Ты не виноват - Нивен Дженнифер. Страница 34

Я отправился во Френч-Лик еще в ноябре и выпил там много воды. Потом я долго ждал, когда эта вода успокоит черную вращающуюся воронку в моей голове. Где-то на пару часов мне и в самом деле полегчало, но это, наверное, только из-за большого количества жидкости в моем организме. Ночь я провел в салоне Гаденыша, а когда проснулся на следующий день, то чувствовал себя окончательно разбитым и измотанным до предела. Я разыскал какого-то парня, который работал там, и спросил его: «Может быть, я пил совсем не ту воду?»

Он оглянулся сначала через правое плечо, потом через левое, как это бывает в кино, затем наклонился и сказал:

– Тебе надо было сразу отправляться в Мадлавию.

Сперва я подумал, что он слегка пьян и просто шутит. Что это еще за Мадлавия? Но парень пояснил:

– Там действительно вода помогает. Туда всякий раз после очередного грабежа ездили и сам Аль Капоне с Диллинджером, и все члены их банд. Сейчас, конечно, там остались одни развалины – местечко полностью сгорело еще в тысяча девятьсот двадцатом году, – но вода продолжает бить из-под земли, как и раньше. Я сам отправляюсь туда всякий раз, когда у меня начинают болеть суставы.

Тогда я не отправился туда, потому что после своего путешествия во Френч-Лик я полностью вымотался и был настолько истощен, что еще долгое время был просто не в состоянии куда-либо поехать. Но теперь я направляюсь именно туда, в Мадлавию. А так как это серьезное мероприятие и никаких путешествий, связанных с нашим проектом, оно не предполагает, Вайолет я с собой не приглашаю.

До городка Крамер в нашем штате с населением в тридцать тысяч человек я добираюсь за два с половиной часа. Пейзажи здесь куда красивее, чем в Бартлетте – холмы и долины, повсюду деревья и все вокруг покрыто снегом, как у иллюстратора Нормана Рокуэлла.

В поисках источника я обнаруживаю, что он протекает в развалинах среди бурых голых деревьев. Остатки былых зданий заросли сорняками и плющом, на искореженных стенах бесконечные граффити. Продираясь через упрямо растущие среди камней джунгли, я понимаю, что и тут, даже посреди зимы, природа пытается отвоевать свое.

Сейчас я забрался в то, что когда-то было гостиницей. Здесь вполне определяемы различные помещения – кухня, коридоры, комнаты постояльцев. Тут мрачно и неуютно, настроение портится. Еще не разрушенные стены испещрены надписями.

Береги свой член.

Сплошное безумие.

Все, кто это читает, – да будьте вы прокляты!

Нет, на курорт это мало похоже. Я выхожу наружу и, шелестя опавшими листьями, брожу то по земле, то по снегу в поисках воды. Я точно не уверен, где нужно ее искать, поэтому я частенько останавливаюсь и напрягаю слух, чтобы понять, в каком направлении мне следует перемещаться.

Я готов уехать отсюда в полном разочаровании. Но неожиданно я прорываюсь через очередную рощицу и вижу перед собой стремительный поток. Вода тут не замерзает, она живая, а деревья как будто толще, словно она их подкармливает. Я следую против течения по руслу ручья, пока не дохожу до скалистого обрыва. Здесь я захожу в воду, ощущая, как она приятно охватывает мои ноги по щиколотку. Я нагибаюсь, чтобы зачерпнуть ее ладонями. И я пью. Вода свежая, холодная и немного отдает землей. Но ничего плохого со мной при этом не происходит, и я набираю еще пригоршню. Наконец, я наполняю водой прихваченную с собой бутылку и втыкаю ее поглубже в почву, чтобы не унесло течением, а сам ложусь в ручей и погружаюсь в его поток целиком.

Я возвращаюсь домой и вижу Кейт, выходящую мне навстречу и одновременно прикуривающую сигарету. Какой бы открытой она ни была, все же моя сестрица не хочет, чтобы кто-то из родителей узнал, что она курит. Обычно она не достает сигареты, пока не сядет в машину и не отъедет от дома на безопасное расстояние.

– Ты был со своей девушкой? – интересуется она.

– Откуда тебе известно про девушку?

– По некоторым признакам, в которых я разбираюсь. Ты нас с ней познакомишь?

– Не уверен.

