Четыре Ступени (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна. Страница 85

- А давайте спектакль забацаем?

- А поехали все вместе в Питер?

- А как на счёт классного “огонька”?

Лев Яковлевич при встрече буркнул:

- Давно вам надо было классное руководство дать.

А Галина Ивановна как-то на перемене отвела в тихое место и, задрав подбородок, как только она умела делать, процедила:

- Вы играете в опасные игры, Светлана Аркадьевна. Смотрите, не заиграйтесь. Это попахивает панибратством с учениками.

- Ни в какие игры я не играю, - вспылила Светлана. Она теперь часто вспыхивала подобно спичке.

- Играете, играете, - качнула головой Хмура. - Вот что я вам скажу. Раньше вы работали правильно. А теперь спелись с Люськой, и попали под её влияние. По дурное влияние, заметьте. Люську ученики за глаза называют тётей Люсей. Хотите, чтобы вас звали тётя Света?

- А если они будут называть меня мамой Светой? Тоже плохо? - спросила Светлана, пытаясь одновременно передразнить и манеру Галины Ивановны говорить и её коронное вздёргивание подбородка. Не получилось, конечно, а жаль.

- Мама или тётя, всё равно, - подбородок завуча задрался выше, щёки втянулись, интонации зазвучали надменнее. Хотя… куда уж больше? - Ваша задача не сопли ученикам вытирать, ваша задача обучать их. Квалифицированно. Дисциплину поддерживать. Семейные отношения между учащимися и преподавателем не способствуют процессу обучения.

- А как же тогда Панкратова? Она квалифицированно обучает? Или нет?

Светлана надеялась поставить Галину Ивановну в затруднительное положение. Люле должны были дать хотя бы “отличника народного просвещения”. Не давали. Не хотел директор, более всего не хотела Галина Ивановна. Всё из-за Люлиного характера, из-за её вечного донкихотствования. По мнению Светланы, Панкратова была достойна и звания “заслуженный учитель”. Но… Во-первых, столь высокое звание истинно достойный его получает крайне редко. Об этом знали все. А во-вторых, Люля и так была заслуженным учителем их района по тому признанию, которое реально существовало у учеников, их родителей, работников районного наробраза. Звания, значки, грамоты получали другие. Трудный класс, трудное дело, чрезмерную нагрузку, встречу иностранной делегации и прочее - получала Люля. Сейчас и Светлана встала на крутую, узкую, полную опасностей тропу настоящей работы. Галина Ивановна не зря отвела её в сторону. Отвела предупредить. Светлана хотела сдавать на тринадцатый разряд. После предупреждения завуча не видать ей его до скончания века. Ну, и пусть, пусть.

- Видите ли, Светлана Аркадьевна, - тонко усмехнулась завуч. - Люська работает отлично, спору нет. Но она - уникальное явление.

- Галина Ивановна, а почему вы всегда называете её Люськой?! - недоброжелательно спросила Светлана. - Вы же культурный, образованный человек, а по отношению к Людмиле Семёновне ведёте себя, словно работница ткацкой фабрики. А ещё бывшая подруга!

Светлана ушла, оставив Галину Ивановну с растерянно приоткрытым ртом и внезапно опустившимся подбородком. Шла и думала о себе, что дура, что не видать повышения разряда, как собственных ушей, что теперь надо ждать одних неприятностей. Столько лет держалась в стороне от учительских свар и интриг, вдруг полезла в них. Зачем ей это понадобилось? Но не исправить. Умом понимала, наделала дел, наломала дров. Душу грело сознание справедливости собственных слов, собственной позиции. Пожалуй, впервые у Светланы ум с сердцем был не в ладу. Тягостное ощущение, муторное. Тем более, некоторые утверждения Галины Ивановны выглядели справедливыми. Уроки в последнее время Светлана воспринимала, как скачки с препятствиями. Ученики, ювелирно настроенные на любые перемены, враз почуяли неладное. Действительно пытались панибратствовать, встать с ней на одну ногу. Светлана не знала способов борьбы с нахальством учеников, не знала, как удержать их на тонкой грани между доверительным отношением и панибратством, как самой при этом не перейти черту. Иногда срывалась, кричала на какой-нибудь класс. Её стали доводить. Нужно было иметь терпение, демонстрировать невозмутимое спокойствие, каменную непробиваемость. Ну не было их в Светлане, не было. Люля советовала не психовать, а постепенно вырабатывать необходимые качества. Опыт наживается не вдруг. Надо пройти через многое, прежде чем появится пресловутая каменная непробиваемость. Она рассказывала о себе, о случаях из своей практики. Рассказывала таким манером, что Светлана долго хохотала, не делая никаких выводов, лишь получая несказанное удовольствие от Люлиных комических побасенок. Наконец наступил день, когда педагогическая почва, в точности по утверждению Макаренко, с треском рухнула у неё под ногами. Нет, она не приложила царственную ручку к нахальной физиономии ни одного из своих учеников. Воспоминание о той, давней пощёчине, до сих пор окрашивало лицо неприятным свекольным цветом. Она всего-навсего не справилась с ситуацией. Разрыдалась на глазах учеников и пулей вылетела из класса, поскольку находиться там ни секунды не могла. И вот тогда… случилось чудо. Подошёл ОН.

