Черная свеча - Мончинский Леонид. Страница 43

— Выходи строиться! Быстро! Быстро!

Старшина Елейкин дёргается нескладным телом, выражая своё раннее нетерпение.

— Все торопится, как голый сношаться, — ворчит рябой зэк с торчащими изо рта двумя передними клыками.

— Что ты там базаришь, Кусок?! — спрашивает все подмечающий старшина, но смотрит куда-то в сторону.

— Да вот хочу семью создать после досрочного освобождения.

— Базарить будешь, здесь оженим. Строиться!

Высокий, похожий на высохший тростник, китаец хватает горстью обсевших мокрое пятно мух и отправляет в рот.

— Вкусно, ходя? — спрашивает с доброй улыбкой разливала.

— Плехо! — сознаётся китаец. — Кушать хотца.

— Играешь плохо, ходя: шестую пайку засаживаешь.

— Считаешь тоже плехо, Кырылыч, — седьмую.

Китаец ждёт, когда вновь соберутся мухи, но его выталкивает в шею старшина.

— С воскресением тебя, парень, — говорит в ухо Упорову Дьяк. — Меня тоже едва сукам в пасть не кинули. На Удачный заслать хотели. Но потом одумались.

Никанор Евстафьевич щурится, отчего морщины на его добродушном лице обретают графическую ясность. Он говорит:

— К кому пахать тебя определили?

— К Лысому.

— Характерный бандеровец. На Стрелке едва свои не грохнули. Подскажем, чтоб жилы не тянул. И подогрев нынче получишь.

Упорову хочется послать старого вора подальше, но он отвечает с уважительной скромностью:

— Стоит ли беспокоиться, Никанор Евстафьевич?

— Стоит.

И дёрнул дрябловатой щекой:

— Не озоруй болс. Суки ярятся. Поживи тихо до сроку.

На этом разговор кончился, они расстались так же незаметно, как и встретились, ограничившись спокойными кивками для прощания. Зэк зябко поёжился, попытался вспомнить кличку того человека, которому суки «отчекрыжили конечности», но в это время его спросили, слегка потрогав за плечо:

— На проходке пахал, сиделец?

Бугор стоял напротив, ковыряя в ноздре утиного носа грязным мизинцем.

— Работал. Мне бы только немного в себя прийти.

— Это когда освободишься. Пойдёшь ставить крепёж. С ними.

Лысый, так звали бригадира, кивнул в сторону трех заключённых, разбирающих штабель тонких брёвен. Сам повернулся в профиль, не теряя из виду Упорова, сказал:

— Они все поймут.

Затылок бригадира срезан вровень с шеей, под петлястым ухом бьётся синеватая жилка. Наверное, он ждал, когда зэк выполнит его приказ, и потому не двигался.

Упоров позволил себе подумать; не торопясь, словно все решил сам, пошёл к штабелю размеренной походкой, подумывая о новом побеге. Шёл и чувствовал взгляд в спину из-под пропылённой кепки бугра, которую тот носил по-деревенски — набекрень.

Он перебрался через кучу брёвен, спросил у хромого с синим бельмом над глазом зэка:

— Стояки мереные?

— С виду одинаковые. А так, кто их знает… Ты до нас прибыл?

— До тебя лично. Послали доложить.

Упоров тряхнул стояк, отбросил в сторону:

— Гнильё. Чем крепить будем, гражданин начальник?

Бельмастый не обиделся, ответил своим тиховатым, слегка рассыпающимся голосом:

— Листвяк искать надо. Тут все вперемешку. А ты случаем не из воровского побега, что Пельмень вёл?

— Угадал. Вот этот сгодится. И этот пойдёт.

— На свободе-то хорошо крутанулись? — не унимался бельмастый.

Крепёжные брёвнышки улетели в отдельный штабель.

Упоров оглядел мужика насмешливым взглядом, но решил не портить отношений:

— На всю катушку. Больше даже прокурор дать не мог.

Работающий рядом с ним мужик в плюшевой рубахе, совсем, как заводная кукла, покрутил головой, проверив каблуком надёжность стояка, предупредил бельмастого:

— Не докапывайся: он Секачу все потроха отбил. Ты же его кулаком треснул, парень?

— Чем просил, тем и треснул. Придержи за тот конец, не то посыпаются…

К полудню работа была закончена. Лиственничных стояков набралось сотни полторы, и зэки уже собрались начать их транспортировку к шахте, когда там возник переполох.

