Рыцарь темного солнца - Вербинина Валерия. Страница 61

– Ты в своем уме? – изумился князь.

– Мне кажется, она узнала его.

– Бедная моя, бедная, – тихо говорила Ивона, прижимая к себе плачущую Эдиту. – Ну, пойдем, пойдем, уже поздно, надо баиньки.

– Ивона! – остановил ее князь. – Стойте! Северин, задержи литвина.

Северин резко крикнул что-то, и Боэмунд, почти дошедший до двери, остановился.

– Ивона, – спросил Доминик. – Эдита часто кричит эти слова?

– Какие?

– Темное солнце.

– Ой, да дня не проходит, чтобы она их не повторяла, сударь. Вы же знаете, таков герб того окаянного крестоносца, – ответила женщина.

Эдита тихо всхлипывала у нее на плече.

– Но сегодня она была что-то очень беспокойна, – заметил Август.

Мадленка сделала небольшой шаг в сторону крестоносца, который стоял, не двигаясь, с безразличным выражением лица. Князь спорил с Ивоной, Северин жевал яблоко. Убедившись, что на них никто не смотрит, Мадленка потянула прокаженного за рукав. Тот вопросительно взглянул на нее, и она вложила ему в ладонь кинжал, который мгновенно исчез в складках его одежды. А девушка, сделав шаг в сторону, вернулась на место.

– Если бы у нас был кто-то, кто знает дьявола фон Мейссена в лицо! – воскликнул юный Август.

– Да вот она знает, – князь Доминик кивнул на Мадленку. – Но говорит, что этот человек ей незнаком. А ты? Ты разве его не видел?

Август нахмурился.

– Когда мы напали на них, он был в шлеме. Нет, лица его я не видел.

– Жаль, – сказал князь Диковский.

– Флориан! – вскричал Август во внезапном озарении. – Флориан его видел!

– Епископ будет только завтра к вечеру, – напомнил Доминик.

– А до той поры мы прокаженного запрем, – оживился Август. – Чем черт не шутит, вдруг он и правда сам комтур, а?

Эдита потянула его за полу полукафтанья.

– Отстань, – отмахнулся Август. – Ивона, убери свою подопечную, я ее видеть не могу.

– Пойдем, золотце. – Ивона решительно увлекла безумную к двери.

Та безропотно подчинилась. Но, остановившись возле Мадленки, Эдита неожиданно понизила голос и шепнула:

– Ты дала!

Мадленка побелела.

– Что ты мелешь…

– Я все вижу! – Эдита, пригрозив пальцем, исчезла за дверью в сопровождении Ивоны.

«Или она и впрямь рехнутая, или чересчур умна, – решила Мадленка. – Но в обоих случаях надо быть с ней очень осторожной».

– Северин! – Доминик повысил голос. – Запри нашего прокаженного до приезда епископа.

– Слушаюсь, ваша милость, – отозвался ратник.

Приблизившись к крестоносцу, он сказал ему несколько слов по-литовски, на что тот согласно наклонил голову и что-то тихо ответил.

– Что он говорит? – крикнул Август.

– Он не возражает, – объявил Северин, бросая огрызок яблока прямо на пол, – но просит принести ему еду, ибо умирает от голода.

– Сделай, как он просит, – велел князь Доминик и обернулся к племяннику. – Нет, это точно не фон Мейссен. Но, чтобы ты был спокоен…

Северин и крестоносец удалились, а Мадленка с некоторой печалью подумала, что, наверное, уже никогда не увидит литовского лучника в живых. Но, раз он посмел поднять руку на Боэмунда, убиваться по нему она не станет.

– Я могу уйти к себе? – спросила она.

– Можешь, – разрешил Август. – Хотя погоди! – поспешно добавил он. – Я провожу тебя.

Так, под конвоем, Мадленка добралась до своих покоев, к которым Август приставил сразу четверых стражей, и легла спать. Больше она ничего не могла сделать, ей оставалось только уповать на находчивость крестоносца и на то, что доблестный Лягушонок, который, конечно, скорее умрет, чем покинет товарища в беде, окажется где-то поблизости.

