Жатва - Герритсен Тесс. Страница 33

К своим сорока четырем годам Бернард Кацка уже овдовел. Его жена умерла от рака три года назад. Все разворачивалось у него на глазах. Вот это был настоящий кошмар, от которого он так до конца и не оправился.

А сейчас Кацка бесстрастно смотрел на труп, вскрываемый патологоанатомом. Тело белого пятидесятичетырехлетнего мужчины, женатого, отца двоих детей (оба – студенты колледжа), кардиохирурга по профессии. Его личность удостоверило сличение отпечатков пальцев и опознание вдовы. Для нее это была неимоверно тяжелая процедура. Смотреть на труп любимого человека всегда тяжело. А если учесть, что любимый человек, покончив с собой, два дня провисел в комнатенке, где тепло и нет вентиляции, зрелище было особенно ужасающее.

Кацке сообщили, что вдова прямо в морге упала в глубокий обморок.

«Ничего удивительного», – думал Кацка, глядя на труп Аарона Леви.

Лицо самоубийцы было совершенно бледным, ни кровинки. Да и откуда взяться румянцу, если кожаный ремень пережал артерии и преградил доступ крови? Высунутый язык был шершавым и совершенно черным. Вся естественная слизь на языке давно высохла. Веки были полузакрыты. Склеральное кровоизлияние окрасило белки глаз в зловещий кроваво-красный цвет. Под шеей, где от ремня осталась странгуляционная борозда, рисунок кожи говорил о классическом застое крови. О том же говорили пятна в нижних частях рук и ног, похожие на кровоподтеки, а также точечные кровотечения и пятна Тардье в местах лопнувших сосудов. Так обычно и выглядели трупы самоубийц-висельников. Помимо странгуляционных борозд вокруг шеи, единственным видимым повреждением была рана на левом плече величиной с монету.

Доктор Роуботам вместе с ассистентом (оба в надлежащем хирургическом облачении и защитных очках) закончили торакоабдоминальный разрез. Он напоминал букву Y. Два диагональных разреза, идущие от плеч, соединялись в нижней части грудины. Дальше разрез становился вертикальным и охватывал всю брюшную полость вплоть до лобковой кости. Роуботам тридцать два года работал судмедэкспертом, и его было трудно чем-либо удивить или взволновать. Вот и сейчас, проводя вскрытие, он слегка скучал. Каждое свое действие он пояснял на диктофон. Диктофон включался и выключался ножной педалью. Голос у доктора Роуботама был монотонным. К этому моменту он удалил щит из ребер и грудины и обнажил грудную полость.

– Взгляни-ка, Слизень, – сказал он, обращаясь к Кацке.

Прозвище не имело ничего общего с внешностью детектива и его обликом. То и другое было весьма усредненным. Слизнем Кацку прозвали за неторопливость и невозмутимость. У его коллег даже была любимая шутка: «Если в Бернарда Кацку выстрелить в понедельник, к пятнице он отреагирует, но и то если разозлится».

Кацка подошел ближе, вгляделся в грудную полость. Его лицо, как и лицо патологоанатома, ничего не выражало.

– Висельник как висельник, – сказал он.

– Вот именно. Легкая степень плевральной гиперемии. Тоже не особо удивляет. Скорее всего, капиллярная утечка, наступившая вслед за кислородным голоданием. Вполне соответствует симптомам удушья.

– Тогда нам можно идти? – обрадовался Лундквист.

Он держался подальше от секционного стола. Лундквисту хотелось поскорее выбраться из прозекторской. Как и другим молодым сотрудникам отдела, ему хотелось настоящих дел. Любых, только настоящих. Лундквист считал недопустимой глупостью тратить время на какого-то самоубийцу.

Кацка стоял не шевелясь.

– Скажите, Слизень, неужели обязательно все досмотреть до конца? – спросил Лундквист.

– Вскрытие только началось.

– Ну что там особенного? Обычное самоубийство.

– То-то и оно, что не совсем обычное.

– Доктор Роуботам не нашел ничего интересного. Сами слышали.

– А ты не торопись с выводами. Лучше порассуждай. Человек среди ночи встает, одевается, садится в машину. Ведь не просто так он вылез из теплой постели, приехал в больницу и повесился на верхнем этаже.

Лундквист мельком взглянул на труп и снова отвернулся.

