Искусство и кофе - Ролдугина Софья Валерьевна. Страница 25

   - О, за это время можно решить что угодно, - улыбнулась я и вспомнила об одном деле: - К слову, Глэдис, вы говорили, что одно время интересовались романским языком...

   - Нет, это мой драгоценный супруг увлекался, - небрежно взмахнула она рукою и подозрительно сощурилась: - А почему вы спрашиваете?

   - Хочу немного расширить круг своих познаний, - уклончиво пояснила я. - А то недавно выяснилось, что даже прислуга образована лучше меня.

   - Я давно говорила вам, что всегда готова заняться вашим образованием! - с энтузиазмом откликнулась Глэдис, мгновенно становясь похожей на сестру Анну из пансиона Святой Генриетты. И не важно, что старая монахиня была седой, крючконосой и полненькой, а моя подруга - стройной красавицей с волосами цвета рассветного золота. Этот взгляд, это желание просветить любой ценой, несмотря на сопротивление просвещаемого... о, как знакомо! - Я завтра же составлю список книг, которые непременно должна прочитать леди вашего положения, возраста и ума. А на следующей неделе в Королевском театре дают классическую "Трагедию Карпиты", и мы просто обязаны ее увидеть!

   - Весьма благодарна вам, Глэдис, - предприняла я робкую попытку прервать поток красноречия излишне воодушевившейся леди. - Однако для начала мне хотелось бы просто нанять учителя романского. Литература - это удовольствие, а вот иностранный язык может быть полезным для работы.

   Глэдис вздохнула.

   - Как всегда, вы далеки от искусства и нацелены на дело. Это ваше достоинство, Виржиния, не вздумайте огорчаться, - улыбнулась она. - Но на пьесу мы все-таки сходим.

   - Было бы прекрасно, но не хочу пока загадывать на будущее. К слову, об искусстве... Вы ничего не слышали о мистере Уэсте?

   - Нет, - Глэдис помрачнела, и шутливые нотки исчезли из ее голоса. - Навещать его в тюрьме я больше не осмелилась, но слышала от доверенного человека, что якобы мистеру Уэсту стало совсем плохо. Даже поговаривают о том, чтобы отпустить его домой, на поруки. Все-таки подозрения подозрениями, а содержать в тюрьме человека его положения и возраста - недопустимо, без серьезных на то оснований. А газеты в последнее время поутихли.

   - Я заметила. Последняя статья была два дня назад, - кивнула я, машинально отмечая, что это совпало с последним днем отсутствия Эллиса. - Думаете, их кто-то заставил...?

   - Не знаю, - качнула она головой. - Три дня назад я перемолвилась словечком с Лоренсом Уэстом. Он вроде бы наоборот собирался пойти в газету и дать какое-то интервью, но статья так и не появилась.

   - Может, ее придерживают пока? - вспомнила я один из излюбленных приемов ла Рона. - Прячут, как карту в рукаве? Или как нож.

   - Ну и сравнения, Виржиния! - рассмеялась Глэдис. - Дружба с детективом не прошла для вас даром. К слову, а не могли бы вы нас познакомить? - неожиданно попросила она и добавила: - Говорят, он весьма красив и умен... Такая редкость среди мужчин!

   - О, - глубокомысленно ответила я. - И кто так говорит?

   - Многие, - не менее значительно откликнулась Глэдис.

   Разумеется, после этого ни о каких обсуждениях дел и речи быть не могло.

   Романтически-абсурдные сплетни - замечательный десерт к кофе с лимоном и перцем...

   Позже, когда Глэдис ушла, я все-таки спросила у ла Рона, приходил ли в редакцию Лоренс Уэст. Журналист сначала удивился, а потом огорчился и посетовал, дразнить его, Луи ла Рона, подобными предположениями должно быть стыдно. Из этого я заключила, что Лоренс не появлялся в "Бромлинских сплетнях". На вопрос о мистере Остроуме ла Рон тоже пожал плечами:

   - Кажется, это кто-то из "вольных". Тех, кто пишет статьи в разные газеты под разными псевдонимами, и таким образом зарабатывает деньги. Судя по стилю, Остроум - тот же, кто под именем "Призрак старого замка" освещал ту нелепую историю с привидениями у герцогини Дагвортской. Поздней весной, вы помните?

