Он не ангел - Ховард Линда. Страница 41

Вот оно, то, что ему нужно. Даже в реанимацию заходить не придется. Саймон встрепенулся, но не выдал эмоций лицом. Дреа. Вне всякого сомнения, она. Напряжение, сковывавшее его тело, мгновенно улетучилось – что-то екнуло в его груди, он словно несся с «американских горок», но уже в следующую минуту его сковал ужас. В каком состоянии может быть человек после такой страшной аварии? Сможет ли она функционировать? Ходить, говорить? Будет ли узнавать окружающих? Саймон попытался сказать что-то и не смог. Горло сдавило так, что стало трудно дышать.

Женщина сочувственно потрепала его по руке, ей показалось, что он готов разрыдаться. Этот простой жест участия тронул Саймона до глубины души. Никто и никогда не смел коснуться его, тем более так легко и просто. В нем всегда было нечто, заставляющее других держаться на расстоянии, от него всегда веяло холодом и смертью, но женщина этого, очевидно, не замечала. Впрочем, Дреа тоже к нему прикасалась – клала руку ему на грудь, прижималась к нему всем телом и с какой-то необузданной страстью целовала его, прильнув к нему своими нежными и жадными губами. Вспомнив это, Саймон сглотнул комок в горле, и судорога отпустила его настолько, что он смог наконец заговорить.

– Я, кажется, что-то читал об этом в газетах, – солгал он, давясь словами.

– По словам врачей, когда они прибыли на место, она была мертва. И только когда они уже стали собираться, вдруг один из них услышал, что она дышит. Хотя они уверяли, что вначале пульс у нее не прощупывался, а появился потом. Внезапно. Им пришлось перепилить сук, чтобы женщину можно было уложить в машину: если бы они стали его вытаскивать, то причинили бы еще больший вред. К тому же сук этот как-то сдерживал кровотечение, зажимая аорту, и начни они его тащить, женщина умерла бы от потери крови. – Толстяк сложил руки на массивной груди. – Они были уверены, что наступила смерть мозга, но все обошлось. Рану ей заделали, операция длилась восемнадцать часов, и вот теперь ее перевели из реанимации… дня три, что ли, назад?

– Два, – подсказала седовласая женщина, включаясь в разговор. – Позавчера.

– Так вот, ее перевели в обычную палату. Говорят, она идет на поправку, но вроде бы не говорит, значит, мозг, наверное, все же пострадал.

– Уже заговорила, – заметил кто-то из присутствующих. – Что-то такое сказала одной медсестре. Все сейчас только это и обсуждают.

– Поразительно, – отозвался Саймон. Сердце у него вновь затрепетало. Он словно бы наблюдал за собой со стороны и понял, что чуть не потерял сознание… что его чуть не вывернуло наизнанку. Или все вместе. Она идет на поправку, она говорит.

– Да, это, конечно, чудо, – проговорил толстяк. – Ее назвали Джейн Доу. При ней не обнаружилось никаких документов, и искать ее, видимо, никто не ищет. Написать она тоже ничего не смогла. Впрочем, теперь, когда она заговорила, думаю, все выяснится.

«Так она вам и сказала, – подумал Саймон. – Не такая Дреа дура. Ну, какое-то имя она, конечно, придумает». В этом и будет заключаться для него главная трудность: как ее потом искать? Найти сейчас компьютер, конечно, не проблема. Но какое имя она им назвала? Поэтому придется подойти к делу с другой стороны.

– А кто ее лечащий врач? – Повода интересоваться этим у него не было. Но в комнате ожидания возле отделения интенсивной терапии люди обсуждают все подряд, все на свете, лишь бы скоротать время и отвлечься, – завязывают знакомства, которые скорее всего продлятся не дольше, чем их близкие будут оставаться в реанимации. Пока они заключены в эту стеклянную клетку, они вместе смеются и плачут, утешая друг друга, обмениваются семейными рецептами и отмечают дни рождения – словом, делают все, чтобы продержаться.

– Мичем, – последовал незамедлительный ответ. – Кардиохирург.

