Просто любовь - Бэлоу Мэри. Страница 35

Энн тогда тоже была там с ним.

– Но все эти люди говорили на валлийском, – заметила Энн.

Мгновение он казался озадаченным.

– Ну, конечно, – ответил Сиднем. – Вероятно, я понимаю по-валлийски больше, чем предполагал. Господи, скоро я буду полноценным валлийцем. Стану играть на арфе. Но нет. – Он бросил взгляд вниз на свой пустой рукав. – Вероятно, играть я все-таки не буду.

Они оба рассмеялись, и часть напряженности рассеялась.

Наконец она заговорила о доме.

– Если он станет вашим, вы сохраните здесь все без изменений?

Дом был полностью меблирован.

– На какое-то время – да, – Сид Батлер, откинулся на спинку стула, а Энн убирала остатки их пикника обратно в корзину.

Наведя порядок, она пересекла комнату и встала у окна.

– Я влюбился в это место именно в том его виде, в котором оно существует, и было бы глупо сразу же что-то здесь менять только потому, что у меня имеются на это средства. Если бы я что и изменил, то постепенно, сначала убедившись, что мне хочется чего-то другого. Например, преобладающие в холле коричневые цвета покажутся довольно мрачными в серые зимние дни. Возможно, я поменяю их в первую очередь.

Энн посмотрела на пасущихся на лугу овец и почувствовала, как боль смутной тоски сдавила ей грудь. Может быть, она хотела увидеть этот холл, когда его переделают? И была уверена, что никогда этого не увидит?

– А что бы вы изменили здесь, если бы этот дом был вашим? – спросил Сиднем.

– Не особенно много, – ответила Энн. – Дом обставлен со вкусом. Но, возможно, я заменила бы красный цвет в убранстве этой комнаты на лимонно-желтый. Это – утренняя комната, с окнами, выходящими на восток и юг. Тогда в ней можно было бы начинать день с солнечным настроением даже в ненастный январский день.

– Пожалуй, – с тихим смехом сказал Сид, – я сменю цвета этой комнаты на лимонно-желтые. Если этот дом когда-нибудь станет моим.

Она почувствовала, как он подошел и встал позади нее, с правой стороны. Энн повернула голову и улыбнулась ему, и тут же обнаружила, что он находится гораздо ближе, нежели она предполагала. Энн сглотнула и повернулась обратно к окну. Но на этот раз не было утеса, на который можно было вскарабкаться или холма, чтобы сбежать вниз и разрушить возникшую напряженность.

– Вы, должно быть, с нетерпением ожидаете возвращения в Бат, – сказал Сиднем.

– Да.

Повисшая тишина вибрировала от напряжения.

– А вы, вероятно, с нетерпением ожидаете возвращения к своей спокойной жизни в Глэнвир, – сказала Энн.

– Да.

И вновь наступила такая тишина, что даже дышать казалось неприличным, поскольку дыхание было слышно.

Энн решительно повернулась к нему лицом. Она подумала, что Сиднем мог бы отступить на шаг назад, так как сама она не могла этого сделать из-за окна за спиной, но он не двинулся с места.

– Я хочу, чтобы вы знали, – сказала Энн, – что вы не уродливы. Я знаю, что вы видите, как иногда люди вздрагивают, когда впервые видят вас. По правде говоря, я и сама сбежала, впервые увидев вас. Но это потому, что люди сразу же понимают, что вы прошли через нечто невообразимо мучительное, и что вы никогда не освободитесь от этих воспоминаний. Когда же люди видят вас во второй, третий и в тридцать третий раз, то они больше не обращают на это внимания. Вы – это вы, и ваша сущность ясно видна сквозь внешнюю оболочку.

Энн чрезвычайно смутилась, и ей захотелось, чтобы он отодвинулся назад или отвернулся.

– Мне хочется, – произнес Сид, – чтобы мы не жили в обществе, готовом осудить человека из-за одного единственного факта, имеющего отношение к его жизни. Мне хочется, чтобы вас не осуждали на основании того обстоятельства, в котором, кстати, нет никакой вашей вины, что вы – женщина, родившая ребенка вне брака. Я хотел бы, чтобы вы не были одиноки.

– О, я и не одинока, – запротестовала Энн, чувствуя, как жар приливает к ее щекам. – У меня есть друзья. Есть мой сын. Есть…

– Слишком поздно. Вы признались мне несколько недель назад, что одиноки.