– Разумно. – Она понимающе кивает, потом делает глубокую затяжку и продолжает: – Декка чем-то здорово расстроена. Мне кажется, это Джош Раймонд, все связанное с ним негативно на нее действует, тем более что они с ним практически ровесники. – Она выпускает три идеальных колечка дыма. – Ты никогда не задумывался?

– Над чем?

– Это папин ребенок?

– Да, только он очень маленький.

– Ты до девятого класса тоже был маленьким. А теперь посмотри на себя, Бобовый Стебель.

Кейт идет дальше, а я захожу в дом. Я собираюсь закрыть дверь, но она кричит:

– Эй, Тео!

Я оглядываюсь и вижу только ее силуэт в ночи рядом с машиной.

– Только будь осторожен, береги сердце!

Опять это «будь осторожен»!

Поднявшись на второй этаж, я мужественно вступаю в комнату ужасов Декки, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Территория у нее огромная, вся усеянная ее одеждой и всевозможными книгами, а также бесчисленными предметами, которые она коллекционирует. Тут можно встретить сушеных жуков, заспиртованных ящериц, всевозможные гербарии, пробки от бутылок и множетство разных оберток и наклеек, коллекцию кукол, оставшуюся еще с тех времен, когда она не ходила в школу. Тогда у нее был настоящий кукольный бзик. Мало того, у каждой куклы на подбородке имеется несколько швов, похожих на те, которые накладывали самой Декке в больнице после ее неудачного падения на игровой площадке. Все стены испещрены ее рисунками. Тут же висит единственный во всей комнате плакат Джастина Бибера.

Сестренка сидит на полу и вырезает какие-то слова из книг, которые успела насобирать по всему дому, включая и мамины женские романы. Я спрашиваю, не найдется ли у нее еще ножниц, и она, не глядя на меня, указывает в сторону письменного стола. Там я вижу десятка два самых разных ножниц, которые в течение нескольких лет бесследно исчезали из наших кухонных ящиков. Я выбираю себе ножницы с фиолетовыми ручками и сажусь на пол рядом с ней так, что наши колени почти соприкасаются.

– Говори, какие правила.

Она протягивает мне книгу «Его страшная запретная любовь» и объясняет:

– Уничтожай все плохие слова и противные места.

Полчаса мы молча занимаемся извлечением «плохих» слов и отрывков из книг, а потом я начинаю, как старший брат, накачивать ее своей поучительной речью. Я говорю о том, что жизнь обязательно станет лучше, все постепенно исправится, и в жизни бывают не только плохие моменты, когда встречаются только плохие люди, бывают еще и яркие мгновения и такие же блистательные места.

– Поменьше болтай, – назидательно произносит она.

Мы снова молча режем книги. Наконец, я спрашиваю:

– А что делать с теми предложениями, которые не совершенно мерзкие, а просто, скажем, не слишком приятные?

Она перестает вырезать слова и задумывается, да так серьезно, что незаметно для себя засасывает выбившуюся из прически прядку волос. Затем, поморщившись, выдувает ее обратно и решительно произносит:

– Не слишком приятные тоже вырезаем.

Я сосредотачиваюсь на тексте. Вот неприятное слово. Вот еще одно. Вот целое предложение, а тут весь абзац можно убрать. А тут… просто вся страница отвратительная. Очень скоро у моих ног оказывается целая горка вырезанных «неприятностей». Декка подхватывает их и укладывает поверх своей кучки. Закончив с очередной книгой, она отбрасывает ее в сторону, и тут до меня доходит – так ей нужны именно вот эти, плохие слова. Она собирает все мерзкие, отвратительные, безумные и неприятные слова и складывает их в отдельную кучку.

– А зачем мы все это делаем, Декка?

– Потому что эти слова не должны быть в книгах и смешиваться с хорошими. Они пытаются запутать и обмануть нас.

Я почему-то начинаю понимать ее. Я вспоминаю «Бартлетт дерт» и все написанные там плохие слова, причем не только насчет меня, но и те, что касаются других школьников, если те оказываются не совсем обычными. Не такими, как все остальные. Получается, что да, действительно, все омерзительные и плохие слова лучше держать отдельно. Там, где за ними можно будет следить, чтобы не ждать от них неожиданных сюрпризов. Чтобы они не появлялись в тот момент, когда ты расслабился и не думаешь о том, что они внезапно появятся в твоей жизни.