Пряный кофе (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна. Страница 21

Гром грянул только через два дня, во время завтрака, когда принесли утреннюю газету.

Тогда как раз подали чай. На одном конце стола сидела я, по правую руку от меня – Лиам и Паола Мариани. По левую руку – Кеннет и Чарльз, необычно тихие и спокойные для своего возраста. Дядя Клэр расположился напротив меня. Он отказался от чая и предпочёл крепкий кофе без молока и сахара, зато со щепоткой перца и с шоколадом. Ставни были распахнуты настежь, и солнце, изредка выныривая из-за туч, скользило по зеленовато-коричневому убранству столовой. На подставке в углу пылали ослепительно-жёлтые астры; накануне безымянный поклонник прислал их в «Старое гнездо», но я решила, что в общем зале такой роскоши делать нечего.

– Погода сегодня отменная, – заметил дядя Клэр, пригубив кофе.

– Действительно, на удивление солнечно, – согласилась я, глядя сквозь него на астры.

Затем вошёл Джул – по-прежнему весь с ног до головы в чёрном – и с лёгким поклоном вручил Клэру газету, а после удалился. Дядя углубился в чтение, а я, воспользовавшись моментом, начала вполголоса обсуждать с Паолой успехи Лиама и братьев Андервуд-Черри. Честно признаться, в последние дни я чувствовала себя немного виноватой, потому что из-за суеты вокруг приём не могла уделить внимания собственным племянникам. И даже сейчас, когда выдалась свободная минута, не знала, как подступиться с ним. Младший Кеннет пошёл в своего отца – высокий, с рыжевато-каштановыми волосами и крупными чертами лица. А старший, Чарли, очень напоминал самого Клэра в молодости – хрупкий светловолосый ангел. Одно роднило братьев – молчаливость и замкнутость. Они прилежно делали уроки, не ломали игрушек и так же, как и обычные дети, носились по комнате, но лишь до тех пор, пока Паола не просила их быть осторожнее. Тогда они сразу хором извинялись и успокаивались.

– Они очень умны, леди Виржиния, – задумчиво произнесла Паола, подводя итог весьма пространной речи. – Но я привыкла видеть… более дерзких мальчиков, пожалуй. Непослушных, капризных. А Кеннет и Чарльз словно сошли со страниц нравоучительной книжки для детей. При этом они не запуганные, у них есть свои игрушки. В родном доме их явно любили, они привыкли к вниманию и заботе. Словом, загадка для меня.

В эту самую секунду на другом конце стола чашка непозволительно громко звякнула о блюдце. Мне даже сперва показалось, что оно раскололось.

– Миссис Мариани, я думаю, что наш разговор… – начала было я, справедливо полагая, что дядя Клэр недоволен тем, что мы так открыто обсуждаем его ненаглядных внуков.

Однако договорить мне не позволили.

– Виржиния, вы не откажете мне в маленькой просьбе? – в высшей степени вежливо и спокойно обратился ко мне Клэр.

Я кивнула:

– Если это будет в моих силах, разумеется.

– Мы не могли бы пройти в гостиную? – улыбнулся Клэр. Глаза у него были совершенно стеклянными. – Прямо сейчас, дорогая племянница.

Меня пробрало ознобом. Что-то подсказывало – лучше не спорить.

– Конечно, дядя.

Проходя мимо вазы с астрами, он машинально вытянул один цветок и стиснул в пальцах. Мы проследовали в гостиную – мимо бледной Юджинии, мимо пугающе неподвижного Джула с его невозможно красной шевелюрой, по изматывающе длинным коридорам… Потом Клэр закрыл дверь, провернул ключ в замке и обернулся ко мне.

– Присядьте, Виржиния. И прочитайте, пожалуйста, это. На третьем развороте.

Я протянула руку, холодея.

Кажется, мне уже было ясно, кто расстроил Клэра.

«"Бромлинские сплетни"»

… октября … года

КОГДА ИДЕАЛ ОСТУПАЕТСЯ,

или

Почём теперь Честь?

Какой должна быть безупречная леди?