Обязанностью врача являются ежедневные обходы всех своих больных. Но пациента с такой травмой, как у Дреа, да еще выжившего вопреки всем законам природы, хирург должен опекать более остальных. Найти доктора Мичема не составит труда, как и проследить за ним.

Следующий вопрос, который предстояло решить Саймону, – это узнать, как организована работа больницы. Ведь пациентов кладут не куда попало. Для каждого случая свое отделение на отдельном этаже, что упрощает за ними уход. Вот есть родильное отделение, есть ортопедическое… и есть отделение послеоперационного восстановления. Скорее всего Дреа перевезут туда.

Двери в палаты часто оставляют открытыми, не то по безалаберности, не то в спешке, а может, для удобства медсестер. Шансы на то, что ему удастся пройти в хирургию, заглянуть в каждую палату, где открыты двери и обнаружить Дреа, были пятьдесят на пятьдесят. Не получится – он выйдет на доктора Мичема, но, так или иначе, разыщет ее. Для него никогда в жизни еще не было ничего более важного.

Ничего подобного с ним раньше не случалось – ничто не трогало его сердце, тем более настолько, что он не мог плюнуть и уйти, оставив все как есть. Сейчас это было невозможно, хотя он и досадовал на себя за это. Дреа превратилась в его слабое место, ахиллесову пяту. И если об этом кто-либо догадается, в первую очередь Салинас, то будет плохо.

Двойные двери реанимации распахнулись, и оттуда вывалила толпа медсестер и медбратьев. Необходимость проникать в реанимацию отпала, и Саймон остался на месте. Чтобы пройти на охраняемую территорию, нужен специальный жетон. У Саймона он имелся, но сперва стоило попытаться найти Дреа более простым путем. Она в больнице, она жива, и она говорит. Саймон внезапно почувствовал, что не может больше оставаться здесь ни одной минуты, ни одной секунды, не может больше притворяться сокрушенным горем сыном, обеспокоенным судьбой мифической матери, тогда как ему хочется только одного – остаться в одиночестве, чтобы прийти в себя.

– Простите. – Он вклинился в разговор, который уже тек без его участия, затем встал и решительно вышел. Оглядевшись по сторонам, он заметил комнату отдыха и буквально бросился в нее. Там, слава Богу, было лишь одно кресло. Саймон заперся изнутри и, не в силах справиться с дрожью, застыл посередине крохотной каморки.

Что, черт возьми, творится? Всю свою сознательную жизнь он совершенствовал умение управлять собой, устраивал себе проверки, исследовал и расширял границы собственных возможностей. Он никогда не терял голову. Все, что бы он ни делал, что бы ни говорил, было взвешено до мельчайших подробностей и четко сориентировано на желаемый результат.

Он справится. Узнав, что Дреа жива и как-то функционирует, он обрадовался. Это, конечно, стало для него большим потрясением, но не выбило его из колеи. Если удастся найти способ поговорить с ней, не напугав до смерти, он скажет, что ей ничто не угрожает: Салинас считает ее погибшей, и она может спокойно жить дальше. Но это потом, не сейчас. Сейчас она еще слишком слаба и любое волнение ей после такой травмы противопоказано.

Кроме того, если она действительно не помнит, кто она такая, не вспомнит и его. Она заговорила, но это не значит, что ее мозг остался невредимым. Однако хватит гадать на кофейной гуще, сейчас лучше попридержать воображение, нужно просто выяснить, в каком она состоянии.

Черт! Воображение. Когда только она успела завладеть его воображением? Он оперировал фактами, имел дело с сухой реальностью, он жил настоящим. Реальность – это нечто незыблемое, безжалостное и жестокое. Но его это не напрягало – он и сам был безжалостен и жесток, а потому они подходили друг другу.

Глубоко вздохнув несколько раз, Саймон сбросил с себя странное наваждение, от которого чуть было не потерял голову. Он должен найти Дреа и лично удостовериться, в каком она состоянии. А после уже можно лететь в Нью-Йорк. Его ждут дела. Он непозволительно долго живет на одном месте, пора перемешаться. Вот только узнает, как Дреа, убедится, что она в порядке, и исчезнет из ее жизни навсегда.