Павел Николаевич шёл мимо. Скорее всего, у него случилось “окно”. Светлана не спросила. Не до расспросов. Стояла у окна, привалившись животом к подоконнику, а лбом к стеклу. Скулила, как маленький щенок, с привизгиванием. Ничего, кроме своего позора, не сознавая, не видя, не слыша. Горе было глубоко, не позволило понять сразу, кто к ней подошёл.

- Что случилось, Светлана Аркадьевна?

Ни слова членораздельно ей пробормотать не удалось. Одни всхлипывания и квакающие звуки вырывались из груди. Мало позора в классе, так для полного счастья Павел Николаевич увидел её позор. А она до сей поры гордилась его единственным одобрением. Ей хотелось выглядеть перед ним умной, удачливой, лучшей… Лучше, чем его Лёка. Она хотела доказать ему… Что? Да всё. И она мечтала. Мечтала целое лето, целую осень и почти всю зиму. О чём? Что он поймёт, какая она замечательная, как плохо потерять её, как невозможно жить без неё. Гнездилась в глубине души дурацкая, буквально девчоночья мечта: он увидит её на улице, в новом пальто, с кавалером под руку, красивую, притягательную, и дождётся в подъезде, когда она будет возвращаться домой одна, и скажет…

- Да что с вами, Светлана Аркадьевна?

Она опять всхлипнула. Почему мечты оказываются всего лишь мечтами? Почему в жизни всё намного проще, грубей, приземлённей?

Павел Николаевич увёл её в учительскую. Расспросил, успокоил. Нотацию прочёл. О том, естественно, как правильно держать себя с учениками. Она слушала его с ужасом. Ведь он говорил почти то же самое, что и завуч на днях. Как он мог? Такую стену возводить между собой и ребятами? И он сейчас усиленно возводил стену между собой и Светланой. Возможно, летом она и согласилась бы с Павлом Николаевичем, но не теперь. За прошедшие полгода уйма сил была потрачена на поиски правильного пути, душа Светланы измучилась. В результате, назад дороги не существовало. Некоторые из его слов она непременно примет к сведению. Но не все, далеко не все. Все нельзя принимать. Они чужие, холодные, равнодушные. И Павел Николаевич чужой, равнодушный. Тонкой иголочкой царапнуло сердце. Опять она ошиблась с выбором. Опять не то. Не своё. Если любишь, значит, не заметишь, не обратишь внимания, не примешь к сведению. Или заметишь, да отмахнёшься. Мол, не главное. Светлана отмахнуться не могла. Уже не могла. Слишком далеко ушла в поисках истины. Сердцу требовался близкий человек, настоящий. Физической привлекательности Дубова ей было мало и в начале знакомства, сейчас подавно. Однако, совсем выбросить его из сердца вряд ли получится. О-хо-хо, не любовь это. Что тогда? Рак на безрыбье? С раком Павла Николаевича сравнить нельзя. Женщины вокруг него всегда вились. Поначалу мимо не пропускали. Он сам всех отваживал. И Светлану оттолкнул. Педант? Зануда? И да, и нет. Треска мороженная - вот он кто.

С того дня Светлана начала сторониться Дубова. Ей вдруг стало неуютно в его обществе. Только его отменные манеры, отменная вежливость нравились с каждым днём больше и больше. Они позволяли отвечать той же монетой, держать Павла Николаевича на расстоянии. Точнее, себя держать. Расстояние позволяло рассматривать его слова и поступки под другим углом зрения, позволяло видеть то, чего раньше в своём увлечении Светлана не замечала. Или неправильно трактовала. Внутренне она стала удаляться от Павла Николаевича семимильными шагами. Возникало чувство, что она сидит одна в тёмном зрительном зале и смотрит игру одного актёра на ярко освещённой сцене. Плохую игру, признаться. И вот удивительно: чем дальше от себя она видела Павла Николаевича, тем ближе он старался подойти. Его желание оказаться рядом причиняло страдание. Невозможность духовной близости с ним понималась всё острее, пронзительней. У Светланы иногда случались минуты забытья. Какое-то радостное или горестное событие распирало грудь и очень хотелось поделиться им именно с Павлом Николаевичем. Забыв о действительности, она искала Дубова во время перемен, после уроков, но, натыкаясь на предмет своих поисков даже в очень удобном для разговора месте, словно вдруг спотыкалась. Глядя в его оживлённое лицо и радостно, ласково сияющие глаза, внезапно понимала: он не поймёт, он ничего не поймёт, не сможет, ему не дано. Осознание этого причиняло настоящую боль. На дно души оседала горечь, не позволяющая ей оценить по достоинству тот факт, что Павел Николаевич искренно радовался, видя Светлану.