Мама Стифлера - Раевская Лидия Вячеславовна. Страница 19

На улице, пробежав метров сто от Пашиного дома на крейсерской скорости, мы с Ершовой притормозили у детской площадки, и бухнулись на лавочку рядом с пожилой женщиной с вязанием в руках.

— Это пиздец. — Первой заговорила Юлька.

— Это пиздец. — Согласилась я, и замученно посмотрела на пожилую женщину с вязанием.

— Бабушка, тут какашками пахнет! — К женщине подбежал ребёнок лет шести, и они оба подозрительно посмотрели на нас с Ершовой.

— Ой, идите в пизду, тётенька, и без вас хуёво… — Юлька шумно выдохнула, и полезла за сигаретами.

— И мне дай. — Я протянула руку к Юлькиной пачке.

Минуту мы сидели молча, и курили.

— Лида. — Ершова бросила окурок на землю, и наступила на него каблуком. — Я хочу принести тебе клятву. Прямо сейчас. Страшную клятву. — Юлька явно собиралась с духом.

— Валяй.

— Лида… — Юлька встала с лавочки, и прижала правую руку к сердцу: — Я больше никогда…

— Не буду срать? — Закончила я за Юльку, и тоже раздавила окурок.

— Да щас. Я больше никогда не пойду в „Семейную выгоду“.

— И всё? — Я тоже поднчялась с лавочки, и отряхнула жопу.

— И нет. Ещё теперь я буду сама покупать поносоостанавливающее. Ты всегда можешь на меня рассчитывать, если что.

— Ну, когда мы в следующий раз пойдём в гости к Павлику…

— Заткнись. Дай мне молча пережить свой позор.

— Ах, Павлик… Павлушенька… Пашунечка…

— Заткнись!

— Что? Правда глаза колет? Кстати, я бесплатно кал топить не нанималась. Гони мне ту негритоску с одной сиськой.

— Разбежалась. У тебя мазь есть. И колобок. Блять, правду говорят „Дай палец облизнуть — а тебе всю руку откусят“

— Негритосину!!!

— Да подавись ты, завтра принесу. Сволочь меркантильная…

… Две женские фигуры, оставив за собой тонкий шлейф духов, сигаретного дыма, и чего-то очень знакомого каждому, растворились в вечерних сумерках

Два вопроса

31-08-2007 12:53

Темно. Темно и тепло.

И с этим как раз всё предельно ясно.

Темно — потому что на улице ночь, а ты — ты просто не хочешь зажечь в доме свет.

Тепло — потому что асфальт, нагретый за день пыльным солнцем мегаполиса, охотно отдаёт пахнущее битумом тепло засыпающему городу.

Если бы на все вопросы можно было бы легко найти исчерпывающие ответы…

И сидишь ты у окна. И ничего за ним не видишь. Потому что, как всегда, на твоей улице не горит ни один фонарь. И звёзд на небе нет. Тоже не работают. Наверное. Перегорели.

Всё не так. Всё неправильно.

Но — уже случилось. И тебе лишь остаётся искать в себе причины случившегося. И отвечать на заданные самому себе вопросы.

И тогда, кажется, ты всё сможешь понять.

Наверное, сможешь.

Два вопроса. Всего два: „Почему?“ и „Что делать?“

Простые такие вопросы. Лёгкие. Тогда почему на них так трудно ответить?

Закономерность. Мы с лёгкостью цитируем наизусть Хайяма, помним, в каком году вступила на престол Екатерина, а вот вопрос „Что делать?“ ставит в тупик не только Чернышевского.

Почему?

Не знаю. Так получилось.

Жалею ли об этом?

Нет. Не жалею.

Я просто люблю. Его. Просто так. Потому что он есть. Потому что хожу с ним по одной земле, и дышу одним воздухом. А ещё у него глаза голубые.

Почему именно он?

Не отвечу. Никто не ответит. Может, просто оказалась в нужном месте, в нужное время, а может, это просто кому-то было надо.

„Ищите — и обрящете“

Я искала. Я тебя долго искала. Слишком долго, наверное. Разменивала себя по мелочи, тратила налево и направо, что-то находила, да всё не то. Только понимание приходило постепенно, и слишком медленно.

А мне казалось, я сразу пойму, что это — Ты. Ошибалась.

И когда встретила тебя — ничего не поняла. Ничего не почувствовала.

Ты — старше. Ты — мудрее и опытнее. Рядом с тобой себя чувствуешь неловко.

И всё-таки, ты со мной.