   - Нет, - честно ответила я. - Кажется, мне тогда было не до газет.

   - Я могу прислать статью, - услужливо предложил ла Рон, но я отказалась.

   А "мистер Остроум" отчего-то начал внушать мне острую неприязнь.

   Лайзо и впрямь вернулся только к ночи. Он, как и полагается хорошему слуге, подогнал автомобиль к дверям кофейни точно в срок и без напоминаний. Однако дневное происшествие не прошло бесследно. Лайзо был на удивление молчалив - никаких нахальных вопросов о моих мыслях, самочувствии и прочем; только "Да, леди" или "Нет, леди". Он даже взглядом со мной избегал встречаться, надвинув серое кепи на лоб и спрятав глаза под козырьком.

   - Как ваша матушка? - не удержалась я от шпильки.

   Лайзо ощутимо вздрогнул - даже автомобиль как-то странно дернулся.

   - Велела передать вам мешочек с травами, который вы забыли, и сказать, что платы никакой не надо.

   - Действительно? - удивилась я. - Как не похоже на нее! Обычно она очень щепетильно относится к деньгам, - и улыбнулась ему в спину: - Мне кажется, что вы лукавите, мистер Маноле.

   Говорила я наугад, и потому очень удивилась, когда Лайзо и впрямь покаялся:

   - Лукавлю. Да только и матери не след было моими травами торговать. Не она их собирала, не ей их за деньги отдавать.

   Я вздохнула:

   - Так вы действительно разбираетесь в травах, я правильно поняла Зельду? Просто кладезь талантов... Езжайте чуть медленней, мистер Маноле, в такую погоду только на тот свет спешить.

   Он ничего не ответил, но автомобиль тут же замедлился. До самого дома мы с Лайзо больше не обменялись ни единым словом. Однако сразу по прибытии я записала к себе в рабочую тетрадь напоминание - выплатить в этом месяце мистеру Маноле девяносто рейнов дополнительно.

   О такой плате за травы мы договорились с Зельдой.

   И, возможно, лавандовый бальзам тому виной, или усталость, или обилие впечатлений - но я заснула сразу же, как укрылась одеялом.

   В ночи океан черен, как смола, и невыразимо страшен. Шум его похож на рокочущее, хриплое, больное дыхание. Волны тяжело разбегаются и ударяются в острые сколы камней с бессмысленной силой - так обезумевшие от уколов шпор лошади бросаются грудью на пики и щиты врага. С той лишь разницей, что волны не умирают; они будут биться, пока мягкостью своей не источат камень и не унесут его по песчинке на океанское дно.

   А там, в глубине, песок сплавится в новый камень, обрастет водорослями и кораллами, жадно, по крупице соберет ил, что обратится со временем в плодородную землю, что прорастет, как венами, корнями трав, лиан и дерев. Так родится новый остров; и уже на него будут из ночи в ночь кидаться волны.

   Я словно парю над бездной - но никакой магии в этом нет. Просто качели, подвешенные между двумя толстыми ветвям. Ветер колышет тяжелые бархатные юбки; сорвись я сейчас туда, вниз - и погибну, даже если провидение убережет меня от падения на скалы: старомодное бабушкино платье все равно утянет на дно.

   Но отчего-то страха нет. Я смотрю вниз, на скалы, и покачиваю босой ногой.

   На широком уступе, как на ступени, выточенной руками гигантов, еще двое делят со мной океан, тишину и ночь. Один, смуглый, коротко стриженый, сидит на краю, свесив ноги, и неотрывно глядит в смоляную черноту потревоженных вод. Второй раскинулся на еще теплой от солнца скале так, словно хочет каждой косточкой, каждой жилкой врасти в нее; он бледен и волосы его похожи на паутину, такие же легкие и бесцветные.

   - Сколько их еще осталось, Ноэль?

   - Две.

   - А потом ты уедешь домой? Оставишь все это?

   У того, чья кожа впитала южное солнце без остатка, кто зовется Ноэлем и пахнет краской, скипидаром и мокрым деревом - у него дыхание беспокойное, в такт с океанским прибоем. Второй, белёсый, кажется, не дышит вовсе.

   - Да. Обещаю. Можешь так и передать Вивьен.