Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 58

После смерти отца, умершего несколько лет назад, сын стал владельцем школы; не удовлетворившись богатым отцовским наследством, он решил удвоить капитал, успешно продолжая «честный» промысел своего родителя.

Когда Лентул подошел, оба легионера почтительно поклонились ему; ответив на их приветствия, он спросил:

— Не знает ли кто-нибудь из вас, по какой такой причине гладиаторы, против обыкновения, почти все остались в школе? В этот час школа всегда пустеет.

— Не… не знаю… — пробормотал один из легионеров.

— Да мы не меньше тебя удивляемся этому, — ответил более откровенно другой.

— Что такое происходит? — спросил Батиат, насупив брови, с мрачным и свирепым выражением лица. — Не готовится ли что-нибудь?

Легионеры молчали. Ответом на вопрос торговца гладиаторами было появление одного из его рабов, — бледный, с выражением ужаса на лице он шел впереди отпущенника префекта, тоже крайне взволнованного.

Отпущенник был послан своим господином к Лентулу с приказанием немедленно предупредить ланисту об опасности, грозившей не только школе, но и городу и республике. Префект советовал Лентулу строго пресекать всякую попытку нападения на склад оружия, закрыть все ворота школы, а сам в свою очередь обещал прислать Батиату, не позже чем через полчаса, трибуна Тита Сервилиана с двумя когортами солдат и отрядом капуанской городской стражи.

Услышав такие вести, которые гонец префекта сообщил дрожащим от страха голосом, Лентул Батиат остолбенел, не мог выговорить ни слова, как будто был в беспамятстве… Неизвестно, сколько времени он пребывал бы в оцепенении, если б окружающие не заставили его опомниться, торопя его принять энергичные меры против грозящей опасности.

Придя в себя, Лентул немедленно приказал вооружить двести пятьдесят легионеров и двести пятьдесят рабов, приставленных для обслуживания школы, стараясь сделать все это незаметно для гладиаторов. Все они поспешили к Фортунатским воротам, служившим для сообщения школы с той частью города, где находился храм Фортуны Кампанской; здесь Лентул должен был дать дальнейшие распоряжения.

Бледный, перепуганный Батиат побежал за оружием и первым примчался к Фортунатским воротам. Постепенно туда подходили вооруженные рабы и легионеры; он разбивал их на отряды по двадцать — тридцать человек в каждом, поручая командование ими своим храбрым ветеранам, и отправлял их охранять склады оружия и выходы из школы.

Лентул принимал все эти меры предосторожности, но в голове у него был какой-то сумбур, сердце трепетало, потому что никто лучше его не понимал, что представляют собой десять тысяч гладиаторов, на что они способны, как велика и страшна опасность. Прибыл трибун Тит Сервилиан, молодой человек лет двадцати восьми, крепкого сложения; он презирал опасности, отличался большой самонадеянностью и легкомыслием. Чтобы доставить удовольствие префекту и исполнить его просьбу, он сам явился в школу во главе одной из двух когорт, которые находились в его распоряжении в Капуе.

— Ну, что у вас тут происходит? — спросил он.

— Ох! — воскликнул Лентул, испустив глубокий вздох удовлетворения. — Да защитит тебя Юпитер и да поможет тебе Марс!.. Добро пожаловать!

— Расскажи мне наконец, что здесь произошло… Где бунтовщики?

— Да пока еще ничего не случилось, нет никаких признаков мятежа.

— А что ты сделал? Какие дал распоряжения?

Вкратце рассказав трибуну о своих распоряжениях, Лентул прибавил, что целиком полагается на его мудрость и будет слепо подчиняться его приказам.

Тит Сервилиан, обдумав, что надо предпринять, усилил двадцатью легионерами из своих когорт каждый из отрядов, посланных Лентулом охранять склады оружия и выходы, и приказал запереть все ворота, за исключением Фортунатских, — здесь он остался сам с главными силами, состоявшими из двухсот шестидесяти легионеров, готовых прийти на помощь там, где бы она понадобилась.

Пока исполнялись все эти распоряжения, стало совсем темно. Гладиаторами овладело сильное волнение; они собирались группами во дворах и переулках, к ним присоединялись все новые и новые гладиаторы, все они громко разговаривали между собой.

