Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло). Страница 59

— Что случилось, Спартак? — спросил приглушенным голосом Эномай, уже соскочивший со стены во двор школы.

— Ничего, — ответил рудиарий и, усилием воли заставив себя подняться и не обращая внимания на сильнейшую боль в распухшей руке, снова с ловкостью дикой козы стал подыматься по стене. — Ничего… вывихнутая рука…

— Ах, клянусь всеми змеями ада! — воскликнул, с трудом приглушив свой голос, Эномай. — Ты прав… об этом мы не подумали… Подожди меня… Я сейчас подымусь наверх и помогу тебе.

И он стал уже подыматься, но услышал голос Спартака:

— Ничего… ничего… Говорю тебе, ничего не случилось!.. Не трогайся с места… Я сейчас доберусь к тебе сам… Мне помощь не нужна.

И действительно, едва смолкли эти слова, как над гребнем стены показалась мужественная фигура фракийца, а вслед за этим германец увидел, как Спартак спускается по щербатой стене, точно по лестнице. Наконец одним прыжком фракиец очутился на земле и подошел к Эномаю.

Эномай хотел было спросить у Спартака о руке, но, увидев, что лицо рудиария бледно до синевы, глаза точно остекленели и что он скорее похож на привидение, чем на человека, германец только произнес вполголоса:

— Спартак! Спартак! — В этом восклицании прозвучала такая нежность, на какую, казалось, не был способен этот гигант. — Спартак, ты так страдаешь!.. Это выше человеческих сил… Спартак… тебе плохо… сядь вот тут…

Ласково обняв Спартака, германец усадил его на большой камень и прислонил к стене.

Спартак действительно был без сознания, его доконала жестокая боль в вывихнутой руке, прибавившаяся ко всем физическим и моральным мученьям, которые ему пришлось вынести за последние пять дней. Лицо у него было как у покойника, но холодный, словно мрамор, лоб покрылся каплями пота, побелевшие губы судорожно подергивались от боли, он бессознательно скрипел зубами. Едва лишь Эномай прислонил его к стене, он склонил на плечо голову и застыл неподвижно. Он казался мертвым.

Эномай, суровый германец, волею случая превратившийся в заботливую сиделку, не знал что делать и растерянно смотрел на своего друга. Осторожным, мягким движением, не вязавшимся с его мощным телом, он взял руку Спартака и, тихонько приподняв ее, откинул рукав туники. Оказалось, что рука сильно вздулась, опухла, и Эномай подумал, что сейчас нужно было бы подвесить кисть па перевязи. Он тотчас же приступил к делу и, опустив руку товарища, стал отрывать край своего коричневого плаща. Но когда пострадавшая рука, соскользнув с колена, резко опустилась к земле, Спартак, вздрогнув, застонал и открыл глаза; мало-помалу сознание вернулось к нему.

От боли он лишился чувств и от боли пришел в себя. И как только пришел в себя, он посмотрел вокруг и, собравшись с мыслями, насмешливо воскликнул:

— Ну и герой!.. Клянусь Юпитером Олимпийским, Спартак превратился в жалкую бабу! Наших братьев убивают, наше дело гибнет, а я, как трус, падаю в обморок!

С трудом Эномай убедил фракийца, что все вокруг спокойно и они придут вовремя, чтобы вооружить гладиаторов; обморок его длился не больше двух минут, но рука его в очень плохом состоянии.

Крепко забинтовав руку Спартака, германец обвязал длинный конец повязки вокруг шеи и придал руке горизонтальное положение на уровне груди.

— Вот теперь тебе будет не так больно. А Спартаку хватит одной правой руки, чтобы быть непобедимым!

— Лишь бы нам удалось достать мечи! — ответил фракиец, быстро направляясь к ближайшему дому.

Вскоре оба гладиатора вошли туда; передний зал оказался пустым. Пройдя через него, они вышли во двор.

Там стояли молча, разделенные на когорты, пятьсот гладиаторов. При неожиданном появлении Спартака и Эномая гладиаторы, сразу узнав их, испустили крик радости и надежды.

— Тише! — крикнул Спартак своим могучим голосом.

— Тише! — повторил за ним Эномай.

— Молчите и стойте в порядке; сейчас не время для восторгов, — добавил фракиец.

И как только настала тишина, он спросил:

— А где трибуны, центурионы, руководители?

