Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена Ивановна. Страница 52

Дымов на секунду задумался, испытующе взглянул на Моню:

– Ты кому-то говорил о том, что должен передать нам? Говорил?

– Вы с ума сошли, – пробормотал Верман. – Кому я мог об этом сказать?

– Смотри, Моня-шмоня, если на нас нападут, твоему Дворкину сделают обрезание головы, – предупредил Дымов.

Верман не отреагировал. Он бессмысленно смотрел перед собой, поджав губы.

– Вот что, Цепов, – вполголоса сказал Валентин Петрович телохранителю, – оставайся здесь и вызови-ка бригаду на всякий пожарный. Пускай ребята рассредоточатся там, там и там. – Он показал рукой. – Мало ли какая сволочь задумала нас здесь дождаться. Все-таки не пакет молока повезем, а деньги.

Никто, кроме Хрящевского и Дымова, не знал, что должен забрать Верман из ячейки, и начальник службы безопасности не собирался посвящать подчиненных в подробности операции. «Повезем бабки», – сообщил он, и этого было более чем достаточно.

Но хмурый Цепов был прав, Валентин Петрович не мог с ним не согласиться. Они все делали быстро, слишком торопились, и совершенно упустили из виду, что не они одни могут охотиться за «Голубым Французом».

Конечно, Вермана обыскали с головы до пят перед тем, как ехать в банк. Дымов лично руководил осмотром и испытал садистское удовлетворение, наблюдая, как два здоровенных парня осматривают голого, красного, как из бани, ювелира. Он не отказал себе в удовольствии заставить старика наклониться, чтобы показать задний проход, и даже очень смешно пошутил насчет газовой камеры, что вызвало веселье у его ребят.

Никакой аппаратуры, никаких жучков на ювелире не оказалось. Одежду исследовали так тщательно, что нашли бы и вошь, вспороли и пересмотрели подкладку, даже в подошву ботинок Вермана пытались заглянуть. Каблук открутить не смогли, и Дымов не поленился, сгонял помощника в обувной магазин за новой парой обуви.

– Вот тебе и подарочек от нас, – ухмыльнулся он, глядя, как потный Верман пытается запихнуть ногу в ботинок не по размеру. – Считай, бонус за хорошее поведение.

Он потрепал ювелира по щеке.

– А будешь хорошо себя вести, получишь еще что-нибудь!

Верман даже не отшатнулся – только глаза у него стали как у побитой собаки. Но Дымов не собирался останавливаться. Из-за этого паршивого еврея он натерпелся унижений от Хрящевского и теперь мстил, мстил от души.

Перевозчик подтвердил, что Верман не обращался в прокуратуру. Слишком испугался за жизнь своего приятеля. И правильно! Потому что Хрящевский и в самом деле впал в бешенство и приказал замочить старого козла, если что-то пойдет не так.

И все же нельзя было исключать, что кто-то еще, кроме них, охотится за «Голубым Французом». Темная лошадка, Генрих Краузе, мог захотеть сыграть свою собственную игру. Верман клялся, что они обо всем договорились: восемь миллионов – и Краузе забирает бриллиант, а еврей остается при деньгах. Но вдруг, вдруг…

Поэтому Дымов внимательно оглядел переулок, поднял голову, изучая окна жилого дома напротив. Крыши, подъезды… Да, здесь было где спрятаться. Если бы кто-то решил перехитрить всех, включая Хрящевского, и забрать бриллиант у Дымова, лучшего места для нападения и не придумать. Выстрелить в них с Верманом, когда они выйдут из банка, забрать бриллиант и сбежать. Дерзко, конечно, но при должной сноровке займет не больше сорока секунд.

«Пускай только попробуют, – подумал начальник службы безопасности, – сейчас Цепов расставит наших ребят по местам, и если здесь кто-то прячется, он не посмеет напасть при них. Можно убить меня, но зачем? Бриллиант-то ему все равно не забрать!»

Успокоившись, Дымов взял Моню под руку и повел его в банк.

Валентин Петрович мог бы и не подстраховываться, расставляя своих людей по стратегически важным точкам: ни на крышах, ни в машинах, ни за окнами, выходящими на банк, никто не прятался. Моня Верман не солгал: он действительно никому не говорил о том, что собирается забрать бриллиант. Но Дымов этого не знал.