Роуботам с ассистентом удалили трахею, крупные сосуды и теперь занимались сердцем и легкими. Оба легких патологоанатом бросил в чашу пружинных весов. Чаша несколько раз качнулась и слегка скрипнула под тяжестью мертвых органов.

– Это ваш единственный шанс увидеть его внутренности, – сказал Роуботам, подбираясь скальпелем к селезенке. – Как только мы закончим вскрытие, тело сразу же передадут для погребения. Требование семьи.

– Есть особые причины? – спросил Лундквист.

– Еврейская традиция. У них принято хоронить незамедлительно. И все органы нужно вернуть в тело.

Роуботам бросил на весы отрезанную селезенку, равнодушно ожидая, когда стрелка прекратит дрожать.

Лундквист снял хирургический халат, обнажив мускулистые плечи. Эти мускулы стоили ему многих часов, проведенных в спортивном зале, где он добросовестно потел, накачивая силу. Энергия била через край и жаждала лучшего применения, нежели высиживание в вонючей прозекторской. Натура Лундквиста требовала ярких и громких дел, где можно по-настоящему себя проявить. Кацка понимал: над этим парнем ему еще работать и работать. Сегодняшний урок должен был показать Лундквисту ошибочность первых впечатлений и поспешных выводов. Непростой материал для молодого, самонадеянного и не лишенного обаяния копа. Добавьте к этому густую шевелюру.

А Роуботам продолжал вынимать из тела Аарона Леви внутренние органы. Настал черед кишечника. Петли кишок казались бесконечными. Потом печень, желудок и поджелудочная железа. Их патологоанатом удалил единым куском. Наконец в чашу весов легли почки и мочевой пузырь. Фиксация веса. Запись на диктофон. Тело висельника превратилось в полую оболочку, зияющую раной.

Следующим этапом работы Роуботама была голова Аарона Леви. Патологоанатом сделал надрез за ухом и повел скальпель вдоль черепа. Одним быстрым движением он отогнул кожу, натянув ее на лицо. Еще один надрез обнажил основание черепа. Роуботам взял в руки вибропилу. Над столом взвилось облако костной пыли. Роуботам поморщился. Все молчали. Одно дело полосовать скальпелем грудную клетку и брюшину. Действие пусть и отталкивающее, но безличное, похожее на разделку говяжьей туши. Но кожа головы, отогнутая и натянутая на лицо, – это калечило все личностное и человеческое, что еще оставалось в мертвом теле.

Слегка позеленевший Лундквист вдруг сел на стул возле раковины и опустил голову. Многие копы садились именно на этот стул.

Роуботам отложил пилу. Он снял крышку черепной коробки, приготовившись извлечь мозг. Он перерезал глазные нервы, затем кровеносные сосуды и спинной мозг. Потом осторожно вынул саму массу мозга. В его руках мозг подрагивал, отчего казался живым.

– Ничего необычного, – заключил патологоанатом, опуская мозг в ведерко с формалином. – А теперь гвоздь нашей программы – шея.

Все, что происходило до этого момента, было лишь прелюдией. Удаление внутренностей и мозга обеспечивало отток жидкостей из мозговой и грудной полостей. Для разрезов на шее в теле должно было остаться как можно меньше крови и жидкостей.

Странгуляционную борозду из шеи удалили в самом начале вскрытия. Теперь Роуботам исследовал другие борозды на коже.

– Классическая форма в виде перевернутой буквы V, – произнес патологоанатом. – Слизень, взгляни. Вот параллельные странгуляционные борозды, совпадающие с краями ремня. А дальше… видишь это?

– Похоже на след от пряжки.

– Верно. Пока что никаких сюрпризов.

Роуботам сделал разрез на шее.

К этому времени Лундквист несколько очухался и вернулся к столу. Спеси у молодого копа чуть поубавилось.

«Рвота – весьма демократизирующий фактор», – подумал Кацка.

Она усмиряет даже мускулистых самоуверенных копов с густой шевелюрой.

Скальпель Роуботама двигался по коже передней части шеи. Лезвие углубилось, обнажив белоснежные верхние завитки щитовидного хряща.

– Никаких переломов. Было кровотечение в подъязычных мышцах. Но щитовидный хрящ и подъязычная кость целехонькие.