Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 13

— Кто же спорит, товар был хорош, но и двести двадцать тысяч сестерциев тоже деньги немалые.

— Да еще и какие! Клянусь Юпитером Статором!

— Клянусь Геркулесом! — воскликнул атлет. — Мне бы их, эти денежки! Как мне хочется познать власть золота во всяческих делах, в которых наши чувства могут получить удовлетворение с помощью денег!

— Ты?.. А мы-то что же? Ты думаешь, Тауривий, мы не сумели бы вкусить наслаждение, заполучив двести двадцать тысяч сестерциев?

— Сорить деньгами нетрудно, да не всякий умеет скопить их.

— Только вы уж не убеждайте меня, что Сулле трудом достались его богатства!

— Он начал с того, что получил наследство от одной женщины… из Никополя…

— Она уже была в летах, когда влюбилась в него; а он был тогда еще молод и если не красив, то уж, наверно, не так уродлив, как теперь.

— Умирая, она завещала ему все свои богатства.

— А в молодости он был беден. Я знал одного гражданина, у которого Сулла долго жил в доме на хлебах, — сказал атлет, — он получал три тысячи сестерциев в год.

— В войне с Митридатом, при осаде и взятии Афин Сулла сумел захватить львиную долю добычи. Вот тогда он приумножил свое богатство. А потом наступили времена проскрипций, и по приказу Суллы убито было семнадцать консулов, шесть преторов, [93] шестьдесят эдилов и квесторов, триста сенаторов, тысяча шестьсот всадников и семьдесят тысяч граждан. И как вы думаете, куда пошло все их имущество? Прямо в казну? А Сулле так-таки ничего и не перепало?

— Хотелось бы мне получить хотя бы самую малую толику того, что ему досталось во времена проскрипций!

— И все же, — задумчиво сказал Эмилий Варин, хорошо образованный юноша, склонный в этот вечер пофилософствовать, — пусть Сулла из бедняка превратился в богача, пусть он возвысился из неизвестности и стал диктатором Рима, триумфатором, пусть ему воздвигли золотую статую перед рострами с надписью: «Корнелий Сулла Счастливый, император». А все же этот всемогущий человек страдает неизлечимой болезнью, которую не в силах победить ни золото, ни науки.

Слова эти произвели глубокое впечатление на весь собравшийся здесь сброд; и все единодушно воскликнули:

— Да, верно, верно!..

— Так ему и надо! — со злобой крикнул хромой легионер, сражавшийся в войсках Гая Мария в Африке и благоговевший перед его памятью. — Поделом ему! Пускай помучится. Он бешеный зверь, чудовище в человеческом обличье! Это ему зачлась пролитая им кровь шести тысяч самнитов. Они сдались Сулле при условии сохранения им жизни, и все эти шесть тысяч человек были умерщвлены в цирке. Когда в них метали там стрелы, сенаторы, собравшиеся в курии Гостилия, услыхав душераздирающие крики несчастных, в страхе вскочили с мест, а Сулла преспокойно продолжал свою речь и лишь холодно заметил сенаторам, чтобы они слушали его внимательно и не беспокоились по поводу того, что происходит снаружи: там просто дают, по его приказу, урок кучке негодяев.

— А резня в Пренесте, где он, за исключением человека, связанного с ним узами гостеприимства, за одну ночь, не щадя ни пола, ни возраста, перебил все злосчастное население города — двенадцать тысяч человек?

— Не он ли разрушил и сровнял с землей Сульмон, Сполетий, Интерамну, Флоренцию — самые цветущие города Италии, за то, что они были приверженцами Мария и нарушили верность Сулле?

— Эй, ребята, замолчите! — крикнула Лутация; она сидела на скамейке и клала на сковороду зайчатину, которую собиралась жарить. — Вы, сдается мне, хулите диктатора Суллу Счастливого? Предупреждаю, держите язык за зубами! Я не хочу, чтобы в моей таверне поносили величайшего гражданина Рима!

— Так вот оно что! Оказывается, косоглазая-то — сторонница Суллы! Ах ты, проклятая! — воскликнул старый легионер.

— Эй ты, Меттий, — заорал могильщик Лувений, — говори с уважением о нашей любезной Лутации!

— Клянусь щитом Беллоны, ты у меня замолчишь! Вот еще новость! Какой-то могильщик смеет приказывать африканскому ветерану!

