Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 15

Спартак, вздрогнув, откинул голову и посмотрел на него с выражением недоумения, а Катилина продолжал:

— Да, я знаю все… и я с вами… буду с вами… — А затем, поднявшись со своего места, он произнес громким голосом, чтобы все его слышали: — Ради этого ты и не отказывайся принять кошелек с двумя тысячами сестерциев в красивых новеньких ауреях. [98] — И, протянув Спартаку изящный маленький кошелек, Катилина добавил: — Повторяю, это вовсе не подарок, ты заработал эти деньги, они твои; это твоя доля в нашем сегодняшнем выигрыше.

Все присутствующие осыпали Катилину почтительными похвалами, восхищаясь его щедростью, а он взял в свою руку правую руку Спартака, и при этом рукопожатии гладиатор встрепенулся.

— Теперь ты веришь, что я знаю все? — спросил его вполголоса Катилина.

Спартак был поражен, он никак не мог понять, откуда патрицию известны некоторые тайные знаки и слова, — но ясно было, что Катилина действительно их знает; поэтому он ответил Луцию Сергию рукопожатием и, спрятав кошелек на груди под туникой, сказал:

— Сейчас я слишком взволнован и озадачен твоим поступком, благородный Катилина, и плохо могу выразить тебе благодарность. Завтра утром, если разрешишь, я явлюсь к тебе, чтобы излить всю свою признательность.

Произнося медленно и четко каждое слово, он испытующе взглянул на патриция. В ответ Катилина наклонил голову в знак понимания и сказал:

— У меня в доме, Спартак, ты всегда желанный гость. А теперь, — добавил он, быстро повернувшись к Требонию и к другим гладиаторам, — выпьем чашу фалернского, если оно водится в такой дыре.

— Если уж моя ничтожная таверна, — любезно сказала Лутация Одноглазая, стоявшая позади Катилины, — удостоилась чести принять в своих убогих стенах такого высокого гостя, такого прославленного патриция, как ты, Катилина, то, видно, сами боги-провидцы помогли мне: в погребе бедной Лутации Одноглазой хранится маленькая амфора фалернского, достойная пиршественного стола самого Юпитера.

И, поклонившись Луцию Сергию, она ушла за фалернским.

— А теперь выслушай меня, Требоний, — обратился Катилина к бывшему ланисте.

— Слушаю тебя со вниманием.

Гладиаторы смотрели на Катилину и изредка вполголоса обменивались одобрительными замечаниями по поводу его физической силы, могучих рук с набухшими узловатыми мускулами, а он тем временем вполголоса вел беседу с Требонием.

— Я слышал, слышал, — заметил Требоний. — Это меняла Эзефор, у которого лавка на углу Священной и Новой улицы, недалеко от курии Гостилия…

— Вот именно. Ты сходи туда и, как будто из желания оказать Эзефору услугу, намекни, что ему грозит опасность, если он не откажется от своего намерения вызвать меня к претору для немедленной уплаты пятисот тысяч сестерциев, которые я ему должен.

— Понял, понял.

— Скажи ему, что, встречаясь с гладиаторами, ты слышал, как они перешептывались между собой о том, что многие из молодых патрициев, связанные со мной дружбой и признательные мне за щедрые дары и за льготы, которыми они обязаны мне, завербовали, — разумеется, тайно от меня, — целый манипул [99] гладиаторов и собираются с ним сыграть плохую шутку…

— Я все понял, Катилина, не сомневайся. Выполню твое поручение как должно.

Тем временем Лутация поставила на стол фалернское вино; его разлили по чашам и, попробовав, нашли неплохим, но все же не настолько выдержанным, как это было бы желательно.

— Как ты его находишь, о прославленный Катилина? — спросила Лутация.

— Хорошее вино.

— Оно хранится со времен консульства Луция Марция Филиппа [100] и Секста Юлия Цезаря.

— Всего лишь двенадцать лет! — воскликнул Катилина. При упоминании имен этих консулов он погрузился в глубокую задумчивость; пристально глядя широко открытыми глазами на стол, он машинально вертел в руке оловянную вилку. Долгое время Катилина оставался безмолвным среди воцарившегося вокруг молчания.

Судя по тому, как внезапно загорелись огнем его глаза, дрожали руки, судорога пробегала по лицу и вздулась жила, перерезавшая лоб, в душе Катилины, по-видимому, происходила борьба различных чувств, и какие-то мрачные мысли теснились в его мозгу. Человек прямой и открытый по натуре, он оставался таким и в минуты проявления своей жестокости. Он не хотел, да и не мог скрыть бушевавшую в его груди бурю противоречивых страстей, и она, как в зеркале, отражалась на его энергичном лице.

— О чем ты думаешь, Катилина? Ты чем-то огорчен? — спросил его Требоний, услышав вырвавшийся у него глухой стон.

— Старое вспомнил, — ответил Катилина, не отводя взора от стола и нервно вертя в руках вилку. — Мне вспомнилось, что в том же году, когда была запечатана амфора этого фалернского, предательски был убит в портике своего дома трибун Ливий Друз и другой трибун Луций Апулей Сатурнин, [101] а за несколько лет до того были зверски убиты Тиберий и Гай Гракхи [102] — два человека самой светлой души, которые когда-либо украшали нашу родину! И все они погибли за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетенных; и всех их погубили одни и те же тиранические руки — руки подлых оптиматов. [103]

И, минуту подумав, он воскликнул:

— Возможно ли, чтобы в заветах великих богов было начертано, что угнетенные никогда не будут знать покоя, что неимущие всегда будут лишены хлеба, что земля всегда должна быть разделена на два лагеря — волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?

— Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! — вскричал Спартак громоподобным голосом и стукнул большим своим кулаком по столу; лицо его приняло выражение глубокой ненависти и гнева.

Катилина вздрогнул и устремил свои глаза на Спартака. Тот заговорил более спокойно, могучим усилием воли подавив свое волнение.

— Нет, великие боги не могли допустить в своих заветах такую несправедливость!

Снова наступило молчание, которое прервал Катилина. В его голосе звучали печаль и сострадание:

— Бедный Друз… Я знал его… Он был еще так молод… благородный и сильный духом человек. Природа щедро наделила его дарованьями, а он пал жертвой измены и насилия.

— И я его помню, — сказал Требоний. — Помню, как он произносил речь в комиции, когда вновь предлагал утвердить аграрные законы. Выступая против патрициев, он сказал: «При вашей жадности вы скоро оставите народу только грязь и воздух».

— Злейшим его врагом был консул Луций Марций Филипп, — заметил Катилина, — однажды народ восстал против него, и Филипп, несомненно, был бы убит, если бы Друз не спас его, уведя в тюрьму.

— Он немножко запоздал: у Филиппа все лицо было в синяках, а из носа текла кровь.

— Рассказывали, — продолжал Катилина, — что Друз, увидев окровавленного Филиппа, воскликнул: «Это вовсе не кровь, а подливка к дроздам», намекая этим на безобразные кутежи, которым каждую ночь предавался Филипп.

Пока происходила эта беседа, в передней комнате в соответствии с количеством поглощаемого пьяницами вина стоял невероятный шум и гам и все громче раздавались непристойные восклицания. Вдруг Катилина с его сотрапезниками услышали, как все хором закричали:

— Родопея, Родопея!

При этом имени Спартак вздрогнул. Оно напомнило ему родную Фракию, ее горы, отчий дом, семью! Сладостные и вместе с тем горькие воспоминания.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать, прекрасная Родопея, — закричало человек двадцать бездельников сразу.

— Попотчуем красавицу вином за то, что она пожаловала к нам, — сказал могильщик, и все присутствующие окружили девушку.

Родопея была молода, не больше двадцати двух лет, и действительно хороша собой: высокая, стройная, беленькая, черты лица правильные, длинные белокурые волосы, голубые живые и выразительные глаза. Ярко-голубая туника с серебряной каймой, серебряные запястья, голубая шерстяная повязка явно свидетельствовали о том, что она не римлянка, а рабыня и ведет жизнь блудницы, возможно против своей воли.

вернуться

98

Аурея — золотая монета, равная 100 сестерциям.

вернуться

99

Манипул — четвертая часть когорты (100–120 человек). Примипил. — Во время существования манипулярного боевого строя в состав манипулов третьей линии входили триарии — самые заслуженные воины, отличавшиеся храбростью и опытностью в военном деле. Манипулы триариев принадлежали к разряду первых манипулов в легионе и поэтому назывались примипилы.

вернуться

100

Луций Марций Филипп — народный трибун в 104 г. до н. э., консул в 91 г., один из наиболее упорных противников другого трибуна Ливия Друза Младшего, возобновившего законы Гракхов о наделении землей крестьян и предложившего дать римское гражданство союзникам. Во время борьбы Мария и Суллы он стоял на стороне последнего.

вернуться

101

Луций Апулей Сатурнин — народный трибун в 103 и 100 гг. до н. э., сторонник Мария, энергичный руководитель народной партии, автор законопроектов о наделении ветеранов Мария землей, о снижении цен на хлеб и др. Оптиматы оказывали ожесточенное сопротивление этим мерам. Сатурнин был убит в помещении сената.

вернуться

102

Гракхи. — В 134 г. до н. э. Тиберий Гракх был избран народным трибуном и внес в народное собрание законопроект, в котором предлагал разбить на участки излишки государственной земли и раздать их беднейшим гражданам на правах наследственной и неотчуждаемой аренды. Крупные землевладельцы выступили в сенате против законопроекта. Тиберий провел этот законопроект революционным путем через голову сената. Оптиматы оказали яростное сопротивление проведению закона в жизнь. Тиберий Гракх был убит. Дело Тиберия продолжал его брат Гай Гракх, который в 124 г. до н. э. был выбран народным трибуном. Он предложил ряд реформ, имевших целью организовать силы демократии для борьбы с сенатской партией, внес законопроект о предоставлении прав гражданства неполноправным италикам («союзникам» и некоторым другим). Это вызвало упорное сопротивление сената. Сенат и крупные собственники выставили против него народного трибуна Марка Ливия Друза Старшего, сумевшего ловкими маневрами внести раскол в народные массы, среди которых Гай Гракх пользовался большой популярностью. Исчерпав все средства мирной борьбы, Гай и его приверженцы с оружием в руках заняли Авентинский холм, но римское крестьянство отошло от движения, а италики не сумели поддержать его. Консул Луций Опимий штурмовал Авентин, Гай Гракх и три тысячи его сторонников были убиты (121 г. до н. э.).

вернуться

103

Оптиматы — аристократическая верхушка, состоявшая из служилой знати, крупных рабовладельцев, преимущественно владевших землями в пределах самой Италии. В политическом отношении оптиматы представляли собой консервативную группировку, опиравшуюся на сенат. Вождем оптиматов был Луций Корнелий Сулла.