— Никак опять обвалило? — ни к кому не обращаясь, спросил бельмастый и сощурился.

— Сбегай, Чарли, — предложил бельмастому зэк с серой, похожей на асфальт кожей и куском собачьей шкуры, привязанной к пояснице ворсистой верёвкой. — Сбегай! Може, там уже гробы нужны.

Чарли ничего не ответил, циркнул зубом, пошёл, забыв захлопнуть рот и волоча правую ногу. Вернулся он вскорости, уже с закрытым ртом, потому что из него торчал подстреленный «бычок».

— Четыре шнура не выпалило, — Чарли вынул окурок потрескавшимися пальцами. — Взрывникам полгода до звонка. Менжуются…

— Жить и стахановцы хотят, — предположил зэк в плюшевой рубахе. — Ты-то что не подписался?

— Плохая примета: с утра твою рожу увидел. Бугор велел крепёж к шахте носить.

У входа в шахту все ещё спорили два взрывника, остальные подливали масла в огонь.

— Лукайтесь оба. Не так обидно помирать.

— Я в прошлый раз со смертушкой в прятки поигрался. Теперь ты давай, Мухомор.

Тот, кого назвали Мухомором, на голову ниже товарища, но судя по выпяченному вперёд подбородку, настырней и злее. Говорит шепелявой скороговоркой, прищёлкивая языком:

— Отсосёшь! Отсосёшь!

Упоров раздумывал совсем немного, подойдя к бочке с водой, снял с борта мокрую тряпку. Другой рукой подхватил чьё-то кайло и карбидную лампу.

Густая темень шахтного провала отсекла половину кирзового сапога зэка, прежде чем ему в спину ткнулся вопрос бригадира:

— Куда прёшь, герой?

Он ответил уже из полной темноты, слегка развернувшись, чтобы его могли слышать прекратившие базар зэки:

— Я это умею.

— С четвертаком-то чо не рисковать?! И я бы тоже…

— Ты?! — Лысый поймал Мухомора за ворот брезентовой рубахи. — Дух не тот! От тебя помойкой пахнет. Он под вышкой ходил — не сломался.

— Откуда ты знаешь?! Тебе мусора докладывали?!

— У меня глаза есть, червь! — он отшвырнул в сторону Мухомора, скомандовал остальным зэкам, — Крепёж — к шахте!

Упоров двигался осторожно, вдыхая сквозь мокрую тряпку пахнущий сгоревшим порохом воздух. Всем своим существом он ощущал угрожающее терпение растревоженной взрывами земли. И кляня себя за лихую бесшабашность, сосредоточенно осматривал место, где остались невыпалившие патроны. Затем точно нанёс удар кайлом, повторил удар, начал крушить мёрзлую землю, представляя, как взорвётся патрон и ему навстречу выплеснется ослепительный свет с грохотом, который не сможет вместить слух…

Земля падала к его ногам, а он рубил и рубил, защищая себя безотлагательным действием от парящего вокруг страха.

— Я вас достану! — повторял зэк невесть откуда взявшуюся фразу, но именно она возвращала ему яростную непримиримость с желанием опустить отёкшие руки. Последний раз, вытирая вспотевший лоб, произнёс радостно — дурацкое: — Я вас достану!

Плюнул. И пошёл к выходу с четырьмя патронами в карманах суконного бушлата. Страхи остались позади, с ним была усталость, но не такая тяжёлая, чтобы ею разрушить оживающую в душе гордость. Зэк чувствовал себя героем, ему нравилось — все смотрят, как он снимает с лица тряпку, бросает на край деревянной бочки с водой и выкладывает из карманов бушлата белые колбаски уже безопасного тола, после чего потягивается до хруста с простецким видом хорошо поработавшего человека.

— Бугор, там порядок.

Эти слова, возможно, были лишние, но он их нёс от самой штольни, и надо было обязательно сказать при всех: они были созвучны настроению.

— Покури, Вадик.

Мухомор протянул ещё не начатую дымящуюся самокрутку. Упоров глубоко затянулся, вернул цигарку в ту же руку, подхватив под мышки два лиственничных стояка, спросил:

— Крепёж в шахту, бугор?

Далее последовала тишина. Лысый прежде посмотрел на всех остальных зэков, было видно — он их презирает.

— Нет, — сказал бригадир, все ещё наслаждаясь мстительным чувством. — Прежде пойдут Мухомор с Ильёй. Если хоть один патрон не сработает, кину за все зачёты. Что?!