Четыре Ступени (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна. Страница 86

Не верила она его радости. Помнила “Повесть о Павле”. Задавалась вопросом: любил ли он свою Лёку по-настоящему? Ведь настоящая любовь не проходит никогда. Не должна проходить. В этом Светлана была убеждена непоколебимо. Не столько убеждена, сколько откуда-то знала наверняка. Может, ему казалось, что любил? Наблюдая за Дубовым изо дня в день, она теперь вовсе не была уверена в способности Павла Николаевича любить. Люля хохотала, когда Светлана, сидя за чашкой переваренного кофе на кухне у подруги, упрямо твердила:

- Ты не понимаешь. Это не человек, а бревно с усами. Правда, красиво обтёсанное и притворяющееся человеком.

- Ну, пусть бревно, - веселилась Люля. - А только он влюблён, влюблён и влюблён. К бабке ходить не надо, ясен пень.

- А-а-а, - отбрыкивалась Светлана и цитировала Грибоедова. - “Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его…”

Вообще-то, Светлане не очень нравилась манера Люли выражаться. Дикая смесь из блатного, подросткового сленгов и вполне грамотной, вполне литературной речи. Собственный Люлин “арго”. Весьма прилипчивый, между прочим. В короткий срок люди, общавшиеся с Панкратовой, перенимали её “арго”. Дубов, и тот немного втянулся.

Светлана боялась подцепить сленговую заразу. Когда вокруг тебя все демонстративно презирают родной язык, несложно и самому опуститься до уровня окружающих. Павел Николаевич подвёл под этот процесс теоретическую базу. На одной из перемен в учительской зашёл разговор о сленге. Так вот, он заявил, что только недалёкие люди стремятся защитить язык от него самого и от народа, ежедневно формирующего свой язык. Как же Светлана была благодарна Галине Ивановне, когда та нашла пусть не самый удачный, но аргумент:

- Вы, Павел Николаевич, - проронила Хмура, - скоро докатитесь до оправдания матерящихся. Почти все, оправдывающие сленг, доходят до оправдания в разговорной речи мата. Но подумайте как следует, что такое мат и сленг? Сленг - упрощённая замена слов и понятий. Упрощённая! Деградация! Упрощается речь, упрощаются понятия, упрощается мыслительный процесс и эмоции обедняются. То есть они деградируют. Мат же - табуированная лексика. Табуированная, запретная. Не будем опускаться в глубины веков, к истокам. Сейчас мат - ругань, по своей сути нецензурная брань. Она уместна в критических ситуациях. А в нормальном разговоре? Заменяя нормальную речь, сильно сокращает её возможности, сокращает лексикон и количество понятий у своих носителей. Та же логическая цепочка, что и при использовании сленга, только быстрей и короче.

Павел Николаевич растерялся. Контрдоводов сразу найти не сумел. Галина Ивановна воспользовалась моментом. Вздёрнув наконец подбородок, величаво выплыла из учительской. Оставила за собой последнее слово. Присутствовавшие при столь кратком, но жёстком обмене мнениями, зашумели. Дубов с позиций словесника пустился доказывать, что сленг и матерщина не одно и то же, принялся раскрывать механизмы исторической лингвистики. Светлана сидела в уголке, молча слушала. Не смотрела на Дубова, так как он постоянно поглядывал на неё и говорил, скорее всего, для неё. Она смотрела в окно. Иногда мысленно соглашалась с его доводами. Всё так, всё правильно. Теоретически. Умом Светлана с ним соглашалась. Умом. Не сердцем, не душой. Душа восставала против мата, сленга, арго, фени и что там ещё выделяют филологи. Душе не хотелось бедности, грубости. Ведь слова, которыми мы изъясняемся, являются лишь отражением наших чувств, нашей сущности. Начнём прятаться за грубым словом и не заметим, как постепенно вслед за ним огрубеют и чувства, обеднеет сущность. Чем упорней Павел Николаевич старался доказать свою правоту, тем всё большее отчуждение нарастало в Светлане. Почему-то вспомнилось: сам Павел Николаевич сленгом пользовался мало, предпочитал литературный язык. С учениками, некоторыми учителями - с использованием сленга, да. С остальными… И для чего? Быть в любом обществе своим? Не казаться смешным собеседнику? По каким-то другим причинам? Не так уж и важно. Любая из этих причин, с точки зрения Светланы, говорила не в его пользу. И отдаляла от него Светлану, отдаляла. Может, потому неприятно было слышать от Люли “…влюблён, влюблён и влюблён…”.

