Рисунки На Крови - Брайт Поппи. Страница 61

— А тебе доставались все шишки.

— Да, если они не находили еще чем заняться.

— Тогда как… — Повернувшись к Заху, Тревор развел руками. На лице его отвращение мешалось с искренним недоумением. — Как ты можешь теперь пить? Ты видел, что алкоголь с ними делал… как же ты можешь тоже пить?

— Очень просто. Со мной он не творит того, что творил с ними.

— Но…

— Никаких “но”. Помнишь, что ты сказал вчера ночью? Перегонный куб не выбирает, гнать самогон или нет. Выбор за человеком, который его пьет. Не пьянство заставляло моих родителей так себя вести. Они такими были. Я другой.

— Кто же тогда мой отец? — Голос Тревора стал совсем тихим, но в нем послышалась угроза.

— Ну… — Зах чувствовал, что вопрос этот крайне важен. Если он на него ответит неверно, о выпивке в присутствии Тревора можно забыть — что означало, что он с тем же успехом может забыть о самом Треворе, поскольку он не намеревался позволять другим думать за него. А если он ответит на него слишком неверно, то, может статься, его кровь снова украсит костяшки Треворовых пальцев.

— Может, Бобби пытался подавить свой гнев, — сказал он наконец. — Может, он пытался заставить себя вырубиться до того, как вернется твоя мать.

— Ты так думаешь?

Он хочет в это верить. Будет ли жестоко поощрять его? Нет, наверное. Черт, на его месте и я бы хотел поверить. Возможно, это даже правда.

— Я бы не удивился, — отозвался Зах. — Знаешь, он ведь любил тебя.

— Нет, не знаю. Я знаю, что он любил их. Их он забрал с собой. Меня он оставил здесь.

— Дерьмо собачье! — взорвался Зах. Теперь ему уже было плевать на правильные ответы. Такой ход мысли слишком вывел его из себя, чтобы волноваться, ударят его или нет. — Он послал к чертям все, что они когда-либо могли бы сделать, чем могли бы стать. У него было право забрать только одну жизнь, свою собственную. Он обокрал их.

— Но если ты кого-то любишь…

— То захочешь, чтобы они жили. Что любить в мертвом теле? — Зах прикусил язык. Главное — не зайти слишком далеко по этой дорожке. — Бобби основательно испоганил тебе жизнь, но по крайней мере тебе он ее оставил. Тебя он, наверное, любил больше всех. Будь ты мертв, двадцать лет рисунков не существовали бы, и я не мог бы любить тебя, и ты бы не мучил себя всем этим…

— Что?

— Я сказал, ты не мог бы мучить себя…

— Нет. До этого.

— Я не мог бы любить тебя, — тихо повторил Зах. Слова казались таким странными у него на языке, они выскользнули еще до того, как он понял, что собирается их сказать. Но брать назад их он не хотел.

— И я тебя люблю.

Наклонившись, он поцеловал Заха в губы. Глаза Заха расширились, он попытался отстраниться, но Тревор держал его будто в тисках. Он почувствовал, как язык Тревора скользит по его губам, пробует уголки, а потом наконец сдался и разжал зубы. Они обменялись почти всеми выделениями тела, так что немного блевотины уже особого значения не имеет.

Наконец Тревор смилостивился и просто обнял его. Зах чувствовал, как спадает озноб, как исчезает из горла жжение от тошноты.

— Так ты правда в бегах? — спросил через некоторое время Тревор.

Зах кивнул.

— И ты сказал Кинси и Терри, что ты из Нью-Йорка.

— Ну, едва ли Кинси мне верит. Но именно это я им и сказал.

— Хочешь об этом поговорить?

— Может, сперва сядем в машину?

— Конечно. — Тревор потянулся за ключами, и Зах сдал их без возражений. — Нам следует убираться отсюда, пока эти работяги не решили вернуться и поцеловать нам задницу.

Зах рассмеялся.

— Черт, пусть только попробуют. Кинси выбежит, размахивая своей запеканкой, и они вмиг разбегутся.

Тревор быстро освоился с “мустангом”. Он однажды работал, перегоняя с места на место машины. Все происходило в спешке, причины которой остались неясны, к тому же руководство не поощряло вопросов. Большинство тех машин были кошмарными развалюхами или скучными японскими игрушками, но эту машину вести было одно удовольствие. Мотор у нее был шумным, но работал гладко, и колоса зажевывали дорогу, будто дикая маленькая рысь трепала черного ужа.

Во рту стоял кислый привкус, будто испортившийся фруктовый сок, — призрак переработанного Захом вина. Для Тревора это не слишком отличалось от привкуса Захова пота, или слюны, или спермы. Если любишь кого-то, думал он, надо досконально знать его тело изнутри и извне. Надо быть готовым вкусить его, вдохнуть его, погрязнуть в нем.

Свернув с проезда Кинси, он выбрался на трассу, затем выехал на проселок и двинул по нему дальше за город.

— Мне нравится, как ты ведешь, — сказал из темноты Зах.

— Что ты имеешь в виду?

— Быстро.

— Давай рассказывай.

— Это имеет отношение к компьютерам, — предостерег Зах.

— Так я и думал, — сумрачно отозвался Тревор.

Больше часа они кружили по окраинам Потерянной Мили, мимо темных полей, заброшенных церквей и железнодорожных переездов, аккуратных домиков, где, отгоняя ночь, ясно горел свет. Временами они проезжали сверкающий неоном магазин или какой-нибудь кабак или резко сворачивали в сторону, чтобы объехать случайное мокрое пятно — размазанное по жаркому асфальту животное.

Зах рассказывал свою историю, а Тревор его не прерывал, разве что изредка задавал вопрос. Когда он закончил, голова у Тревора шла кругом от незнакомой терминологии, невнятных идей, в возможность которых он никогда не верил, но многое из этого, если верить Заху, этот мальчишка уже проделал.

— Ты хочешь сказать, ты можешь получить информацию о ком угодно? И изменить ее? Ты можешь получить сведения обо мне?.

— Конечно.

— Как?

— Ну давай посмотрим. — Зах начал загибать на пальцах возможные способы. — У тебя есть кредитные карточки?

— Нет.

— На твое имя когда-либо был зарегистрирован телефон?

— Нет.

— Как насчет приводов в полицию?

— Ну… да. — От одного только воспоминания Тревора передернуло. — Меня однажды забрали за бродяжничество в Джорджии. Провел ночь в тюрьме.

— Это я вытащу без труда. Даже стереть могу. Имея твой номер социального страхования, вероятно, даже можно достать твое школьное дело и записи социального обеспечения. И, конечно, что о тебе думает департамент налогообложения.