Фантазм (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна. Страница 20

Нет худшей участи для раба, чем любовь к господину!

***

Свет одинокой лампы в лаборатории трепетал и мерцал, предупреждая что она вот-вот погаснет, но ее не замечали. Прислонившись затылком к стене, мужчина слушал царившую за ней тишину. Ну что, убедился? Проверил? Где сейчас твой маленький игривый котенок?

Послушный котенок… Хозяин сказал трахнуться с первым встречным, он и трахается. Старательно трахается, - уж насколько он может быть старательным, наложник продемонстрировал своему господину более чем! Как только Айсен перестал бояться грубости и боли, то показал в постели знания просто обширней некуда, смелея раз от разу…

Собственно, ничего в этом удивительного не было, но как-то не ожидал Фейран в мальчишке подобной прыти, раз раньше тот не испытывал настоящего возбуждения. Вот уж действительно талант, иначе не скажешь! Самородок просто… Ему и нужно-то оказывается не так много - едва не кончил без всяких рук, пока член сосал.

И похоже, не понимает почему от таких услуг его господина с души воротит. Котенок сыто урчит, вполне довольный жизнью, жмурит синие глазки, разве что не облизывается… А вся разница только в том, что этот хозяин трахает его нежно.

Да уж, что лучше - распущенность или безразличие? Юноша, похоже, абсолютно естественно воспринимает, что его имеют все без разбора. Возможно, отошли он его к кому-то вроде настойчивого Грие, Айсен и прибежал бы за защитой снова, но благородный пожилой ученый совсем иное дело, и вместо возражений мальчик сейчас с готовностью подставляет попку или ротик. Как готов был подставить ему самому еще до того, как открыл для себя, что такое полноценный оргазм.

Сейчас даже злости не было, - не получалось на него злиться. Зато хотелось явиться в школу, выдрессировавшую из чистого ангела, каким по сути является любой ребенок, подстилку, искреннею в своем бесстыдстве, - и подсыпать владельцам какого-нибудь особо медленного и мучительного яда!

За то, что его счастье оказалось отравленным. Чувство вины, владевшее им после того, как они с Айсеном оказались в одной постели, за то, что и он недалеко ушел от тех, кто пользовался юным рабом, ушло довольно быстро: как только он окончательно убедился, что все происходящее парнишке в радость и удовольствие.

Еще быстрее появилось отвращение: опять таки даже не столько к Айсену, - юноша провоцировал желание одним своим существованием, - сколько к себе, почему он не может прекратить овладевшее им вдруг безумие…

Вероятно, именно потому и не может! Мальчик был так невинен в своем желании услужить хозяину любым способом, синие бездонные глазищи смотрели с таким безграничным обожанием и почтительной любовью, явно не усматривая ничего порочного и постыдного в своем желании принадлежать кому-то, что хотелось ударить наотмашь и бить пока эта собачья преданность не сменится на что-то более осмысленное… Тошно. Противно.

Только помани пальцем и распрыгался котенок, любой приказ хозяина закон. Наверное, прикажи он обслужить себя немедленно прямо перед гостем, - выполнил бы… Выполнил же Айсен его последнее распоряжение!

Губы мужчины сами собой скривились от отвращения. Когда в полной тишине раздались осторожные неуверенные шажки, зашелестела материя, пока мальчик укладывался, - едва удержался, чтобы не встать, выйти, увидеть на чистых щечках прозрачный неуверенный румянец, который всегда появлялся у юноши во время занятий любовью… Удивляясь, насколько совершенная форма противоречит содержанию. Айсен ведь даже не честная шлюха, не блудливая блядь, он хуже.

Просто раб и больше ничего.

Что ж, исследования проведены, анализ закончен, выводы сделаны и можно ставить точку.

Радужные сны кончились, отрезвление наступило быстро, и пробуждение было безрадостным.

Айсен был благодарен уважаемому гостю хозяина, впервые столкнувшись по отношению к себе с такой безграничной и действительно абсолютно бескорыстной добротой. Услужить ему было не в тягость, тем более что пожилой мужчина лишь однажды попросил (!) его о чем-то сверх обычных повседневных нужд. Знание, что массаж не направлен на возбуждение и продолжения не последует, успокаивало, а искренняя похвала заставила вспомнить об улыбке. Доброе слово и кошке приятно.