Какова же была её растерянность, когда в один прекрасный день Дубов заглянул к ней в кабинет после уроков. Удостоверился, что Люли в окрестностях не наблюдается, и, немного смущаясь, заявил:

- Мне надо поговорить с вами, Светлана Аркадьевна.

- Со мной? - удивилась Светлана. Она сидела за столом над раскрытым журналом. Пыталась сосредоточиться - не получалось. Мысли бродили где-то, ну, очень далеко. Повернулась к Дубову. Смотрела в его зеркальные глаза, видя в них отражение своего лица, медленно соображала. О чём он хочет с ней говорить? О работе, скорее всего. Больше, вроде, не о чем. Нет у них точек пересечения. И точек соприкосновения в последнее время не находится.

- Именно с вами, - развеял её сомнения Дубов.

- Раз надо, значит, надо, - в настроении Светланы не только энтузиазма, но и просто охоты разговаривать не прослеживалось. - Ну, что же вы? Говорите.

- Не здесь, Светлана Аркадьевна, - Павел Николаевич взял с её стола карандаш, катал его между пальцами. - В более удобном месте.

- В более удобном? - Светлана недоумённо подняла брови. Более удобное место? Для чего, спрашивается? Видно, серьёзный разговор, не на пять минут. Тогда действительно её кабинет не подходит. В любой момент могут заявиться ученики: дежурить по классу, чайку попить, поболтать, угостить новостями приятными и не очень. Люля, опять же.

- Я приглашаю вас в ресторан, - решился вдруг Дубов.

- Куда? - обомлела Светлана.

- Вы неправильно ставите вопрос, - поправил Дубов, постепенно набираясь уверенности. - Нужно спросить не куда, а когда.

- И когда? - Светлана была столь огорошена, что не могла осмыслить происходящее.

- В субботу, если не возражаете. Надеюсь, суббота у вас свободна?

- Свободна.

- Вот и хорошо. Значит, в субботу. Я не смогу зайти за вами. У меня с утра… важное дело, точно не знаю, когда освобожусь. Поэтому вы приезжайте прямо туда. Я буду вас ждать. К семи часам. Столик заранее закажу, не беспокойтесь.

- А куда всё-таки? - Светлана стряхнула оцепенение. - В смысле, в какой ресторан?

- “Ностальжи” знаете? Неужели не слышали? Ну, рекламу помните? - удивился Дубов. - Это на Чистых прудах. Очень приличное и популярное заведение.

Светлана отвернулась к окну. Молчала, кусала губу. Так и подмывало отказаться от приглашения. В ресторан на серьёзный разговор Павел Николаевич мог пригласить только для одного - обсудить сложившиеся между ними непростые отношения. Разговор муторный, по всей видимости. А Светлана устала от неясности, зыбкости, возникающей при контакте с Дубовым. Устала подлаживаться к его настроениям, коих не понимала. Не понимала причин, заставляющих его то самому подходить совсем близко к ней, то без видимых оснований отталкивать её от себя словом или делом. Но ресторан… Настоящий ресторан. Популярное, как сказал Павел Николаевич, и приличное заведение. В ресторан Светлане хотелось. Её никогда не приглашали в такие места. Почему бы не сходить? Убудет от неё разве? Да и не помешает наконец разобраться меж собой, расставить точки над “и”. Она опять прямо посмотрела ему в лицо.

- Хорошо, Павел Николаевич, я приду.

- Вот и отлично, - обрадовался Дубов. - Вот и молодец. Значит, договорились?

- Договорились, - кивнула Светлана. Ждала, когда же он повернётся и уйдёт. Ей нетерпелось остаться одной. Обдумать его приглашение, рассмотреть со всех сторон.

Дубов не уходил. Зачем-то выровнял стопку книг, лежащую на краю стола. Карандаш, который вертел в пальцах, поставил в держатель для ручек. Провёл ладонью по оргстеклу, прикрывавшему столешницу. Не то погладил, не то пыль смахнул, аккуратист эдакий. Пыли не было. Зря беспокоился. Ему, кажется, хотелось что-то добавить, но он не решался. Уйти просто так, без дополнительных фраз тоже не решался. Светлана пожалела его.