Стоящий у Солнца - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 39

– Это была Служба безопасности, – объяснил Русинов. – КГБ.

– Нет, не КГБ, – возразила она. – Папа сказал, какая-то охрана. Геологов охраняли. Будто они искали урановые руды… Потом у них человек потерялся, это Зямщиц. Папа месяца полтора по горам ходил, затаскали его, бедного… А нынче зимой папа нашел его следы.

– Вот как! – изумился Русинов и сел.

– Зямщиц стал снежным человеком. – Ольга нарисовала на песке след босой ноги. – А может, ивановцем… Это которые ходят голыми по снегу и водой обливаются. Потом некоторые охотники эти следы видели. Папа сообщил, и тут же прилетел вертолет. Целый день летали: следы есть – Зямщица нет. А весной такое началось! Стал за женщинами по лесу гоняться. Они березовый сок собирали. Папа устроил засаду и поймал его.

– Поймал?!

– Почти поймал, только скрутить не смог. Он ему все руки искусал и вырвался. Зато теперь точно известно, что это Зямщиц. Только он сумасшедший, по вашему профилю… Волосами оброс, черный, страшный. Ходит как зверь. Подкрадывается к человеку сзади и – хвать его!

Ольга схватила его за шею и повалила на песок, прижала коленом.

– Не страшно?

– Это что, сказка? – спросил он.

– Сказка – ложь, да в ней намек, – продекламировала она. – Добрым молодцам урок. Мне просто жалко вас.

– С вашим Зямщицом я найду общий язык, – сказал Русинов. – Он же по моему профилю.

– Не в этом дело… Вы упертый человек. – Она побежала к машине и принесла мазь от комаров. – Намажьте мне спину. Съели!

Он бережно стряхнул песок с ее спины, растер мазь на своих ладонях и так же бережно огладил плечи, лопатки и взволновался от прикосновений. Ольга заметила это, сказала холодно:

– Не увлекайтесь, господин полковник.

Русинов вытер остатки мази о свою кожу и лег лицом вниз.

– Упертый, надо понимать, плохо?

– Не знаю, – проговорила она. – Всю жизнь вижу целеустремленных людей. Папа, мама – все… Даже в институте не везло. Конкурс бешеный, и потому четверть было одержимых. Остальные, правда, балбесы… а их меньше, но они виднее. Стала работать – тоже. Вот и сама становлюсь… Так хочется просто жить: лежать на песке, смотреть в небо, слушать, как шумит речка и поют птицы… Жалко до слез, знаю ведь, никогда не будет такой жизни.

– Почему?

– Потому что все вокруг что-то ищут. – Она перевернулась на спину и стала смотреть в небо – глаза стали глубокими и голубыми. – Тихая поисковая истерия. «Тарелочники» – пришельцев, геологи – уран, папа – преступников. И снежных людей ищут, славы, денег… А я еще помню времена, когда у нас тут было тихо, как-то сказочно, таинственно, как у Бажова. И можно было просто жить…

– А дядя Коля что ищет? – спросил он.

– Не знаю что, но ищет всю жизнь.

– Почему его Варгой называют?

– Не знаю… Прозвище такое. – Она приподнялась на локте. – Опять допрос? Иногда смотрю на вас и думаю – шпион. Все время что-то выпытываете, даже подглядываете. Что вы ищете? Не отдыхать же приехали, не рыбу ловить, правда?

– Правда, – признался Русинов.

– И эта Кошгара не особенно-то вам нужна…

– Нужна, но не особенно.

Ольга села и огляделась по сторонам с какой-то тоской, подступающей, как слезы. И вдруг предложила:

– Давайте искупаемся, что ли?

Вода напоминала жидкий лед, перехватывала дыхание и обманывала дважды – искрилась жарко на солнце и скрадывала свою глубину. Русинов улетел с головой, обжегся и, вынырнув, потянулся к берегу. А Ольга в середине потока помчалась мимо него – впереди был небольшой плес с тихой водой, а за ним глухо шумел водопад. Он оттолкнулся и устремился за Ольгой.

– Вам долго нельзя! – крикнула она. – Выходите на берег!

Русинов послушно выбрался на камни, а она еще плескалась на середине плеса – и верно, рыба белуга… Наконец подплыла к берегу, стремительно вылетела из воды и, вскинув руки, подставилась солнцу.