— Запирают склады оружия!

— Значит, нас предали!

— Им все известно!

— Мы пропали! Вот если бы с нами был Спартак!

— Ни он, ни Эномай не приехали, — их, наверно, распяли в Риме!

— Беда! Беда!

— Да будут прокляты несправедливые боги!

— Запирают двери!

— А у нас нет оружия!

— Оружия!.. Оружия!..

— Кто даст нам оружие?..

Все возраставший гул голосов десяти тысяч человек, выкрикивавших слова проклятий и брани, вскоре уж напоминал раскаты грома или рев моря в грозу и бурю. Только благодаря трибунам и центурионам (Спартак мудро организовал десять тысяч своих товарищей по несчастью в легионы и когорты, назначив везде начальников) гладиаторы успокоились и разошлись по своим когортам. Когда мрак спустился на землю, в двадцати громадных дворах, где недавно царили беспорядок, шум и отчаяние, наступили тишина и спокойствие.

В каждом из дворов собралась когорта гладиаторов; из-за ограниченности места они построились походной сомкнутой колонной — по шестнадцати человек в глубину и тридцать два в ширину. Они стояли молча, с трепетом ожидая решения трибунов и центурионов, собравшихся на совет в одном из фехтовальных зал. Решалась судьба святого дела, во имя которого все объединились и дали торжественную клятву.

Все это происходило как раз в те минуты, когда Спартак и Эномай, преодолев столько препятствий и опасностей, добрались до школы Лентула. Им пришлось остановиться, так как неподалеку, при свете факелов, заноженных неопытными легионерами, опасавшимися заблудиться в лабиринте переулков, вдруг блеснули пики, копья, мечи и шлемы.

— Это легионеры, — вполголоса сказал Эномай Спартаку.

— Да, — ответил рудиарий, у которого сердце надрывалось при виде этой картины.

— Значит, опоздали… Школа окружена. Что нам делать?

— Подожди!

И Спартак, напрягая слух, пытался уловить, не донесется ли издали хоть малейший звук голоса или шум, и, широко раскрыв глаза, тревожно следил за движением факелов, которые перемещались по переулкам с востока на запад, постепенно удалялись и наконец совсем исчезли.

Тогда Спартак сказал Эномаю:

— Стой и молчи.

С величайшими предосторожностями, неслышно ступая, он двинулся по переулку к тому месту, где только что прошли римские легионеры; сделав шесть-семь шагов, фракиец остановился; его внимание привлек едва уловимый шорох; он приложил руку щитком ко лбу и, напрягая зрение, через минуту различил какую-то черную массу, двигавшуюся в конце улицы. Тогда наконец он вздохнул с облегчением, осторожно возвратился к Эномаю и, взяв его за руку, пошел вместе с ним вниз по переулку, повернул налево и, пройдя десять шагов по новой тропинке, остановился и тихо сказал германцу:

— Они только еще начали окружение школы. Сейчас они расставляют отряды солдат на всех перекрестках, но мы лучше их знаем здешние переулки и будем на десять минут раньше их у стены, окружающей школу. С этой стороны стена немного обвалилась, и высота ее не больше двадцати восьми футов. Отсюда мы проберемся в школу.

Так, со спокойствием, которое редко встретишь даже у храбрейших, этот необыкновенный человек отчаянно боролся с превратностями судьбы и каждую минуту черпал в своей мудрости и энергии все новые и новые силы для спасения дела, которому угрожала такая большая опасность.

Все произошло так, как и предвидел фракиец. Быстро и неслышно пробираясь по темным извилистым переулкам, он и Эномай достигли стены в намеченном месте. Здесь Эномай с ловкостью, которой трудно было ожидать от такого гиганта, стал взбираться по стене, пользуясь выступами и выбоинами в старой каменной стене, лишенной штукатурки. Вскоре он добрался до ее гребня и начал спускаться по другой стороне стены, что оказалось труднее подъема. Как только германец скрылся из глаз, Спартак оперся правой рукой о выступающий из стены камень и стал подыматься по этому подобию лестницы. Он забыл о своей вывихнутой левой руке, оперся на нее и, вдруг вскрикнув от острой боли, упал навзничь на землю.