтона. Он был бы...

Безрассудным. Маниакальным. Или причиняющим неприятности. Или ломающим вещи. Но что, если он был тихим и чувствовал себя подавленным? Я оставила его справляться с этим в одиночку, а у Пита и Райли всегда есть способ справиться с этим. Поток новых слез выходит из меня.

— Давай, — ободряет меня Диана. Я вздрагиваю, услышав телефон в номере. — Да, Ремингтон, — шепчет она и вешает трубку.

— Он идет сюда. Он хочет, чтобы я открыла дверь, или он выломает ее.

— Я не хочу его видеть в таком состоянии, — кричу я, всхлипывая и хватая носовой платок, будто это поможет скрыть тот факт, что я плакала здесь, как ребенок.

Я чувствую его приближение, как торнадо, когда Диана рывком открывает дверь.

— Диана, — низким голосом бормочет он, затем пересекает комнату, направляясь прямо туда, где я свернулась в клубок на кровати.

Его глаза темно-синие от эмоций.

— Ты, — говорит он, протягивая свою руку, — идем со мной.

— Я не хочу, — говорю я, вытирая скатившую слезу.

Его ноздри раздуваются, и я вижу, что ему трудно держать себя под контролем.

— Ты моя, и ты нуждаешься во мне, и я хочу, чтобы ты пошла со мной наверх, черт возьми.

Я опускаю голову и вытираю слезу.

Всхлипываю.

— Ладно, иди сюда, — он берет меня на руки. — Спокойной ночи, Диана.

Я бьюсь, а он охватывает меня, прижимая к себе и говоря мне на ухо:

— Бей и царапай меня, что тебе угодно. Кричи. Ударь меня. Проклинай меня ко всем чертям. Сегодня ты будешь спать только со мной.

Он несет меня в лифт, затем в наш номер. Ногой закрывает дверь, кладет меня на кровать и снимает свою футболку. Его мускулы напрягаются от резкого движения, и я вижу каждый великолепный сантиметр его прекрасной кожи, кожи, к которой прикасались другие женщины, целовали, облизывали, и прилив новой ревности и неуверенности пронзает меня. Я, как сумасшедшая, вскрикиваю и пинаю, когда он начинает раздевать меня.