Зато вот уж кто-кто его больше не баловал, так это господин: ни добрыми, ни просто словами, ничем, - по всему, вовсе вычеркнув его из списка людей. Только однажды, когда еще гость был в доме, вскользь безразлично бросил:

- Вижу почтенный Ахмади тобой доволен…

Потом не стало и этого, господин был чем-то озабочен и почти постоянно раздражен. Как-то войдя в купальню, и застав там Айсена, раскладывающего полотенца, вспыхнул гневом почти так же, как при недоразумении между ними во время лечения.

- Ты что здесь делаешь? - вымыться он был вполне способен и сам, и прямо запретил мальчишке лезть к нему, тем более что обстановка была более чем интимной. Настырный, - его в дверь, а он в окошко!…

- Ничего… - еле слышно пролепетал юноша, еще ниже опуская голову, тонкие руки замерли над узорчатой вышитой тканью.

- Брысь! И не попадайся на глаза, пока не позову, иначе я все-таки продам тебя при первой же оказии!

Побелевший как полотно, которое держал, Айсен опрометью вылетел вон. Сердце зашлось, - колотилось, как безумное, но ни слез, ни обид не было больше: кончились слезы, и какие обиды могут быть у раба!

Глупо. Смешно: напридумывал, навоображал себе глупый раб чего-то, а секрет оказался прост - не в тебе дело, просто этому его господину нравилось, когда игрушка под ним кричит от страсти, а не от боли. Добрый господин, ласковый… Вот и все.

А теперь поиграл и хватит. Котенок… Забавный котенок, - юноша задержал противень с докипавшим маслом, не чувствуя, что пальцы жжет сквозь тряпицу. Вспомнилось: красивый…

Плеснуть бы себе этим маслом в лицо! Тогда он никогда не будет больше красивым, и играть с ним станет неинтересно, и не будет смысла ни отдавать кому-то, ни продавать… Что с того, что в этот раз почтенный Ахмади его не тронул, всегда найдется кто-нибудь менее щепетильный.

Или менее брезгливый, которому плевать на шрамы была бы дырка, - но какая в сущности разница! Когда ломают тело, не так больно, чем когда выбрасывают душу, как грязную салфетку. За ненадобностью.

«Господин, единственный мой!

Сердце мое у ног твоих, - ступай твердо…»

А вдруг все-таки вспомнит еще, позовет разочек! Руки бы его коснуться…

Жестокая пощечина заставила его очнуться, противень отлетел в сторону, расплескивая горячее масло - к счастью мимо. Хамид с минуту смотрел на мальчика, равнодушно стоявшего в ожидании следующей оплеухи, и с коротким хриплым звуком, как будто у него тоже дышать не получалось, прижал Айсена к себе. Старик гладил его по волосам, по плечам, напряженной спине, но юноша молчал. Он не плакал, не вздрагивал, не делал попыток отстраниться, словно одеревенев целиком, и Хамид был вынужден отпустить его.

Старый раб обработал мальчику обожженную руку и усадил в уголке, подальше от всего, чем тот мог себе навредить. Айсен так и остался сидеть в неловкой позе, опустив поврежденную кисть на колени и уткнувшись в пол потухшими глазами, пока его не окликнули снова.

Что рука! Рука заживет, и следа не останется, а сердце… Поздно. Все поздно, замкнулся парнишка.

Погасил господин огонек и не задумался.

***

Не то что бы Фесс был по пути, или корабли нуждались в заходе в гавань, да и положение Филиппа Кера было таковым, что он давно мог не отлучаться из конторы, пересчитывая с компаньонами барыши, положившись на помощников и приказчиков. Особенно после того, как недавно с выгодой приобрел перспективные серебряные рудники. Поездка целиком была не столько необходимостью, сколько данью некоторому духу авантюризма, а заход в Фесс служил благой цели наладить с найденным братом хотя бы какие-то отношения.