Я — младше, и многого ещё не понимаю. Возможно, уже и не пойму никогда. Хотя и очень стараюсь.

И ещё я замужем.

Я никогда тебе не врала. Хотя, не скрою, иногда очень хотелось. Всем вру. Мужу вру. Себе. Себе даже больше всех. А вот тебе врать — не могу.

Устала. Устала врать, устала скрываться. Глаза лживые прятать устала, улыбаться резиново, фальшиво, нарисованно.

И сделать ничего не могу.

Муж. Он хороший. Он — родной, проверенный, надёжный

Но нет у него, такого родного и хорошего, такой уютной шёрстки на груди. И глаз таких, пронзительно-голубых, нет. И он никогда не гулял со мной по нагретым солнцем, липким от смолы, шпалам… И не вплетал мне в волосы одуванчики.

У него есть всё. Кроме этого.

Такая малость… Такой пустяк… Но, как оказалось, очень нужный пустяк.

А ещё он не умеет любить так, как ты. До слёз, до хрипоты, до боли. Как в последний раз в жизни.

Я не хочу тебя терять. Не хочу!

Хочу тебя видеть, слышать, чувствовать. Хочу просто быть рядом, и дышать тобой.

Я отдам тебе всё, что у меня есть: отдам тебе свою душу, своё тело, свою любовь… Я отдам тебе своё сердце, если твоё устанет биться…

Ты знаешь. Ты всё это знаешь. Ты слишком, слишком много знаешь. Я делала это сознательно, открывая тебе каждый новый день всё больше и больше своих уязвимых мест. Чтоб на равных быть. Чтобы знал, что люблю.

Ты боишься, что я тебя оставлю.

Я боюсь, что ты в любой момент можешь сделать мне больно, точно зная, в какое место бить.

Всё по-честному.

Но ты бережёшь меня. А я — тебя.

Я вынашивала свою любовь долгие годы. Носила в себе, и боялась, что, когда она появится на свет — она окажется никому не нужной. И рожала её тяжело.

Но ты был первым, кто сразу взял её в свои руки. И оставил себе.

Три года. Три долгих-долгих года мы росли втроём.

А сейчас мне страшно. Потому что надо что-то решать. Это не может продолжаться долго. Я нужна тебе целиком. Вся. Без остатка. Тебе нужна эта мишура с Мендельсоном и лупоглазой куклой на капоте чёрной „Волги“, два кольца в бархатной коробочке, и синий штамп в паспорте на четырнадцатой странице. И чтоб у тебя дома в ванной висел мой домашний халат, а в комнате стояла детская кроватка… И в ней лежал маленький человечек, похожий на тебя, но с моими глазами…

„Нам нужна Принцесса!“ — твои слова. Твоя просьба. Мольба.

Нужна. Очень нужна. Мне ночами сниться русая головка, и маленькие ручки, пахнущие молоком… Маленькие-маленькие ручки…

И — не могу!

Я три года каждый день предаю человека, который рядом со мной уже восемь лет. Я вру ему, глядя в глаза. Я говорю ему, что люблю — и он верит.

Ты сказал, что хуже уже не будет. Что я предала его уже единожды, три года назад, и теперь уже неважно, когда он об этом узнает… Что мне только нужно ему всё рассказать. Ты сказал, что устал меня делить на две части: на свою, и его.

Что мне делать? Я хлопаю мокрыми ресницами, всё понимаю, но молчу как собака.

А молчание — оно не всегда золото.

Обратный отсчёт уже пошёл. Я это вижу и чувствую.

Как сделать правильный выбор между любовью и безмерным уважением? Что главнее?

Что делать?

Думать. И решать. Потому что времени слишком мало. А что больнее? Убить собственными руками свою выстраданную, переношенную, в муках рождённую любовь, или получить серию прицельных ударов в каждое из своих уязвимых мест?

Три года.

Восемь лет.

Три года счастья и вранья. Радости и слёз. Ласки и боли. Шёпота и криков.

Восемь лет спокойной жизни. Сын-отличник. Дом, в котором каждая тряпочка положена на своё место своими руками, и каждый гвоздик — вбит руками заботливого мужа, отца и хозяина…

Мокро. Лицо мокрое, руки, губы, щёки, подоконник…

И темно. Фонари не работают. Звёзд на небе нет.

Как в бочке с гудроном.

Рожала — мучилась, а убивать — ещё мучительней и страшнее.

Русая головка… Маленькие-маленькие ручки нерождённой, приснившейся Принцессы…