В банке Верман, казалось, совсем растерялся. Он ткнулся в одну сторону, в другую и не сразу сообразил, куда его приглашает миловидная девушка-менеджер.

– Да-да, – бормотал он, – сейчас… – и испуганно оглядывался.

Верман стал похож на крота, вытащенного из норы на белый свет. Дымов поймал недоуменный взгляд менеджера и понял, что нужно брать дело в свои руки.

– Слушай, ты, сука, – с нежной улыбкой сказал он на ухо еврею. – Перестань дергаться как припадочный. На тебя и так смотрят как на больного. Иди вперед и веди себя солидно, иначе сорвешь весь обмен.

Верман порывисто выпрямился, точно ему в спину вонзили иглу.

– Я что-то немножко растерялся, – извиняющимся тоном сообщил он девушке-менеджеру, – перепутал два офиса и забыл, куда идти.

– Ничего страшного, я вам все покажу, – улыбнулась та. – Пожалуйста, сначала в третье окошко, а потом вас проводят.

Моня даже сумел выжать из себя ответную улыбку.

– Вот и молодец, – тихонько похвалил его Валентин Петрович. – Вот и умница.

Когда с бумажными формальностями было покончено, Моня зажал в кулаке ключ от ячейки и пошел за провожатым. Дымов держался рядом. Он вдруг почувствовал, что волнуется – здесь, в банке, где их не могли подстерегать никакие неожиданности. Разве что Верман привлек бы к себе внимание служащих… Но ювелир уже взял себя в руки. Откуда тогда это волнение?

Они спускались по лестнице друг за другом: менеджер, Верман и Дымов. Перед Валентином маячила лысина ювелира, покрытая бисеринками пота, точно полянка росой. И этот жалкий трусливый пень задумал перехитрить Хрящевского! Валентин Петрович не сдержал улыбку. Но зато именно Верману, а не кому-либо другому, удалось заполучить бриллиант.

И тут Дымов понял. Он волновался перед встречей с камнем! «Голубой Француз»… До сих пор эти слова ничего не значили для Валентина, он только смеялся над «нетрадиционной ориентацией» бриллианта. А сейчас вспомнил, что Верман договорился продать его Краузе за восемь миллионов долларов, и эта сумма внезапно ошеломила его. Не восемь миллионов сами по себе, а то, что есть на свете люди, готовые платить их за прозрачные камушки размером с фундук. И то, что бывают на свете такие камушки.

Они сошли вниз и остановились.

– Прошу вас, – сказал сопровождающий, отпирая дверь хранилища.

Моня с Валентином Петровичем вошли в комнату, похожую на камеру хранения на вокзале: сплошные серые ящики от пола до потолка. Посередине – гладкий металлический стол. Провожатый вставил свой экземпляр ключа в ячейку, неслышно удалился, и Верман с Дымовым остались одни.

Ювелир разжал кулак и посмотрел на ключ, словно недоумевая – что это такое и как оно оказалось в его руке?

– Чего стоишь? – процедил Дымов. Волнение его достигло предела: он с неожиданной отчетливостью вдруг представил, как Верман открывает ячейку, выдвигает ящик, а внутри ничего нет. Картина эта обожгла его холодом.

– Открывай!.. – повторил он, и присовокупил для крепости еще пару ругательств.

Верман подрагивающими пальцами вставил ключ, провернул. Дверца распахнулась, и из шкафа легко выкатился узкий длинный ящик. Из ящика ювелир вынул коробку-пенал, перенес ее на стол и открыл.

В коробке оказался лишь маленький бумажный пакетик размером с ладонь Валентина Петровича. Он был свернут явно на скорую руку, небрежно. Сквозь тонкую бумагу просвечивало что-то маленькое, синее.

Верман протянул руку, но Дымов не выдержал: отпихнул ювелира и сам схватил сверток. Вытряхнул его содержимое на ладонь – и завороженно уставился на камень, не веря своим глазам.

Это был бриллиант ошеломляющей, немыслимой красоты. Невозможно было объяснить это с точки зрения логики, но Валентин Петрович сразу понял, что перед ним камень огромной редкости. Должно быть, все дело в цвете: сплюснутый с обоих концов, точно зернышко, бриллиант искрился такой сказочной синевой, что она слепила глаза. Это был не голубой, а чистейший светло-синий: тот оттенок, что рождается на границе слияния неба и моря в ясный солнечный день.