— Рядом, в школе Авроры, совещаются о том, что нам делать, — ответил декан, выходя из рядов. — Школа окружена римскими когортами, а склады оружия охраняются многочисленными Отрядами легионеров.

— Знаю, — ответил Спартак и, повернувшись к Эномаю, сказал: — Идем в школу Авроры.

Затем, обращаясь к пятистам гладиаторам, собравшимся во дворе, он произнес громко, так, чтобы все слышали:

— Ради всех богов неба и ада, приказываю вам соблюдать порядок и тишину!

Выйдя из Старой школы (так называлось здание, в котором они пробыли несколько минут), Спартак отправился в другую, носившую название «школы Авроры», налево от которой находилась школа Геркулеса; до школы Авроры он дошел очень скоро, по-прежнему в сопровождении Эномая. Они вошли в фехтовальный зал, где собралось около двухсот предводителей гладиаторов, считая трибунов, центурионов и членов высшего руководства Союза угнетенных; при свете немногих Факелов они обсуждали план, который следовало принять при таком опасном положении.

— Спартак! — воскликнули тридцать голосов при появлении бледного, искалеченного фракийца.

— Спартак! — повторили остальные, и в голосах их звучали изумление и радость.

— Мы погибли! — сказал председательствовавший на собрании гладиатор.

— Нет еще, — ответил Спартак, — если нам удастся захватить хотя бы один склад оружия.

— Да разве мы сможем?

— Мы безоружны.

— И скоро римские когорты нападут на нас.

— Изрубят всех в куски!

— Есть ли у вас факелы? — спросил Спартак.

— Есть, триста пятьдесят или четыреста факелов.

— Вот наше оружие! — воскликнул Спартак, и глаза его засияли от радости.

Через минуту он добавил:

— Среди всех десяти тысяч гладиаторов, собранных в этой школе, вы, несомненно, самые смелые, доблестные воины, и ваши товарищи по несчастью не ошиблись, избрав вас начальниками. Сегодня вечером вы должны доказать это своей отвагой и мужеством. Готовы ли вы ко всему?

— Ко всему, — единодушно и твердо ответили все двести гладиаторов.

— Готовы ли вы сражаться даже безоружными против вооруженных и пасть в сражении?

— Мы готовы ко всему, мы готовы на все, — повторили с еще большим подъемом гладиаторы.

— Тогда скорей… все факелы сюда. Удвоим, утроим их число, если это возможно. Зажжем их и вооружимся ими. Мы бросимся на стражу ближайшего склада оружия, обратим ее в бегство, подожжем дверь этого зала и получим столько оружия, сколько нам понадобится, чтобы одержать верную и окончательную победу. Нет, клянусь священными богами Олимпа, не все потеряно, когда остается вера; не все потеряно, пока есть мужество; напротив, победа обеспечена, если мы все решили победить или умереть!

И бледное лицо рудиария в этот момент как будто озарил сверхъестественный свет: так сверкали его глаза, так прекрасно было его лицо; вера и энтузиазм воодушевляли этого человека, чьи физические силы как будто уже истощились. Его энтузиазм, словно электрическая искра, проник в сердца собравшихся тут гладиаторов; в мгновение ока все бросились в комнатку, в которой предусмотрительный Спартак посоветовал собрать факелы, имевшиеся не только в школе Авроры, но и в остальных семи школах. Там были самые различные факелы: из пакли, пропитанной смолой и салом, пучки смолистой драни, вставленные в трубки с воспламеняющимся веществом, или же факелы из скрученных веревок, пропитанных смолой, и восковые. Гладиаторы размахивали ими, как мечами, затем зажгли их и, полные ярости, решили при помощи этого, казалось бы, жалкого оружия добиться спасения.

А в это время центурион Попилий, усилив все сторожевые посты у ворот города, привел к школе гладиаторов триста легионеров и передал их под начало трибуна Тита Сервилиана. Одновременно к Фортунатским воротам подошло около семисот солдат капуанской городской стражи, находившихся под командой своих центурионов и непосредственно подчиненных префекту Меттию Либеону.

Меттий Либеон был высокий, полный человек лет пятидесяти; на его свежем, румяном лице запечатлелось желание покоя, мира, стремление к непрерывным эпикурейским наслаждениям в триклинии за чашей и трапезой.