Разумеется, каждый из нас в меру своего разумения отвечает на сей вопрос. Истинная леди бескорыстно добра. Помыслы её чисты. Она заботлива, скромна и благоразумна. Платье истинной леди всегда подобает случаю. Она не следует модам слепо, но выглядит достойно, даже если её застигли врасплох. Леди умеет поддержать беседу, она образованна и мила. Ей не чужды некоторые чудачества, лишь оттеняющие совершенство…

Однако что, если «чудачество» перейдёт границу дозволенного?

Можно самостоятельно вести дела – и оставаться при этом леди. Что поделать! Судьба посылает испытания даже лучшим из нас, и если нежному цветку суждено остаться без поддержки и опоры, то милостью Небес, чрез Труд и Терпение, он сможет расцвести прекраснее иных оранжерейных роз.

И таким цветком мы будем восхищаться.

Можно ли путешествовать по городу без сопровождения верной служанки или компаньонки? Да, но с превеликой осторожностью. От похвального самоограничения и отказа от роскоши, когда леди, соблюдая траур или иной обет, не садится в экипаж, а идёт в церковь пешком, и до дерзких прогулок в одиночку к парикмахеру или перчаточнику, когда любой посторонний мужчина может приблизиться и даже заговорить – всего один шаг! И как легко его совершить…

Можно ли кинуться на защиту невинного ребёнка, провести ночь в логове убийцы, спасая дитя от смерти, но остаться при этом леди? Да, можно, если то будет угодно Небесам, и они обрушат смертную кару на голову нечестивца. Однако как часто снисходят Небеса до цветов, что растут в наших садах? И стоит ли рассчитывать на Высшее Милосердие – или нужно положиться на джентльменов, которые всегда готовы прийти на помощь истинной леди?

Как легко перепутать благородный порыв с гордыней! Как легко оступиться!

Всё чаще предаваясь недостойным истинной леди занятиям, можно и не заметить тот пронзительный момент, когда позади окажется граница приличия.

И когда это происходит… Горе всем нам!

Когда леди для собственного развлечения облачается в мужской костюм и под покровом ночи отправляется в городские трущобы, она лишается права называться леди. И пусть никто точно не узнает о её безумной выходке, сама преступница уже не сможет уснуть спокойно.

Я есть уши и глаза Бромли; я есть Совесть бессмысленно-яркой столицы. Но два дня назад мне хотелось ослепнуть и оглохнуть, когда я увидел свой идеал падшим так низко!.. Когда я окликнул её, она в ужасе бежала, уронив перчатки и трость, и никакой мужской костюм… да что костюм, даже доспех не мог бы скрыть её испуганных рыданий. И лишь из сострадания к этим рыданиям, ради надежды на то, что преступница осознает свою ошибку, нынче я не называю своё имя.

Почём теперь Честь?

Стоит ли она развлечений? Или, возможно, цена за Честь – желание быть у всех на устах?

Нет ответа на вопросы, и сердце моё преисполняется болью.

О, отцы, братья и супруги Бромли! Оглянитесь на своих бесценных леди. Не тронула ли тленная печать тщеславия их одухотворённые лица? Будьте строже, будьте порою жестоки, и это убережёт ваши прекрасные цветы от порочных порывов.

Я же скорблю о падшем Идеале и молю Небеса о том, дабы не пришлось мне отворить уста и назвать имя, кое я всей душою желаю скрыть.

За сим остаюсь Ваш,

Скорбящий Обличитель».

Статью дополняла расплывчатая фотография перчаток и трости, красиво разложенных на столе.

Полагаю, выражение лица у меня было не самым дружелюбным, потому что Клэр не стал метать громы и молнии, а лишь поинтересовался сухо:

– У вас есть, что сказать, Виржиния?

Я перевела дыхание и медленно сосчитала про себя до десяти.

– Перчатки на фотографии не мои.

Клэр словно закаменел – он понял намёк правильно.

– Ещё что-нибудь? – осведомился он светски.

– Думаю, даже вы способны догадаться, что у Валтеров и Эверсанов не принято горько рыдать из-за несвоевременной встречи.

– У Черри тоже. Я бы, скорее, поверил в трость, сломанную о хребет шантажиста, – всё тем же ровным тоном произнёс Клэр.

Воцарилась тишина. Наверно, в такой тишине можно было бы различить даже тиканье часов на другом этаже или разговоры в столовой, однако я слышала только сумасшедшее биение собственного сердца. По голубым стенам гостиной расплывались призрачные алые пятна.