– Грейтесь, – стуча зубами, проговорила она. – Впитывайте солнце.

Ее белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала светиться изнутри, а капли воды, стекавшие по телу, замирали голубоватыми искрами.

– Сияющая! – любуясь ею, но откровенно проронил Русинов. – Искристый хмельной напиток…

Она легко сделала кульбит и оказалась перед ним. Посмотрела в глаза, словно хотела уличить во лжи, но даже не съязвила, чего он ожидал. И вдруг рассмеялась ему в лицо, выбежала на песок и легко покатилась, вытянувшись в струну. Замерла лицом к небу.

«Повинуюсь року!» – воскликнул он про себя и опустился на колени возле Ольги.

– Хотите есть? – неожиданно спросила она. – Я уже умираю от голода!

Она была непредсказуема; в ней уживалось одновременно все – романтика и практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Если бы сейчас, в эту минуту они расстались, Русинов бы заболел ею и ходил потерянный, получумной, разбитый. Но она была рядом, и впереди еще было время, и эта его влюбленность горела, как спичка в пальцах. Он внутренне боялся, что догорит и обожжет руки, знал, что так случится рано или поздно, потому что слишком хорошо себя знал. Он действительно всю жизнь что-то искал. И влюблялся-то всегда для того, чтобы тут же расстаться, а потом ходить и искать.

С точки зрения медицины это состояние можно было отнести к слабой форме мазохизма, когда человеку доставляет удовольствие страдать. Но это был исконный, пришедший из глубокой древности, национальный характер. Какой же ты русский, если никогда не жаждал пострадать? Иван-царевич только потому и бросил лягушачью кожу в огонь…

Но сейчас ему так не хотелось, чтобы пересыхала эта речка, закрывшая путь, чтобы появлялись здесь какие-то люди и чтобы сгорел этот яркий огонек в руке…

Они накрыли себе стол прямо на песке, подстелив кусок целлофановой пленки. После долгих дождей не хотелось уходить с солнца, и оно, не жаркое возле воды, совсем не жгло и лишь нагревало землю. Перетряхивая рюкзак, Русинов нашел радиомаяк, и он, как черный знак, вдруг напомнил ему реальную действительность: «Не отвлекайся, парень! За тобой всюду глаз…» Сначала у него мелькнула шальная мысль – выбросить «шпиона» в реку, однако потом он со злорадством упрятал его в свинцовый чехол и бросил в карман рюкзака. Пусть никто в мире не знает, где он сейчас, с кем и какие мысли приходят в его голову. Он не хотел показывать радиомаяк Ольге, но она, всевидящая, заметила его манипуляции и проявила неожиданное любопытство:

– Что это такое? Покажите!

– Шпионская штука, – признался он и достал из кармана тяжелый ком свинца. – У вас наградили. Как лучшего шпиона!

Ольга открыла футляр, извлекла радиомаяк, повертела в руках.

– И что делает сейчас эта штука?

– Передает сигнал, – объяснил Русинов. – А локаторщик сидит и снимает пеленг. И докладывает начальству, что мы с вами купаемся, загораем на берегу безвестной речки и ждем, когда спадет вода. И что у вас – золотые волосы на солнце и очень красивая фигура, но отчего-то печальное лицо.

– За вами следят?

– Но ведь и за вами следят!

– А выбросить ее нельзя?

– Можно, – проронил Русинов. – Да пока не нужно. Чего доброго, припрутся сюда глянуть, куда это я делся.

Он заключил радиомаяк в свинцовую камеру и спрятал. У Ольги как-то сразу пропал аппетит. Она принесла с речки пластмассовую бутыль воды, попила и стала медленно проливать на песок. Вода уходила почти мгновенно.

– Кто вы? – спросила она просто. – Не могу понять.

– Я и сам не могу понять, – признался он. – Псих-одиночка… Пришельцы все парами ходят, компанией, геологи с охраной. А я один. И получается так, что для всех опасен. Для вас в первую очередь.

– Для кого – для вас?

– Кто здесь живет… Для Петра Григорьевича, для дяди Коли. Да и для вас. Я виноват в том, что весь этот регион находится под негласным наблюдением Службы безопасности.

– Вы меня интригуете или это правда? – Она вылила остатки воды и начала строить песчаный домик.

– Я работал в Институте, который занимался поиском сокровищ на Урале, – сказал Русинов. – Это был закрытый Институт, секретный.