Неизвестно, чем бы закончилась эта новая перепалка, как вдруг с улицы послышался нестройный хор женских голосов, безобразно фальшививших, но явно претендовавших на хорошее пение.

— Это Эвения, — заметил один из гостей.

— Это Луцилия.

— Это Диана.

Все взгляды устремились на дверь, в которую входили, горланя и танцуя, пять девиц в чересчур коротких одеяниях; лица их были нарумянены, плечи обнажены. Непристойными словами отвечали они на шумные приветствия.

Мы не будем останавливаться на сцене, последовавшей за появлением этих несчастных, отметим лучше то усердие, с которым Лутация и ее рабыня накрывали на стол, — судя по приготовлениям, ужин обещал быть роскошным.

— Кого это ты ждешь сегодня вечером в свою харчевню, для кого жаришь драных кошек и хочешь выдать их за зайцев? — спросил нищий Веллений.

— Не ждешь ли ты, часом, к ужину Марка Красса?

— Нет, она ждет самого Помпея Великого!

Смех и остроты продолжались, как вдруг в дверях таверны появился человек огромного роста и могучего телосложения; хотя волосы у него уже были с сильной проседью, он все еще был хорош собой.

— А, Требоний!

— Здравствуй, Требоний!

— Добро пожаловать, Требоний! — послышалось одновременно из разных углов таверны.

Требоний был ланистой; несколько лет назад он закрыл свою школу и жил на сбережения, скопленные от этого прибыльного занятия. Но привычка и склонность тянули его в среду гладиаторов, и он был завсегдатаем всех дешевых трактиров и кабаков Эсквилина и Субуры, в которых шумно веселились эти пасынки судьбы.

Поговаривали, что он, несмотря на то что гордился происхождением из гладиаторов и связью с ними, продавал свои услуги и патрициям: во время гражданских смут ему поручали нанимать большое число гладиаторов. Говорили, что под началом Требония были целые полчища гладиаторов, во главе которых он появлялся то на Форуме, то в комициях, когда обсуждался какой-нибудь важный вопрос и кое-кому выгодно было навести страх на судей или создать замешательство, а подчас и затеять драку во время выборов судей или же должностных лиц. Утверждали, что Требоний извлекал большую выгоду из своих встреч с гладиаторами.

Как бы то ни было, Требоний был их другом и покровителем, и в этот день, по окончании зрелищ в цирке, на которых он, как всегда, присутствовал, он дождался Спартака у входа, обнял его, расцеловал и, поздравив, пригласил на ужин в таверну Венеры Либитины.

Требоний пришел в таверну Лутации в сопровождении Спартака и десятка других гладиаторов.

Спартак все еще был в той пурпурной тунике, в которой сражался в цирке. На плечи его был накинут плащ, покороче тоги; солдаты обычно подобные плащи носили поверх доспехов. Спартак получил этот плащ во временное пользование у одного центуриона, друга Требония.

Завсегдатаи таверны встретили гостей шумными приветствиями. Побывавшие в тот день в цирке с гордостью показывали другим героя дня, мужественного Спартака.

— Отважный Спартак, представляю тебе прекрасную Эвению, самую красивую из всех красоток, посещающих эту таверну, — сказал старик гладиатор.

— Счастлива, что могу обнять тебя, — добавила Эвения, высокая, стройная брюнетка, не лишенная известной привлекательности. И, не дожидаясь ответа, она обвила обеими руками шею Спартака и поцеловала его.

Фракиец постарался улыбкой скрыть неприятное чувство, которое вызвало у него поведение девушки; отведя ее руки и мягко отстраняя от себя Эвению, он сказал:

— Благодарю тебя, девушка… Сейчас я предпочитаю подкрепить свои силы… я в этом очень нуждаюсь…

— Сюда, сюда, доблестный гладиатор, — сказала Лутация, опережая Спартака и Требония и приглашая их в другую комнату, — тут для вас приготовлен ужин. Идите, идите, — добавила она, — твоя Лутация, Требоний, позаботилась о тебе. Угощу тебя отменным жарким: такого зайца не подадут к столу даже у Марка Красса!

— Что ж, попробуем, оценим твои кушанья, плутовка ты эдакая! — отвечал Требоний, легонько похлопывая Лутацию по плечу. — А пока что подай нам амфору старого велитернского. Только смотри, старого!