Утром стало известно, что прокаженный исчез бесследно, а Северин лежит при смерти: кто-то напал на него и с размаху бросил всем телом в стену. Двое замковых часовых были найдены с перерезанным горлом, и никто не знал, куда делся пленник. Была объявлена тревога, всадники отправились прочесывать окрестности, однако ничего не обнаружили. Кто-то высказал догадку, что лазутчики могли скрыться через потайной ход (как узнала позже Мадленка, так оно и было).

Вечером прибыл епископ Флориан. Он допросил Мадленку, но не узнал от нее ничего нового. За нее взялся аббат Сильвестр, но девушка оказала ему достойный отпор, ехидно поинтересовавшись, куда они дели прокаженного, которого наверняка сами же ей подослали, чтобы еще больше ее опорочить. Мадленку отпустили, напоследок пригрозив всякими страшными карами, а она удалилась с гордо поднятой головой, как победительница.

Мадленка не теряла времени даром. Теперь, когда она определенно знала, что окаянная литвинка так или иначе причастна к гибели матери Евлалии и ее брата, девушка решила во что бы то ни стало довести расследование до конца. Она шныряла по замку, неожиданно из замкнутой пугливой простушки превратившись в открытую, всем льстящую особу. Она втиралась в доверие, расспрашивала, докапывалась до истины, действуя при всем при том с максимальной осторожностью. Впрочем, узнать удалось не так уж много. Мать-настоятельница не имела столкновений ни с крестоносцами, ни с кем-либо еще. Она была одной из близких подруг матери князя Доминика и приходилась крестной его племяннику Августу. Во время болезни княгини Диковской мать Евлалия неотлучно находилась при ней и по просьбе умирающей приняла ее исповедь. Говорили, что кончина княгини весьма ее опечалила. Говорили также, что после смерти матери сам князь Диковский был так подавлен, что даже собирался уйти в монастырь.

Последнее было решительно непонятно Мадленке. Ведь Анджелика находилась при дворе уже около года, и пусть даже литвинка не сразу обратила на себя внимание Доминика, она была не из тех, кто с легкой душой может отпустить в монахи потенциального жениха. Мадленка чувствовала, что разгадка таится где-то близко, возможно даже, прячется во всех этих противоречиях. Но нити рвались у нее в руках, фактов не хватало, а фантазия услужливо рисовала такие картины, от которых Мадленке становилось тошно. И потом, ведь не обязательно же, чтобы князь Доминик стоял за Анджеликой. Хотя, кажется, ни один мужчина не способен был оставаться к ней равнодушен, а потому преступником мог стать кто угодно. Скажем, Петр из Познани. Он командовал дружиной князя и легко мог организовать отряд, напавший на их караван. Вот только как раз на него – какая незадача! – чары бесовской литвинки не действовали совсем, он малость даже презирал ее и не скрывал своего к ней отношения. А может, Мадленка ошибается и во всем виноват Август, который на самом деле вовсе не такой простак, каким старается выглядеть?

Август доставлял ей немало хлопот. Он метался между отторжением и любовью. То объявлял, мол, не сомневается, что Мадленка убила его мать, то униженно каялся и просил прощения. Он и сам не знал, чего хочет: то ли, чтобы девушку оправдали, то ли, чтобы осудили и она во всем оказалась зависимой от его благородства. Юный князь добивался от нее признания и клялся, что все ей простит; но Мадленка отказывалась от его снисхождения – ведь она не совершила ничего такого, за что нужно было бы просить прощения. Август не верил ей, но Мадленку это не трогало. Если бы могла, девушка вообще вычеркнула бы его из своей жизни – настолько он был ей безразличен. Порой Август начинал угрожать, мол, ее запрут в монастырь, и она умрет в подземной тюрьме, но Мадленка совершенно не собиралась доставлять ему такое удовольствие.

Через несколько дней состоялось последнее заседание. Епископ объявил, что недавно открылись новые детали нападения на настоятельницу. Оно было произведено организованной шайкой бродяг, решивших, что столь знатная и богатая дама непременно должна вести ценные вещи. Поняв, что они обманулись в своих ожиданиях, бродяги обозлились и перебили всех, кто был в караване. В числе нападавших, несомненно, были и те двое, кого позже видела на перекрестке Мадленка, и суд благодарен ей за то, что именно она указала им след, приведший к убийцам. Несколько бродяг уже поймано; под пыткой они сознались в своем преступлении и будут завтра повешены. Все желающие могут пойти посмотреть на казнь.