Плата за обман - Владимирская Анна. Страница 12

Андрей открыл было рот, но Вера приложила свой палец к его губам.

Одно неосторожное слово могло нарушить хрупкое равновесие. И тогда лавину не остановить.

Она захотела, чтоб он сам раздел ее. Он делал это чуть дрожащими руками, а она смотрела на него глазами рыси. Поглядим, как ты справишься с этой длинной черной рубашкой, соблазнительной, полупрозрачно-шифоновой, вышитой по вороту блестящими пайетками. Ее можно было снять только через голову. Вера подняла руки… Осторожно!.. Царапается. Она сжата его руку острыми коготками.

Потом она легла на спину и разрешила снять с себя темно-серые шелковые брюки.

Оба продолжали молчать.

Лучше безмолвствовать. Когда что-то не так, не в порядке, когда хочется схватить за плечи и трясти, и кричать, — молчание становится лекарством. Молчание тогда — это ров, наполненный водой, и никакие захватчики его не преодолеют. Это отказ от игры краплеными картами. Это отказ от войны слов, но монолог тишины.

Вера осталась только в трусиках и кружевном лифчике. Она слегка толкнула Андрея на кровать и рванула с его груди джинсовую рубашку. Кнопки с сухими щелчками расстегнулись. Она, чуть застонав, погладила его по груди, потом потянула пряжку кожаного пояса.

Нет, любовь — это не химические и биологические процессы. Это не теория. Она знает это тело как свое собственное, как знает музыкант каждую ноту музыки Чайковского. Но от каждой давно знакомой ноты можно вновь и вновь испытывать ни с чем несравнимое наслаждение. И его знакомые руки не становятся чем-то обыденным. Разве может быть обыденным полет, в который эти руки отправляют?…

Только ничего не говори.

Молчание сообщает о том, что тебе есть что сказать, но ты предоставляешь право первого слова оппоненту. И оба ждут. А потом стреляют в воздух и мирно расходятся — потому что молчание подарило им согласие.

Любовная увертюра длилась столько, сколько нужно, чтобы раздуть тлеющие угли до гудящего пламени. Женщина с голодным рычанием набросилась на мужчину, будто воздерживалась целую вечность.

Мгновения страсти перетекали в сладкую истому нарастающего желания. И вдруг все точно озарилось ярчайшей радугой. Вспышка, завершающий аккорд… Они умудрились довести друг друга до такого экстаза, что потом лежали неподвижно, точно бездыханные. Силы медленно наполняли их опустошенные тела.

Сквозь сон Вера успела еще подумать, что молчание — не всегда знак согласия. Иногда оно знак страха. Страха услышать то, чего не хочется слышать. Страха потерять любимого мужчину. Страха сказать ему об этом.

Но ведь если он любит, то должен понять и пожалеть?

Нет, это все примитивные женские стереотипы, не всеми страхами можно делиться с тем, кого любишь. Нельзя непременно ожидать ответного понимания, обязывать к пониманию. Есть такие демоны, которых наружу не выпустишь. Они только твои. Радуйся, что сейчас наступило хрупкое равновесие и можно спокойно уснуть…

Мужчина встал и посмотрел на свою подругу. Ни о молчании, ни о страхах он не думал. Молчать для него было также просто и естественно, как дышать. Он просто смотрел на нее и ощущал энергию связи между ними. Казалось, эти дрожащие невидимые линии можно даже рукой потрогать. Как у нее это получается, он не мог понять и после нескольких лет совместной жизни. Она ничего не делала специально, и ничто не исходило из ее глаз, как бывает в фантастических фильмах… Но оно ощущалось почти физически, словно их объединяло какое-то сверхмощное поле.

Маленькая и нежная, а придает ему столько сил. Просто рядом с ней он чувствовал себя сильным, талантливым, профессиональным. От его комплексов не оставалось и следа. Все же ему повезло, в который раз подумал он. Колдунья, которая сама не осознает, насколько сильна. И в то же время красивая женщина. Руки у нее — как у Джоконды, нежные, старинного рисунка.

Андрею нравилось исподтишка наблюдать за ней по утрам. Тогда она думала, что он спит, и споро готовила завтрак, убирала и завешивала лишние вещи, подкрашивалась, сидя у трюмо. Нет, она не носилась как угорелая по квартире. Но каждое ее движение было стремительным и ловким. У нее была очень изящная, пленительная походка.

