Дикое поле - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 54
– Не хитрю я, боярыня. Сон уж больно страшный.
Юля ненадолго задумалась, а потом улыбнулась и покачала головой:
– Нет, Мелитиния. Коли сюда чудище морское забредет, страшно станет везде – и на реке, и в усадьбе. А коли не придет – я тут в духоте и без него помру. Поднимайся, пошли.
Кухарка послушно отправилась за корзинкой для рыбы. Юля, дожидаясь ее, отошла к окну, выглянула во двор, на котором мужики наполняли навес свежим сеном, а муж, стоя к ней спиной, что ковырял у двери погреба.
Варлам, почувствовав взгляд, оглянулся, помахал рукой. Юля махнула в ответ и внезапно ощутила в глубине души мерзопакостный холодок. «Чудище морское тянет руки и хватает, хватает…». Интересно, Мелитиния хоть раз в жизни видела осьминога? Хотя бы на картинке? Да она даже слов таких не знает! Ни про головоногих, ни про щупальца с присосками. А вот у нее сразу разыгралось воображение.
А вдруг в шестнадцатом веке спруты водились в реках. Боярыня передернула плечами, а потом сходила в спальню и сняла со стены лук и колчан. Пусть будет.
Яркий свет на улице ударил по глазам, и Юля даже прикрылась от него рукой:
– Варла-ам! Мы до верши сходим, за рыбой. Ненадолго.
Муж от погреба кивнул, и две молодые женщины вышли через распахнутые ворота, над которыми бдительно маячил клочкобородый Павленок с совней в руке.
На заросшем густой, зеленой и высокой травой лугу, раскинувшемся по сторонам от уже накатанной к усадьбе дороги, громко и старательно стрекотали кузнечики, от цветка к цветку с деловитым жужжанием перелетали пчелы и шмели, проносились над головами, треща, как старый вентилятор, стрекозы, а чуть выше – ласточки и стрижи. Пахло не столько травой, сколько медом – народившимся на цветках для подманивания летающей мелюзги. Тягучий, пряный аромат… И Юля подумала, что подле усадьбы не мешало бы обзавестись и пасекой.
Как всегда, они добрели до верши, убедились сверху, что в садке плещется вполне приличный улов, и под прикрытием кустов двинулись к купальне.
Когда Юля увидела это место в первый раз, она подумала, что тут высыпали свой груз пара карьерных самосвалов, увиливая от какой-то из положенных «ходок». На самом берегу лежал огромный песчаный холм, поросший поверху травой, край которого осыпался до самой воды. Холм загораживал купальщиц от тянущегося вдоль реки луга и возможных нескромных взглядов и являл из себя довольно обширный пляж. Во всяком случае, барыне и двум-трем сопровождающим ее девкам места хватало вполне.
Впрочем, по давней советской привычке, Юля и здесь, раздевшись, не оставила одежду и лук на виду, а запрятала их в высокую осоку у самого берега. Потом призывно помахала Мелитинии, разбежалась и нырнула в парную воду, стелясь по самому дну. Когда в легких сперло, рванулась вверх и вынырнула на самой середине реки.
– Барыня!!! – испуганно металась по берегу кухарка. – Барыня, ты где?
Юля рассмеялась, помахала рукой и легла на спину, редкими гребками борясь с течением. Никто из здешних баб плавать почему-то не умел, и ей нравилось дразнить этих молодух, то ныряя на полминуты в самую глубину, то переплывая на тот берег, то держась на глубине, в паре шагов от всех – но чтобы достать не могли.
Немного остыв, она выбралась на берег, развалилась на горячем мелкозернистом песке.
– Хорошо! Лучше, чем на Черном море… – Тут она сообразила, что теперь может увидеть знакомые бирюзовые волны, только оказавшись в невольничьем караване или с прилавка рынка где-нибудь в Кафе, и снова рассмеялась: никак к новым реальностям не привыкнуть!
Мелитиния искупалась попроще: вошла в воду, несколько раз присела. Немного постояла, снова присела, а потом улеглась рядом с хозяйкой:
– Ужин еще не готов, – вспомнила она. – А обед – только разогреть.
– Забудь. Хоть ненадолго. Хорошо-то как у нас здесь!
– Ребеночка не растрясешь, боярыня?
– Ребеночка? – Юля погладила живот, который еще только-только начал понемногу округляться. – Ерунда, Мелитиния. Ему только на пользу!
Она поднялась, разбежалась и снова ухнулась в воду, смывая песок. Проплыла немного под водой, вынырнула, остановилась на глубине примерно по грудь.
– Ну, чего расселась? Иди сюда!
Пригревшейся на солнце кухарке ужас как не хотелось обратно в воду, казавшуюся теперь ледяной, – но нужно было смыть налипший на тело песок. Шаг за шагом прокрадывалась она, пока не вошла примерно по пояс, потом резко присела и вскочила:
– Ленишься, ленишься! – неожиданно брызнула на нее водой Юля.
Кухарка завизжала от неожиданности, и принялась брызгаться в ответ, отворачиваясь и громко хохоча. Юля, со смехом, усилила напор, как вдруг… ей померещилось, что она слышит еще один, посторонний смех. Она повернула голову к берегу и вскрикнула от неожиданности: там, на вершине взгорка, стояли, хохоча вместе с ними, трое татар.
Еще бы! Наткнуться не просто на молодых да ладных пленниц – но еще и раздевать не надо, бери и пользуйся. Теперь уж понятно, что они с ними сделают, прежде чем разрешат одеться.
Один из татар спустился к воде, спрыгнул на песок, вынул из торбы веревку и позвал девок:
– Сюда идите.
Юля взглянула на замершую в ужасе Мелитинию, вздохнула и, понуро повесив голову, побрела к берегу. Остановившись на глубине немногим выше колен, покорно протянула вперед сложенные вместе руки. Татарин, облизнувшись на обнаженное, усыпанное искрящимися на солнце жемчужными каплями женское тело, шагнул навстречу, накинул на руки веревку.
В этот момент пленница качнулась вперед, уперевшись ему в грудь руками. Он напрягся, подался к ней навстречу – но Юля, крепко вцепившись руками в ворот халата, уже падала на спину, увлекая потерявшего равновесие степняка за собой и выставляя вперед полусогнутую ногу. Воин, выпучив глаза, пролетел над женщиной, а она, завершая кувырок, уселась ему на грудь, придавив коленями руки к чистому песчаному дну и для верности придержав его кисти руками.
Здесь было мелко – по колено. И татарину не доставало до свежего воздуха всего каких-то десяти сантиметров, сквозь прозрачную прослойку которых проскакивали вырывающиеся изо рта и носа пузыри. Он мотал головой, пытался встать на мостик, бил воду ногами – но сделать ничего не мог.