Сразу же после того, как он сам признался ей в своем одиночестве. Она затаила дыхание.

– В течение десяти лет, – продолжил Сиднем, – в вашей жизни не было мужчины просто потому, что один мерзавец изнасиловал вас и разрушил ваши мечты, прежде чем успел умереть. Это опустошающее чувство, не так ли, знать, что к тебе никто не прикоснется, в то время как ты желаешь прикосновений?

Дело обстоит даже хуже, подумала Энн, она боится этих прикосновений. Но вслух ничего не сказала. Ведь, возможно же, что существует путь, способный развеять ее страхи. Возможно, существует.

Она закрыла глаза и тяжело сглотнула.

– Вы – весьма прикасаемы.

– Так же, как и вы.

– Я буду… вспоминать вас после того, как уеду отсюда.

– А я вас.

Она вновь сглотнула. Он пристально смотрел на нее. Внезапно Энн крепко зажмурилась и собрала всю свою безрассудную храбрость.

– Я больше не хочу быть одинокой, – почти шепотом произнесла Энн. – И я не хочу, чтобы вы были одиноки.

Ее глаза оставались закрытыми, пока он не ответил. Его голос был таким же тихим, как и ее собственный.

– Я не могу утешить вас, Энн, – произнес он. – Возможно, вы можете смотреть на меня без отвращения, но… мы говорим о близости. Я не могу причинить вам этим боль.

Она открыла глаза и посмотрела на него. Как она может узнать, прав ли он? Как она может узнать, на что это будет похоже – ощутить прикосновения мужчины, особенно этого мужчины?

Энн подняла руку, чтобы прикоснуться к правой стороне его лица, но вместо этого положила руку ему на плечо. И в этот момент она задумалась о том, какие еще уродства скрываются под его одеждой. Но в ней имелось нечто более сильное, чем физическое нежелание дотрагиваться до него, или нежелание самой испытать прикосновения.

Жизнь, поняла она, очень часто заключалась в том, чтобы решительно и непреклонно предотвратить боль – собственную, или других людей. Но иногда боль следовало принять или даже причинить, так, чтобы можно было, пройдя через нее, оставить ее позади. В противном случае эта боль просто разрушит человека.

– Я тоже вызываю у людей чувство отвращения, – сказала Энн. – Я была изнасилована. Родила ребенка, не будучи замужем за его отцом. Я не добродетельная женщина. Я встречала людей, начинавших испытывать ко мне отвращение, когда им становилась известна эта правда.

– Энн, – произнес Сиднем. Она увидела в его глазу блеск непролитых слез. – Ох, Энн, нет. Вы понимаете, что могут быть те же самые последствия. Хотя, я, конечно же, женюсь на вас. Вообразите, какая чудовищная судьба ждет вас в этом случае.

– Нет, – возразила Энн. – Вы себя недооцениваете.

– Вы не можете притворяться, – сказал Сид, – что хотели бы быть связанной со мной на всю жизнь.

Она не говорила и даже не думала о браке. Или, – как же это глупо, – о том, что она опять может забеременеть. Энн не желала думать ни о чем подобном. Но к этому времени на следующей неделе она уже вернется в Бат с Дэвидом, возобновит свою старую жизнь и служебные обязанности в школе, хотя время каникул еще не окончилось. А мистер Батлер останется здесь, один, ведь все остальные тоже уедут.

Он будет совершенно один.

И она тоже будет одинока, даже окруженная другими людьми, друзьями.

Но сегодня, сейчас, у них есть время.

– Я точно не хочу больше быть одинокой, – вновь произнесла Энн. – И я не хочу, чтобы вы были одиноки. Я хочу, чтобы у меня осталось воспоминание об этом прекрасном дне и обо всем этом месяце, проведенном здесь.

– Энн, – произнес он. – Энн.

Только сейчас она осознала, что Сиднем зовет ее по имени. Это согрело ей сердце – ее имя, произнесенное им.

А потом Сид поднял руку и прижал свою ладонь к ее щеке, его пальцы дотронулись до ее волос. Она склонилась к его руке и вновь закрыла глаза.

– Простите меня, – сказала Энн. – Пожалуйста, простите меня. Я стою здесь и пытаюсь соблазнить вас, подтверждая тем самым, что я именно такая, как многие обо мне говорят.