Вера повернулась на другой бок, а он, натянув на голое тело джинсы, вышел на балкон покурить. Он уже забыл, как сердился на нее сегодня за эту вспышку ревности. Как с досадой думал: и зачем она так… К чему эти итальянские страсти? Хочется покоя.

Забыл то странное ощущение, когда ему вдруг на мгновение захотелось решить уравнение с новыми неизвестными, и страх: ведь ему ничего не нужно сверх того, что он уже имеет, и уйди, лукавый дьявол соблазна, прочь.

Марат Ладыгин к пяти часам утра задремал на диване. В смежной с кабинетом комнате Сергей Старостин в полголоса разговаривал по телефону, принимал факсы и электронные письма, что-то записывал. К телефону был давно присоединен извлеченный из его багажа специальный прибор, предназначенный для определения местонахождения звонящего.

Телефон зазвонил в пять часов тридцать две минуты.

Марат вскинулся. В кабинет вбежал его помощник и сказал: «Подождите…» Они оба подождали секунд десять.

Марат снял трубку.

— Слушаю!

— Твоя дочь у нас, — сказал голос, который мог принадлежать и мужчине, и женшине.

— Зачем вы это сделали?!

— Молчи и не перебивай. Ты получишь ее, когда передашь миллион долларов…

— Что вам от нее надо?

— Заткнись, если хочешь получить Миру. Приезжай один, через два дня, ночью, к кафе «Усадьба» на Обуховской трассе. Там тебе позвонят.

— Дайте мне поговорить с Мирой!

В трубке послышались короткие гудки.

Мужчины прослушали запись несколько раз.

— Не понимаю, — сказал Ладыгин, растирая смятую во сне щеку. — Почему миллион? Они могли потребовать гораздо больше.

— Может, не только в деньгах дело, — сказал Старостин. — Я продолжаю проверять все версии, — твердо добавил он. — Мне нужно уехать. С вами будут мои ребята, они уже приближаются к дому.

Напоследок он прослушал запись еще раз. Разговор был предельно кратким. Он длился пятнадцать секунд, поэтому техника не смогла засечь, откуда сделан звонок.

Назавтра за рыжей Соней никто не приехал. Хозяева сеттера не появились и не дали о себе знать. Второй день тоже прошел без перемен. Неужели ее просто-напросто бросили? Такое уже случалось. Ни домашний, ни мобильный телефоны, записанные в журнале, не отзывались. Прошел еще день. Владельцы собаки не приезжали.

Собака почти не ела, скучая по хозяевам. Лишь изредка пила воду из поилки. Андрей пытался ее растормошить, но она только смотрела на него своими умными глазами и вновь устремляла взгляд туда, где за поворотом на Голосеевский бульвар скрылся «форд». Тогда, проходя мимо Кисина, Андрей сказал то ли в шутку, то ли по привычке разговаривать с котом вслух:

— Друг мой сэр Кисин! Взяли бы вы Соню под свое покровительство. Видите, как она скучает. Одиноко ей, братец вы мой. А сеттеры, это такой народ — слишком эмоциональный. От тоски может и погибнуть!

Кисин никак не дал понять, что согласен, лишь слегка дернул ухом на слово «братец» — не любил фамильярности. Однако он был на редкость понятливый кот. Не зря Двинятин его в клинику взял. При такой сообразительности Кисин, будь он человеком, заслужил бы никак не меньше, чем лаборантский оклад. Правда, он и так получал свою зарплату и рыбой, и любовью всего персонала, и уважением посетителей. Буквально через полчаса второй ветеринарный врач Зоя позвала своего коллегу:

— Вы только гляньте, Андрей Владимирович! Кисин на прогулку Соню вывел. Посмотрите, что он выделывает! Нет, вы только посмотрите!

Андрей выглянул в окно. Соня прогуливалась по двору, изучая окрестности. Кисин шел параллельным курсом. Время от времени он, словно в глубокой задумчивости, проходил под Сониным животом, раздвигая рыжую бахрому волнистой шерсти и приглаживая серым велюровым хвостом Сонин бок. Соня в некотором недоумении поглядывала на кота, дескать, что за шуточки? Но он продолжал проходы под животом у сеттера, и вскоре она привыкла к такому странному гулянью. Как очень умная девочка. Соня даже замедлила свой стремительный шаг, чтобы Кисину было удобней поспевать за своей рыжей подругой.